……………..
Как-то в те дни Марк забежал к Зиленчику, и угодил на праздник. Старичок сиял:
— Вчера все изменилось к лучшему!
— Что же произошло?
— Во-первых, починили дверь…
Выдавленная дверь никак не влияла на планы и возможности завоевателей: пока владелец находился у себя, никто не смел и приблизиться, мы же не дикари! Однако сам факт ремонта показался Зиленчику добрым знаком. С утра явились два угрюмых алкаша, жаждущих опохмелки, с ними третий, трезвый невысокий старик, он поставил на пол деревянный ящик с инструментами — «чинить будем?»
— Будем, будем! — ученый в восторге.
Плотник приступил, двое за спиной молча наблюдали. Теплота и необычность картины ремонта на краю огромного разрушения умилили Зиленчика — «смотри-ка, нашли время, силы, значит, все восстановим, все еще будет…» — он даже всплакнул, отойдя в укромный уголок… Дверь вставили в проем, починили, для крепости набили красивую планку, лакированную, и зачем-то привинтили две прочные стальные петли, хотя ученый не просил об этом и довольствовался врезным замком.
— Во-вторых, вызывал Глеб.
И не только подал руку, правда, не глядя, но и простил, заверил, что ничего случайного и непредвиденного не планируется. Кончилось непрерывное ожидание погрома, как наивный Зиленчик называл выселение, можно спокойно посидеть, почитать, подумать…
Марк ушел и нескоро узнал продолжение истории. А было так.
Зиленчик в своей каморке ликовал, наконец, прекратились его страхи. Он решил отметить событие. Постелил на стол салфетку, заварил в крошечном чайничке крепкого свежего чаю, обычно он довольствовался испитым до розовой бледности, достал из тумбочки хлеб, любимое сало — правоверным он не был, ведь ученый, черт возьми! — и баночку тщательно охраняемого меда, он прятал его в самую глубину, чтобы наглые молодые люди не позаимствовали, пока он выбегал в туалет. Подготовив все к трапезе, он спокойно отправился в теплую светлую кабинку, не спеша пообщался с любимой книгой, вымыл руки, высушил под заграничной сушилкой — включается от приближения руки, опять наука! — и спокойно шел к себе, предвкушая и сало, и мед, и горячий крепкий чай.
Книги он увидел издалека — лежали у входа аккуратными стопками. В стену успели вбить гвоздь и на плечиках еще качалась — только закончили — его одежда: синий халатик, когда-то давали теоретикам, он сберег, его парадный пиджачок, он надевал его на защиты и прочие сборища, где почти незримо присутствовал… единственный платок, многократно согнутый, торчал из грудного кармашка, ярким пятном на темно-сером мышином фоне. Тут же стояла его личная табуретка — узнали, что сам купил! — на ней постелена салфетка и стоял горячий чайничек с заваркой, рядом аккуратно сложены ломтики хлеба, сала, все, что было приготовлено у него… а вот меда стало явно меньше… На двери висел большой навесной замок, блестящий от свежей смазки. Новые петли оказались весьма кстати. Сделано быстро и добротно, не подкопаешься.
Среди прочего хлама, тут же у двери, Зиленчик нашел веревку, опутал ею табуретку, перевернул вверх ножками, так, что получилась своеобразная корзина, сложил туда самые нужные книги, поставил сверху чайничек, еду, приладил на спину, а концы веревок обмотал вокруг себя. Потом, кряхтя, осторожно спустился на тропинку, стараясь не показать свою нетренированность — знал, что наблюдают — и двинулся в сторону ближайшей щели.
Наверное, хватит, всему есть предел. Но это было бы неправдой — не так было! Он поскользнулся — ноги теоретика тонки и слабы, профессиональный недостаток — и, беспомощно размахивая ручками, грохнулся во весь свой небольшой рост. Веревка соскользнула с короткой шеи не задержавшись на круглой голове, табуретка упала, ударилась о каменный выступ, одна из ножек отломилась — он ее когда-то клеил-чинил и горестно отметил — подвела… выпали книги, разбился чайник, вылилась свежая заварка, разлетелись ломтики сала, хлеба, баночка с медом плюхнулась в темную воду и моментально исчезла…
Он не стал подбирать даже книги — заплакал и пошел, странно размахивая руками, к щели… не оглядываясь, не рассчитывая вернуться туда, где на тонких плечиках, чуть покачиваясь, ждал его потертый парадный пиджачок.
Ну, вот, ребята, веселитесь, вы получили, наконец, эту малость — его конуру. Но своего не добились, не-е-т — он не умер, не сошел с ума, в этих людях есть своя неприметная сила, вам ее не понять. Он переродился, стал другим человеком. Или стал собой, скинул с себя всю шелуху?.. Перестал бояться. Может, не получилось бы, не будь того первого потрясения, вызванного корчеванием прибора?.. В конце концов, не так уж важно, какой силой нас расшевелит, раскачает жизнь — у одних страх, у других восторг, у третьего зубная боль… дело случая. Зиленчик стал другим, в Институт не вернулся, даже не зашел домой — а пошел, пошел на юг, прошел благополучно всю нечерноземную пустынную область, и кое-как заселенный чернозем… Он шел по дорогам Кавказа, не сгибаясь под пулями… Его не оставили без крова и еды — люди везде еще есть!.. Кто-то говорил, задержали его на Иранской границе — не верьте, неправда, он благополучно проник в Иран. От его одежды мало что осталось, но там было тепло, и жители, принимая его за паломника, кормили и жалели…
И пришел момент, он ступил на землю предков, здесь теряются его следы. Кто говорил, что промелькнул он на каком-то симпозиуме, в пиджаке и при галстуке!.. другие слышали, что он бросил науку, занялся выращиванием фруктов, третьи сообщали, что стал врачом, и счастлив, что помогает людям… Лучше сказать — не знаю.
Последние, кто слышал его голос, были те молодые люди, которые, притаившись, наблюдали за отступлением старика с табуреткой за спиной, видели его падение, и слабость. Одному показалось, что Зиленчик говорил -«мой живот, мой живот…», другой утверждал, что старик спрашивал — «как живете?..» В конце концов, решили, что никаких слов не было.
