КОНЕЦ РОМАНА

Снова изменилось время года, в этот раз на какое-то неопределенное, от настроения, что ли?.. Утром осень, днем весна, а в иные вечера такая теплынь… А вчера проснулся — на окне вода в стакане, неподвижна, вязка… Встряхнул — и поплыли мелкие блестящие кристаллики. И вспомнился, конечно, Аркадий.

— Земля когда-нибудь очнется, — говаривал старик, — стряхнет нас и забудет. Старые леса выпадут, как умершие волосы, — вылезут из земли новые, разрушатся видавшие виды горы, как гнилые зубы — образуются другие… Что было миллион лет до новой эры? То-то… Снова миллиончик — и станет тихо-тихо, разложатся останки, окаменеют отпечатки наших сальных пальцев, все пойдет своим чередом.

***

Наступил день отлета. Все, кто собрался, явились в Институт с вечера, как в военкомат на призыв, взяв с собой мешки с продуктами. Кое-кто пытался протащить посуду и даже мебель, но бдительные стражи отнимали все лишнее и выкидывали за ограду. Зато многие забыли своих собак и кошек, и те с жалобными воплями мчались к Институту, цеплялись за ограду и провожали глазами хозяев, исчезавших в ненасытной утробе железной дуры.

— Дура и есть дура… — решил сосед Марка, здравомыслящий алкаш, который никуда не собирался, но приплелся поживиться отходами. — Устроили себе бесплатный крематорий, мудаки!

Марк, конечно, с места не сдвинулся, и думать забыл, уверенный, что ничего из этой пошлой выдумки не вылупится, а произойдет нечто вроде учебной тревоги, которых за его жизнь было сотни две — вой сирены, подвал, узкие скамейки, духота, анекдоты… снова сирена — отбой, и все дела. Не до этого ему было — муторно, тяжко, с трудом дышалось… Слишком много навалилось сразу, удача или наоборот, он еще не понимал. Перед ним, как никогда яркие, проплывали вещи, слова, лица, игрушки… старый буфет, в котором можно было спрятаться, лежать в темноте и думать, что никто не знает, где ты… Всю жизнь бы сидеть в этом буфере, вот было бы славно! Не получилось.

Занят собой, он совершенно забыл о событии, которое было обещано в то самое утро.  

***

Неожиданно за окном родился гул, огромный утробный звук, будто земля выворачивалась наизнанку.

— Что это?.. Какое сегодня число?.. Неужели… Не может быть! — пронеслись перед ним слова.

И тут его всерьез ударило по голове, так, что он оглох, ослеп  и беспомощно барахтался под письменным столом, как таракан, перевернутый на спину. Гул все усиливался, достиг невероятной, дикой силы… теперь он не слышал его, но ощущал всем телом, которое вибрировало, также как все предметы в комнате, дом, земля под ним, и даже облака в небе — сгустились и дрожали…

Вдруг что-то исполинское переломилось, хрустнуло, хрястнуло, будто поддался и сломлен напором стихийной силы огромный коренной зуб. Наступила тишина.

— Кончилось… — с облегчением подумал Марк, — хоть как-то вся эта история кончилась, пусть совершенно неправдоподобным образом. Пойду, посмотрю.

Он спустился, вышел, и увидел Институт. Величественное здание беспомощно валялось на боку, выдернуто из земли… как тот камень, который он в детстве решил вытащить. И только сейчас, кажется, одолел — сам, без отцовской помощи, не прибегнув даже к всесильной овсяной каше.

Обнажилась до самых глубоких подвалов вся Глебова махина, вылезли на дневной свет подземные, окованные массивным металлом этажи, из окон директорского кабинета валил коричневый дым, он сгущался, стал непроницаемо черным, ветер мотал клочья и разносил по полю… Из окон и дверей выкарабкивались оглушенные люди. Собаки и кошки отряхивались от земли и бросались своим хозяевам навстречу. Начали считать потери. И оказалось, что все на месте, исчез только Шульц! Как ни искали его, найти не смогли. Может, мистик, превратившись в тот самый туман или дым, вылетел из окна и отправился на поиски своей мечты?.. Некоторые доказывали, что его не было вовсе, другие говорили, что все-таки был, но давно переродился в иное существо… особенно странным им казалось превращение ученого в директора… Наверное, он был фантомом… или духом?.. Нет, пришельцем, конечно, пришельцем! Вспомнили его загадочное поведение, чудесные появления и исчезновения, а главное — уверенность в своем одиноком проценте, позволившем обосновать то, что никакой трезвой наукой не обосновать. Он прекрасно все знал и видел вещи насквозь без всякой науки, но должен был до поры до времени маскировать свое происхождение, чтобы подточить здание изнутри, такова была его миссия. Отсюда его слова, что «тяжко», хочу, мол, улететь, и прочие жалобы, услышанные Марком… Значит был среди нас истинный пришелец, дурил всем головы, и чуть не довел особо впечатлительных до самоубийства. Слава Богу, старый корпус выдержал все. Но основная масса счастливо отделавшихся этой догадки не оценила, а только ошарашенно топорщила глаза, и молчала, переживая неудачу.

— Теперь уж точно придется надеяться только на себя, — сказал бы весельчак Аркадий. Но Аркадия не было, он пропал бесследно, также как дух Мартина и других героев, которые вели с Марком нескончаемые разговоры. Говорили, говорили, и никакого тебе действия! И потому, наверное, исчезли основательно — не достучаться, не вернуть ни колдовством, ни блюдечками этими, ни самыми новомодными полями. Но кое-что в Марке изменили… А, может, он сам изменился, или просто — вырос?.. Значит, все-таки есть на свете вещи, которые на самом деле, и всерьез?

Марк досмотрел последнюю сцену и повернул домой. Вошел к себе, сел за стол и задумался. Потом поднял с пола ручку, положил перед собой чистый лист… и начал вить на нем ниточку, закручивать ее в буквы, буквы в слова, и ниточка вилась, вилась, и не кончалась.

НАЧАЛО «МОНОЛОГА»

Писать свою биографию, от события к событию — скучное занятие. Стоит ли повторять то, что хорошо знаешь? И в то же время своя жизнь постоянно притягивает. Я ее не понимаю. Почему именно так все получилось? Почему такой путь, а не иной?

Что толку сетовать на случай или восторгаться, в какое интересное время родился. Также мало проку в фантазиях — что могло бы случиться, поступи я не так, а эдак… Меня интересует, в какой мере моя жизнь зависела от меня самого — моих решений, действий — каких?.. От чего они сами зависели, могли ли быть иными?

Это не исповедь и не мемуары. Я решил исследовать свою жизнь, или свой «путь». Я не стремлюсь очистить совесть или порадоваться достижениям — хочу в конце книги почувствовать, что понимаю себя чуть лучше, чем в начале.

2

Если это исследование, то оно требует ясности и точности. Нужны общие принципы, на которые я мог бы опереться. В них должно содержаться нечто такое, что никогда не подвергалось сомнению. Даже в строгой науке существуют аксиомы, не требующие доказательств.

У меня нет сомнения в том, что в течение жизни я сам, в сущности, мало изменился. Я тот же человек, та же личность, что и в начале пути. Об этом говорит моя память — о себе, моих поступках, решениях… о людях, вошедших в мою жизнь. Мое убеждение в «непрерывности» собственной личности не нуждается в доказательствах.

Это про личность. Что же я не знаю, плохо знаю, но чувствую…  и хочу понять, на чем основано это чувство?  Я  чувствую, что и в жизни, несмотря на резкие повороты, изломы пути, должна существовать глубокая связь между разными этапами. Насколько она внешняя, зависела от внешних условий…  или все-таки  коренится во мне?  

Уверен, что во мне!

Эта моя уверенность вступила в противоречие с многими фактами…  Но не усомнилась в себе, а потребовала объяснений. Что общего между такими разными отрезками моей жизни?..

Так возникла мысль написать эту книгу.

3

Приступив к делу, я почувствовал, что могу потонуть в море фактов, мешанине из ощущений, мыслей, действий, разговоров, лиц… Что же главное, без чего моя жизнь просто не сложилась бы? Были, наверное, точки, повороты, изломы, от которых зависел весь дальнейший ход событий?

Я обнаружил, что таких точек, назовем их «критическими», очень немного, и они относятся к совершенно конкретным событиям, к небольшим кусочкам времени. В эти моменты даже отдельные слова, взгляды, жесты, мимолетные встречи — все могло оказаться важным, решающим. В другое время даже большие усилия неспособны изменить ТРАЕКТОРИЮ, или направление пути. Представление о жизни, как о пути, траектории с критическими точками помогает сосредоточиться на причинах, подводящих нас к этим решающим моментам жизни. Именно причинами, главным образом внутренними, я и собираюсь заниматься.

Такой подход к собственной жизни напоминает взгляд социолога на общественные явления, в которых участвует множество людей. В жизни общества существуют моменты катастроф, резких изменений развития. Нечто подобное, мне кажется, можно увидеть в судьбе каждого отдельного человека. Только здесь не помогут статистика и строгие методы. Приходится иметь дело со смутными, зыбкими понятиями, опираться больше на интуицию, чем на логику и разум.

«Непрерывность личности» и «траектория с критическими точками» — вот два принципа, взгляда на себя и свою жизнь, которые я положу в основу размышлений. Они не будут сковывать меня или подсказывать выводы, потому что имеют весьма общий характер. Но без них я обязательно скачусь к «воспоминаниям», которые, может, приятны для автора и его знакомых, но мало что дают для понимания.

4

Как решить, какие моменты, слова, поступки определили «путь»? Ничего решать, как правило, не приходится. Почти всегда это знаешь. Опираешься на свою внутреннюю убежденность. Разума и логики недостаточно, чтобы доказать самому себе. Разум ошибается и нередко хитрит, чувство гораздо точней. Я обнаружил, что когда просто ЗНАЮ, то все в порядке. Тогда логика и разум могут быть спокойны — факты легко выстроятся в ряд.

Откуда берется эта убежденность? Трудно сказать. Я могу только перечислить те условия, когда она чаще всего возникает.

Это ясность, четкость тех картин, образов, звуков, слов, лиц, разговоров, событий, которые всплывают передо мной из памяти. Тогда я говорю себе — это важно, и не сомневаюсь. Образы эти возникают сами — непроизвольно, вспоминаются по разным незначительным поводам и без видимых причин. Вспыхивают перед глазами без всякого усилия с моей стороны.

Я всегда остро реагирую на них — они вызывают стыд, страх, удивление, и я ничего поделать с этим не могу. Как я ни стараюсь иногда их подавить, они возникают снова. Они не зависят от времени — сколько бы ни прошло с тех пор, всегда оказываются «под рукой». Другие события или забываются или отбрасываются куда-то далеко, и никогда не вспоминаются с такой силой, живостью и отчетливостью.

Может возникнуть сомнение — не стану ли я, сознательно или бессознательно, подгонять причины под следствия. Зная с высоты времени, что произойдет в дальнейшем, всегда можно «подобрать» причины и построить простую схему, якобы объясняющую ход событий. При этом истинные причины останутся в тени.

Я исключаю сознательное желание исказить истину. У меня нет необходимости в этом. Я отказываюсь от моральных оценок, хочу только понять. Я ни в чем не раскаиваюсь. Мне не присуще это чувство — «как хорошо, если бы этого не было…» или — » зачем было так, а не иначе…» , Почти всегда я действовал искренно, старался изо всех своих сил. Верил, что поступаю правильно. Очень часто у меня было ощущение «выжатого лимона» — сделал все, что мог… При неудачах была горечь, усталость, удивление, ярость — все, что угодно, но не желание искать причины или оправдания в не зависящих от меня обстоятельствах.

Несмотря на мою сдержанность и «закрытость», то, что было в прошлом, легко отчуждалось от меня, отпадало, как будто произошло не со мной. И это тоже поможет мне не скрывать истинных причин своих поступков и решений.

Остается один вопрос — зачем ты это пишешь? Разве недостаточно продумать «про себя» — в тайне, в тишине, в темноте?..

Недостаточно. Записывать для ясности, определенности, собственной уверенности — необходимость для меня. Я тяготею к этому с тех пор, как научился читать и писать. Мысль «изреченная» никогда не убеждала меня, а только изображенная значками на бумаге.

Все написанное может быть прочтено другими. Глупо обманывать себя: я пытаюсь написать так, чтобы было понятно не только мне. Конечно, многое умирает с нами, по-другому просто не может быть. Мы намертво «приварены» к своим чувствам, нервам, внутренностям и коже, видим себя «изнутри». От этого не отделаться, между людьми всегда этот барьер. Но все, что может быть понято другим человеком, хотя бы еще одним на земле, может быть выражено — в слове, картине, взгляде, поступке… И наоборот, все, что найдет свое выражение, может, хотя бы немногими, быть понято и прочувствовано.

5

Я вижу свою жизнь как путь, траекторию во времени. Я шел — сложным, извилистым путем, круто меняя направление. Куда, зачем? Была ли у меня сознательная цель — оказаться там, где я нахожусь теперь?

Нет, я твердо знаю, что такой цели у меня не было. И я ничего сейчас не знаю об общих свойствах моего пути. Может быть, что-то прояснится в конце этой книги? Я надеюсь на это.