День: 04.09.2008

«Патриотизм – чувство безнравственное, потому что вместо признания себя сыном Бога, как учит нас христианство, или хотя бы свободным человеком, руководящимся своим разумом, всякий человек под влияние патриотизма, признает себя сыном своего отечества, рабом своего правительства, и совершает поступки, противные своему разуму и своей совести». Это сказал Лев Николаевич Толстой. «Патриотизм – разрушительная, психопатическая форма идиотизма». Это лаконично Джордж Бернард Шоу. И последняя цитата: «Патриотизм определяется мерой стыда, которую человек испытывает за преступления, совершенные от имени его народа». Это Адам Михник.

…………………….

…………..

Через пару дней, найдя предлог, Марк отправился к Шульцу. Он застал мистика в глубоком кресле. Шульц яростно грыз ногти и выходить из прострации не желал. Наконец, он обратил в сторону Марка затравленный взгляд и пробормотал:
— Каков подлец!..
Марк понял, что маэстро глубоко уязвлен.
— Кто, Ипполит?
— Жалкая пешка! Глеб все подстроил, а обещал — будет присто-о-йно, новые данные, пульсации космоса… Как не участвовать, это же моя тема — пульсации. А оказалось — балаган! Как можно вызвать душу, когда ее после смерти просто нет! Душа при жизни нужна, потом опять вливается в общий источник, теряется в нем, я знаю!
— Простите, почему колба лопнула? — Марк задал прозаический вопрос, чтобы разрядить обстановку.
— Наверное, стекло с дефектом, — пожал плечами Шульц.
— А что за тексты вы читали?
— Какая разница! Я притягиваю центр, оттуда свет, смотрите! Маэстро ставит на стол обычный чайный стакан, пустой, грязный, со следами пепла на дне. Сел поглубже, погрузился в себя, через минуту — «видите?»
Марк смотрит — ничего. Шульц снисходительно смеется:
— Чувствительности маловато…
Берет руку Марка своей длинной кистью, приближает к стеклу — и стенки засветились! на дне курится дымок…
— Все. — Шульц отпустил руку. – А эти… сплошное опошление! Этот император фантом, пустая оболочка. Нельзя вернуть земную форму. Знахарство, колдовство, безграмотность, издевательство над людьми, не отличающими сна от истины.
И, внезапно сжавшись, устало опустил руки:
— Мне холодно здесь, хочу исчезнуть, сгореть, уйти из ледяного плена, вернуться к смыслу… Блики, пепел, треск поленьев… Дано мне тело, я жил… хочу обратно…
И далее уж совсем непонятное, бормочет, уставившись в угол, впалые глаза печальны.
Марку стало жаль его, хотя так и не понял, что светилось, то ли фокус, то ли химия разыгралась от совместного тепла…
— Жалко Шульца, — говорила одна лаборанточка другой, — ну, и что, если отстал, он все равно симпатичней этой бледной поганки.

Если б не мой азарт и интерес — чем дело кончится… то давно бы заперся дома, отключил всю технику, вытащил бы старую печатную машинку и стопку листков, и перышко простое — и был бы счастлив… Наверное, так и придется сделать, если время останется.
Наконец дожили, цикл замыкается, налицо факты полного единогласия и вместо разума отчаянные попытки реанимировать ту гниль, которая, казалась бы, отошла в прошлое. Но нет! Сначала влезли в новое зловоние, а теперь полным ходом — назад в империю, там хотя бы структура известная, а нового придумать… Наше новое — нанизм.
Лягушка, которая ловит летящую муху длинным клейким язычком, прекрасно просчитывает, где муха будет в следующий момент. Так-то же зверь разумный, а не мы с Вами и с нашими выборными карликами.

…………..

После Шульца, казалось, делать нечего, вершина науки обнажилась от туч. Но Ипполит не дрогнул, вышел, за ним вереницей ассистенты, волочат кабели, трубы, сыромятные кожи, канистры с голубыми и желтыми метками, усилители, громкоговорители…
И началась свистопляска. Ипполиту не надо теорий, он сразу быка за рога — обвел зал мутноголубым взглядом:
— Усните… и чувствуйте — везде токи, токи…
Из рядов тут же вываливаются мужчины и женщины, кто с руками за головой, кто за спиной, кто с вывернутой шеей… дергаясь, блюя на ковровую дорожку…
— Нет, нет… — вскочив с места, Глеб призывает к порядку, у самого судорожно дергается рука. Половина зала в корчах, сопят, свистят носом, хрюкают, другая половина в недоумении или смеется, сучит ногами, с удовольствием наблюдая поведение коллег. Причем, смешались лагеря и убеждения, и среди штейновских сторонников оказалось немало сопящих и хрюкающих… Но главное только начиналось: овладев залом, Ипполит сосредоточился на внешней силе, стал вещать, цитируя классика Петухова, о разного рода вампирах и карликах, сосущих и грызущих, впивающихся, творящих черные дела…
И в воздухе перед ним возникали ужасные рыла с клыками, обагренными людской кровью, сверкающими неземной злобой глазами… и все они были знакомы докладчику, занесены в его списки, от высших чинов, редко наведывающихся к нам, до едва заметных глазом, но вызывающих болезненные язвы и расчесы. Впавшие в транс прекрасно видели этих гадов и в то же время не замечали своих трезвых соседей, те же, наоборот, наслаждались поведением братьев по разуму, и ничего, кроме огней в темноте, углядеть не могли.
— Может голограмма для восприимчивых? — задумчиво сказал Штейн, — у него несомненные способности…
Сверкание прекратилось, Ипполит перешел к следующей теме.
— Я вызову несколько душ, — он говорит.
Как я говорил уже, среди экстравертов нет единого мнения, сохраняются ли души сами по себе, со своими личными достоинствами и недостатками, или же, как доказывал Шульц, вливаются после смерти в общий центр и растворяются в нем. Шульц, сторонник истины печальной и жестокой, принципиально против вызывания, этого невероятного опошления внешней идеи: взял, видите ли, да притащил к себе на кухню гения, чтобы с ним потрепаться, картинка милая сердцу хрюкающего обывателя, но чуждая высокой науке.
— Пожалуй, хватит, повеселились, — Штейн встал и не спеша пошел к выходу, за ним его сторонники, из тех, кто не уснул и мог волочить ноги. Штейн не такой уж ортодокс, чтобы все здание жизни сводить к простому сочетанию молекул — он твердит о сложных цепях, запутанных сетях, в которых рождаются образы; мы вспоминаем наши чувства, прикосновения, звуки, слова — и вся эта толпа крутится и вертится по бесконечным путям — внутри нас, внутри нас… «Мы сами себе и духи, и дьяволы, и вампиры» — так он говорил, и верный ученик был с ним согласен: человек все может, всего добьется, сам себе и Вселенная, и царь, и Бог.
………..
Мы снова в зале. Ипполит только что начал завывать как яростный кот, перед ним теплится свеча на карточном столике, весь зал в темноте. Он с большим старанием произносит хрипящие, вырывающиеся с мокротой слова, раскачиваясь при этом как старый еврей. В детстве, Марк помнил, сидели за длинным столом, ждали, пока стихнут завывания, ели яйцо, плавающее в соленой воде, намек на давнюю историю… Мать усмехалась, визит вежливости к родне, соблюдение приличий.
Ахнула восприимчивая публика, гул по рядам, грохот падений со стульев, у некоторых иголки в пятках — появилась тень. Ипполит торжественно возвестил:
— Его Величество Последний Император.
Благоговение жирным пятном расползлось над головами. Ипполит, смиренно склонясь, подкидывает кукле вопросики, тень на хриплом немецком — «йя, йя… нихт, нихт…»
После телечудес со страшными рожами, цветных голографических фокусов, это было скучно. Марк не знал, откуда взялся свет в колбе у Шульца, он надеялся, что гений стал жертвой ошибки. Здесь же… он вспомнил фокус с монетой…
Его мысли прерваны грохотом, зал встает, и первыми сопящие и хрюкающие, они как огурчики, а за ними почти все остальные, и в едином порыве толпа затягивает нечто среднее между «союзом нерушимым» и «Боже, царя храни…»
Дождавшись апогея, Ипполит ставит многоточие, вспыхивает свет, тень растворилась, объявляется перерыв. После него фокусник, улыбаясь, обещает поп-звезд, в том числе недавно скончавшуюся Мадонну, естественно, без ничего.
Нет, вперед выпрыгивает Шульц, он взбешен, требует обсуждения, вопросов, ответов, сопоставления точек зрения, обещает разоблачение мошенничества, жаждет справедливости, Мадонна ему ни к чему.
— По-моему, ясно, мы в практике продвинулись несколько дальше, чем вы в теории… при всем уважении к вашей пионерской миссии… — отвечает Ипполит. И зал одобрительно — «конечно дальше, конечно!»
— Дурак Шульц, — сообщает Марку пробравшийся из задних рядов Аркадий, — зачем только вылез со своими скромными перышками? Что у него там в колбе разгорелось, ума не приложу. Может, плюнул в натрий?.. или, действительно, поле…
— Мадонну, мадонну! — ревет зал, и никакого обсуждения не хочет, тем более, разоблачения.
………………………….

Граница науки в данном вопросе, как я понимаю, довольно размыта: одни уверяют, что передвижение предметов силой воли — дело обычное, другие с пеной у рта доказывают — никогда этому не бывать!.. кто верит в парящих йогов, кто не признает даже возможности, на дух не выносит, кто знает про действие нервных узлов, концентрирующих энергию с далеких звезд, кто и знать не хочет, кто считает себя истинным пришельцем, а кто смеется, пальцем крутит у виска… Марку, как истинному ученому, мало видеть глазами, ему факты подавай! Может, гипноз или химический какой-то фокус… да мало ли пудры для наших мозгов!..
— А что твердил этот манекен? — Аркадий имел в виду императора. Старик не знал ни единого иностранного слова и не желал учить их.
— О своей гибели, все по журналу «Огонек».
Стало ясно, что диспута не предвидится, а будет Мадонна без ничего. Глеб в перерыве исчез, пропал и Шульц, научная часть закончилась. Истинные ученые, их оказалось немного, разочарованные, потянулись к выходу; остальные, нервно зевая, ожидали раздетую звезду.

………………………..

………………..