День: 29.09.2008

Про зоопарк

Зоопарк был явно антисоветским учреждением. Входишь, и тут же скрываешься в другом особом мире, не наш поступок. Ходишь, удивляешься — живут сами по себе, свои заботы, огорчения… Никто не может волку приказать, бегай так, а не иначе! Странная свобода в центре города, в котором никакой свободы. Пусть она за решетками, все равно! Здесь чувствуешь, отпуск получил от человечьей жизни. Нам странно, если кто-то по-другому живет. Все время вокруг люди, люди, и кажется, другой жизни на свете быть не может. Оказывается, по-другому можно жить…

Каждый раз один — два зверя останавливали меня. Как-то я заметил волка. Я много раз видел их, волков, я сам по себе, и они — за железными прутьями. А теперь смотрю — один зверь, вдруг он появился передо мной. Вернее, это я появился перед ним. Он бегал, легко и рассеянно переступая большими лапами, а я стоял, как подчиненный, вызванный начальником на разговор. Он поглядывал на меня — иногда, как на предмет, не стоящий внимания, и шел на новый круг. Его влекла смутная жажда движения, которая и меня заставила выйти из дома, придти сюда, хотя совершенно незачем было выходить, приходить…

Я ждал. Он неожиданно остановился, бросился на пол, вытянул лапы, и замер. Он лежал ко мне спиной. Теперь он успокоился. Как ему удалось?.. Я смотрел на сухие серые подушечки его лап. Похоже, разговора не будет… Он отбросил все, что его бесило — решетки эти, постоянное стрекотание, писклявое — наши голоса, и забылся. В его позе высокомерие. Он равнодушен ко мне — до высокомерия. Я не интересен ему. Что сделать, чтобы привлечь его внимание? Ничего я не могу сделать… Волк заснул. Мерно колышется лохматый бок, дергаются лапы — он продолжает свой бег там, где ему лучше бежалось. За высоким забором остался город, смотрят в окна люди, и видят — спит волк, а рядом стоит человек, как будто тоже заснул, стоя. Это я там стоял.

Потом я нашел еще одного зверя, из другой стихии. Морского льва. Он носился по короткому бассейну, и вода, как в миске, раскачивалась сразу вся, грозила выплеснуться через край. Он нырял и огромной черной тенью пролетал от одной стенки к другой, круто поворачивал в серой упругой толще, стремительно скользил обратно, и совсем рядом со мной высовывал морду, радостно тряс усами. Потом, совсем другой, неуклюжей тушей выполз на берег, шлепнулся на бетонную плиту. Вода долго раскачивалась еще, и успокаивалась…

Большая загадка в этих звериных движениях — в них свобода. Даже за прочными решетками. Я иду, растерянный, совсем не готов выйти наружу, к людям и машинам, построившим мир по другому принципу…

Но и здесь мне скоро становится не по себе. Мне кажется, местные жители не одобряют мою тонкую кожу, и разные повадки… Молчаливое неодобрение давит, и я спешу к выходу, стараясь сохранить независимость в походке, подавляя желание идти быстрей, и оттого двигаюсь жалким скованным шагом, за который себя презираю…

За моей спиной снова бегает волк, носится, расплескивая воду, морской лев…

Осторожно иду по улице, чтобы не мешать движению машин. Деревья вытянулись в пыльные ряды, торчат из железных решеток… Наконец, дом – подъезд, лифт… Забираюсь в клетку и смотрю, как за частой сеткой проплывают этажи…

Ушел, убежал, но разрушительная работа налицо, частица сомнения поселилась — можно, оказывается, жить по-другому…
В общем, явно антисоветские были наблюдения. Причем в скрытом виде, что опасней, чем книги Авторханова, например. Там прошлое или теория, а здесь — живут и не тужат, ограждены от нас на законных основаниях…

Пришла долгожданная свобода, и что? Оказалось, она на зоопарковскую сильно смахивает – бегай быстрей, еду отнимай у слабых, рычи… чем громче, тем лучше, и дерись, сколько душе угодно…

Кусок оргалита


…………..
Разбирая залежи, хлам, обнаружил кусок оргалита, довольно большой (см 70), который использовал для утепления, подробности ни к чему. И на обратной стороне увидел картинку,она повреждена немного, еще не знаю, что с ней делать, но раз выжила, имеет право жить. Берег моря, странные деревья, что-то южное… Пусть повисит в ЖЖ. Перед такими картинками, независимо от качества, чувствую себя последней сволочью за все их муки.

Из книги «Желтое и красное»

…………
Когда мне было 29, я потерял память. От переутомления. Я занимался вовсю наукой, строил лабораторию, работал днями и ночами. Дома у меня был маленький ребенок, жена, и я метался как заяц, стараясь все успеть. Доигрался. По медицине полагалось отдохнуть, но я не мог себе позволить: наука удалялась, мне надо было догонять ее. Каждый день. И я вечерами писал себе на бумажке все, что нужно сделать завтра, это я твердо знал. К утру оставался ни с чем, такие были провалы. Но у меня в кармане бумажка, и там буквально по минутам все дела расписаны…
И, конечно, я забыл стихи, которые читал раньше. Я до шестнадцати лет многое прочитал, а потом наука стала главной любовью…
Так я жил почти два года, потом память начала понемногу возвращаться. Мне почти всегда в жизни везло, выкручивался — оттого, что быстро бежал, вперед и вперед, и не оглядывался на ямы, из которых выкарабкивался. Не успевал ни подумать, ни испугаться. Память у меня раньше была исключительной, а когда вернулась, стала обычной – неплохой. Пробовал снова читать прозу, стихи… И вспомнил стихи молодого Бродского. Я жил в Ленинграде, когда его судили. Сотрудники лаборатории, в которой я работал, бегали к дверям суда, болели за поэта. Их в зал не пускали. Я не ходил. Тогда я считал, что он, как все поэты, бездельник. Нужно наукой заниматься, вот стоящее дело!.. Но я сочувствовал ему, потому что с детства ненавидел советскую власть и коммунистов. Многое можно рассказать из послевоенного детства. О страхе, который нашу жизнь пропитывал. Я, ребенок, чувствовал кожей – страшно и холодно жить… Отца в 1949-ом выгнали с работы, он умер от инфаркта… Долгая история, не хочется возвращаться.
Так вот, я сочувствовал этому парню, поэту без руля и без ветрил, Иосифу, и читал его ранние стихи. Но на суд пройти не пытался, заранее знал, не пустят. И что его осудят. Смотреть на это не хотел. А ребята, с которыми работал, надеялись, они многого не знали, из того, что я знал с младенческих лет.
Возвращаюсь к тому времени, когда начал вспоминать. Почти все стихи забылись, а одно стихотворение Бродского вспомнил – сам, не искал, не читал.
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать…»
Звук пробился сквозь годы и потерянную память.
И что я потом ни читал у Бродского, мне не нравилось так. Трагедия его жизни, мне кажется, в том, что, уехав, он получил поддержку одному своему началу, которое в нем дремало, когда он был молодым. Рассужденчество его, даже очень умное, привело к гибели поэта. Сначала усталость в голосе, потом равнодушие… Это, конечно, только мое мнение, непросвещенного человека, надеюсь, понимаете. Потом… я не мог понять, как человек, написавший «ни страны ни погоста», мог умереть в другом месте. Наивно, конечно, но я всегда старался, чтобы не было стыдно перед своими героями. Быть не хуже их! Оказалось безумно сложно, потому что в искусстве обычно разворачивается лучшее, что есть в нас. Мы не всегда дотягиваем до того уровня, трудно за это осуждать. Но понять не мог!.. Честно говоря, и сейчас не могу. Пасую перед своим Костей Зайцевым, хотя почти моя жизнь. Но это «почти» отделяет меня от написанного прочной стеной. Необходимая защита… чтобы не резать себе вены, как он, жить дальше…