Толстый и Тонкий

Приходит время — я осторожно продвигаюсь к краю кровати, спускаю ноги прямо в старые войлочные туфли. Это деликатная работа. Кровать скрипит и угрожает развалиться. Я — Толстый. Не стесняюсь признаться в этом — я Толстый назло всем. И я копошусь, встаю не зря — у меня гость будет. Мне не нужно на часы смотреть — чувствую его приближение. Слава Богу, столько лет… Он — мой лучший недруг, самый дорогой враг. Он — Тонкий. Синева за окнами еще немного сгустится, — и я услышу мерный топот. Это он бежит. Возвращается с пробежки. Мой сосед. Дома ему скучно — один живет, и после бега выпивает у меня стаканчик чая. Он поужинал давно — бережет здоровье, а мой ужин впереди. Я ем, он прихлебывает теплую несладкую водичку. Для начала у меня глазунья из шести глазков с колбаской и салом. Он брезгливо смотрит на глазки — называет их бляшками… готовыми склеротическими бляшками… А, по-моему, очень милые, сияющие, желтенькие, теплые глазочки. Нарезаю толстыми ломтями хлеб, черный и белый, мажу маслом — сантиметра два… перчик, соль и прочие радости — под рукой…

— Спешишь умереть?..

Я сосредоточенно жую, с аппетитом пережевываю оставшееся мне время.

— А ты его… время… запиваешь пустым чайком. Вот убожество.

Он не обижается — насмешливо смотрит на мой живот. Что смотреть — живот спокоен, лежит на коленях, никого не трогает.

— Понимаю, зачем бегаешь… Думаешь — долго буду жить — перебегу в другое время… Пустое дело… и никакого удовольствия… Не жрешь… Без слабительного давно бы засорился…

— Клизма на ночь… — он довольно кивает… — зато я чист и легок, и все вижу ясно.

— А что тут видеть, что?.. Расхлебываем, что наворотили…

Он не спорит, сидит прямо, смотрит в угол светлыми усталыми глазами. «Что у тебя там…» Он каждый раз это спрашивает.

— Что-что… икона. Забыл, что такое?..

— Грехи отмаливаешь?..

— И рад бы, да не у кого…

И каждые раз он изрекает — «это не для интеллигентного человека…»

Я не спорю — с грустью прощаюсь с яичницей, с надеждой берусь за котлеты. Я готовил их с утра и вложил в них всю душу. Если она существует. Если да, то переселилась в котлеты. Я снова поглощаю ее, и она, как блудная дочь, возвращается в родное чрево… Котлетки… они долго томились, бедняжки, в кастрюле, под периной, у меня в ногах. Я чувствовал их жар весь день, когда лежал на одеяле под пледом. Постепенно охлаждалось мое тело — и пришла бы смерть, если бы не котлетки под ногой…

— Не отведаешь?..

Он с отвращением качает головой — «ты же знаешь…»

— Может, одумался?

Он дергает плечом — «с ума сошел?..»

Еще бы, котлеты напоминают ему бляшки в стадии распада — побуревшие глазки, изрытые трещинами… Ну что скажешь — псих. Мы старики. Нам вместе сто сорок лет. Одному человеку столько не прожить, ни толстому, ни даже тонкому.

— Что там на улице нового?.. — Я давно не читаю и не слушаю — мне довольно того, что он говорит.

— Переливают из пустого в порожнее.

— А как же — расхлебываем. Душу отменили — некому в рай лететь стало. Решили строить башню до небес — войти грязными ногами.

— Ты-то что волнуешься, при твоем весе вообще надеяться не на что…

— Вот и хорошо, хорошо-о… Исчезну, вот только дожую время. Буду лежать и жрать… потому что презираю…

— И себя?..

— И себя… а тело, подлец, люблю, как свинья — свое свинское тело, — жалею, холю и питаю…

— Юродивый ты…

— А что… Мир безумен — как по-другому жить? Только стать свиньей — и жрать, жрать…

— Надо бегать — силы сохранять… и спокойствие…

— О-о, эта история надолго — не ври самому себе.

После котлеток — компот, после него — чай с пряниками мятными и шоколадными… И халва!

— Откуда золото?.. Деньги печатаешь?..

Он думает, я ем каждый час. А я целый день жду, когда явится, сплю или дремлю. Жаль его, совсем высох, не ест, носится по вечерам…
«Может, соблазнишься?..» После долгих раздумий он нерешительно берет пряник, откусывает кусочек — «ну, разве что попробовать…» Я исподтишка торжествую… Нет, откусил — выплюнул — «сладко». Сейчас пробьет девять, и он уйдет. У него остались — клизма, душ и постель. Мне осталось доесть пряники и тоже постель. Утром поплетусь в магазин. Я иду по весенней улице в теплом пальто, в валенках с галошами. Пусть смотрят — толстый старый урод, не вписывается в преддверие рая…

Но иногда среди дня выпадает несколько светлых часов. Сажусь за машинку — и живу, где хочу, как хочу…
Потом взбираюсь на кровать. Она податлива, вздыхает под привычной тяжестью. Теперь буду лежать, ждать, когда сгустятся тени, и раздастся за окном знакомый топот…
Тонкий бежит…