…………
Когда мне было 29, я потерял память. От переутомления. Я занимался вовсю наукой, строил лабораторию, работал днями и ночами. Дома у меня был маленький ребенок, жена, и я метался как заяц, стараясь все успеть. Доигрался. По медицине полагалось отдохнуть, но я не мог себе позволить: наука удалялась, мне надо было догонять ее. Каждый день. И я вечерами писал себе на бумажке все, что нужно сделать завтра, это я твердо знал. К утру оставался ни с чем, такие были провалы. Но у меня в кармане бумажка, и там буквально по минутам все дела расписаны…
И, конечно, я забыл стихи, которые читал раньше. Я до шестнадцати лет многое прочитал, а потом наука стала главной любовью…
Так я жил почти два года, потом память начала понемногу возвращаться. Мне почти всегда в жизни везло, выкручивался — оттого, что быстро бежал, вперед и вперед, и не оглядывался на ямы, из которых выкарабкивался. Не успевал ни подумать, ни испугаться. Память у меня раньше была исключительной, а когда вернулась, стала обычной – неплохой. Пробовал снова читать прозу, стихи… И вспомнил стихи молодого Бродского. Я жил в Ленинграде, когда его судили. Сотрудники лаборатории, в которой я работал, бегали к дверям суда, болели за поэта. Их в зал не пускали. Я не ходил. Тогда я считал, что он, как все поэты, бездельник. Нужно наукой заниматься, вот стоящее дело!.. Но я сочувствовал ему, потому что с детства ненавидел советскую власть и коммунистов. Многое можно рассказать из послевоенного детства. О страхе, который нашу жизнь пропитывал. Я, ребенок, чувствовал кожей – страшно и холодно жить… Отца в 1949-ом выгнали с работы, он умер от инфаркта… Долгая история, не хочется возвращаться.
Так вот, я сочувствовал этому парню, поэту без руля и без ветрил, Иосифу, и читал его ранние стихи. Но на суд пройти не пытался, заранее знал, не пустят. И что его осудят. Смотреть на это не хотел. А ребята, с которыми работал, надеялись, они многого не знали, из того, что я знал с младенческих лет.
Возвращаюсь к тому времени, когда начал вспоминать. Почти все стихи забылись, а одно стихотворение Бродского вспомнил – сам, не искал, не читал.
«Ни страны, ни погоста не хочу выбирать…»
Звук пробился сквозь годы и потерянную память.
И что я потом ни читал у Бродского, мне не нравилось так. Трагедия его жизни, мне кажется, в том, что, уехав, он получил поддержку одному своему началу, которое в нем дремало, когда он был молодым. Рассужденчество его, даже очень умное, привело к гибели поэта. Сначала усталость в голосе, потом равнодушие… Это, конечно, только мое мнение, непросвещенного человека, надеюсь, понимаете. Потом… я не мог понять, как человек, написавший «ни страны ни погоста», мог умереть в другом месте. Наивно, конечно, но я всегда старался, чтобы не было стыдно перед своими героями. Быть не хуже их! Оказалось безумно сложно, потому что в искусстве обычно разворачивается лучшее, что есть в нас. Мы не всегда дотягиваем до того уровня, трудно за это осуждать. Но понять не мог!.. Честно говоря, и сейчас не могу. Пасую перед своим Костей Зайцевым, хотя почти моя жизнь. Но это «почти» отделяет меня от написанного прочной стеной. Необходимая защита… чтобы не резать себе вены, как он, жить дальше…
