НАЧИНАЕМ НОВУЮ ЖИЗНЬ…
(в прошлом году было, так и не начал…)
Каждое утро писать рассказ. Правильное решение! Правильные заранее известны. Только они вдали от нас, в отдельном месте живут. Наверное, в раю, заслужили за правильность. А я сижу, и жду их. Хотя догадываюсь, ждать нечего. Они приходят иногда — подразнить, махнуть хвостиком, и скрыться в своем прекрасном хранилище. Кто их туда помещает, не знаю, но он наверняка враг или завистник. Берет и уволакивает… Но вот, наконец, одно правильное решение я выдрал из загребущих лап, притащил к себе, пригвоздил над дверью.
Каждое утро – рассказ.
Когда-то никакого решения не надо было, рассказики сами писались. Но о прошлом лучше не вспоминать.
Хотя… писать рассказы как езда на велосипеде. Хотя по кругу. Рассказ пишется, пока делается другое дело, куда более важное. И время для этого, важного, выделено определенное. И не тобой выделено, а жизнью или судьбой, и ты бессилен его изменить. И это вовсе не плохо! Наоборот, отлично. Чтобы писалось как бы между прочим, прислушиваясь к тому, самому важному, чуть отвлекаясь. Но не сильно. Но некоторые любят, чтобы сильно, и даже в большой спешке пишут…
А что, что за дело такое, самое важное… Ну, например, на плите варится каша. И тут ты почти бессилен, варится пока не сварится. То есть, почему — «не»… Потому что пригореть может. Но это детали, просто есть важное дело, и тогда писать легче.
Мне многие говорят — что ты о прошлом все пишешь, валяй про сейчас. Многие — это жена и ее подруга, теперь это уже многие. Жизнь идет, говорят, а ты стоишь. Смотри, на горизонте настоящий писатель!.. Поехал на турецкий курорт, а ты можешь?.. И там углядел трех официанток, у одной ноги толстые, у второй… не помню, но у третьей – конечно! ну, это… зад что надо! Ну, не ври… Только чуть-чуть… преувеличиваю. Он прелести турецкие талантливо, со смаком описывает. На фоне угасающей дочки, у нее депресняк. Так и написано – депресняк! Вот что значит новый человек, слушающий, что за спиною говорят. Я тоже прислушиваюсь иногда… но у меня за спиной такое говорят… Лимонова на помощь позвать, что ли… Черт знает что говорят — про Зурабова. И постоянная боль и забота — Чубайс. За что не любят Чубайса, не понимаю, самый невидимый человек. Он как ток, никто его не видит, не то, что Зурабова, того не избежишь… Ток почти всегда есть, за что же ругать Чубайса, наверное, за фамилию… Всех рыжих котов в городе назвали Чубайсами. Это не способствует долгой жизни этих котов, я точно знаю. Недавно даже по радио сказали, рыжие нежные существа, в наших условиях для них жизни нет.
А я именно про рыжих хочу рассказать, и время у меня теперь есть — свое, новое. ПОКА ВАРИТСЯ КАША. Вот мое время – варится каша геркулес. И за это время я напишу рассказ. Раньше бы не написал, геркулес варился быстро, р-раз – и готово, а спешить со словами нельзя. А теперь я купил особый геркулес, он не из овса, а из ячменя. Раздавленный ячмень. Когда был не раздавленный, эту кашу называли перловка. Самое твердое зерно, если не раздавить. Надо было с вечера до утра варить, на малом огне. А теперь, вот — купил ячмень как геркулес. Всю жизнь ел раздавленный овес, а теперь геркулес — ячмень! Пошел жаловаться, мне говорят, чего вам мало, разве испорченный продукт? Нет, продукт вполне, но ведь написано – овес… Да мало ли что написано, и не такое пишут… Но если очень хотите, жалуйтесь мировому судье… Пошел, мне говорят, нужно шесть бумаг разных, от разных инстанций… Нет уж, я подумал, и решил, что новый геркулес даже лучше старого. Варится дольше. И теперь я точно успею за это время написать рассказ.
Только начал, в дверь ломятся. И я знаю, кто это, сопротивляться не сумею, надо открывать. Это Туська идет. Моя красавица, любимая кошка. Она трехцветка, но особая, мелкими мазочками. Белого в ней нет, только черное, красивое рыжее, теплого и яркого цвета, у людей такие волосы называют бронзовыми, а третий цвет вообще особый — розовый с крошечными черными крапинками, не точками и не пятнышками, а черточками, словно тонкой кисточкой начерчено на желто-розовом фоне… На носике такая прелесть. Замечательная Туська, и с большим техническим талантом — она открывает любую дверь. Остальные кошки так и не научились открывать, а Туся может! На каждую дверь у нее свой прием. Мою дверь она открывает так – ложится у двери на бок, упирается задними ногами в стенку, передними в дверь – и вытягивается во весь рост, получается большое усилие. Дверь нехотя, но открывается… Я не против Туси, она придет и устроится на коленях. Но вслед за ней тут же идут другие, которые используют ее талант, — сидят и ждут, пока Туся им поможет. Как это на нас похоже, сколько таких — сидят и ждут, пока им откроют… Вообще-то, Туся не стремится помогать, она идет ко мне. Но это используют все четыре, они хитрей Туси. Первой за ней крадется серая Масянька. Мы подобрали ее этой зимой, она замерзала. У нее отпали кончики ушей, и теперь уши как у кавказской овчарки, круглые. Но довольно ровные получились, даже красиво. Масяня самая смелая и драчливая, хотя новая у нас. Бороться с ней никто не может. Она привыкла на улице бороться с жизнью, куда с ней справиться нашим изнеженным существам! Масяня в лютые морозы грызла окаменевшие куски хлеба, голодала. Сломала несколько зубов, и у нее пародонтоз. Мне говорили, у кошек не бывает, еще как бывает!.. Значит, идет Масяня, ну, ладно, пусть идет, я пишу, каша варится… Но Масяне не нужен я, не нужна кровать, она лезет на книжную полку! Ее привлекает высота, она должна обязательно забраться под потолок, там у меня самые ценные рисуночки… Масяня! — я ей говорю, и смотрю косым взглядом. Она отвечает таким же, примеривается к прыжку… Когда она нервничает, у нее правый глаз дергается…
Нет, с Масянькой рассказа не напишешь… Я делаю вид, что хочу подойти к окну, а сам по дороге хватаю Масяню… ну и живот наела! — и несу в переднюю. Поскольку Туся у меня, никто тебе дверь не откроет! Ставлю на пол задом к двери, пока развернется, я успею закрыть.
И вполне бы успел, но в щель за моей спиной пролезает третья кошка – Симочка, черная, тонкая, тоже красавица, к тому же умница, профессорша, я ее называю. Она ничего не портит, сидит где положено, на кресле, кровати или подоконнике. Но она сегодня на таблетках. Я лечу ее от секса, дело небыстрое, сразу не вылечивается. Сегодня третий день, к вечеру ожидаю спада желаний, криков, катаний по полу… Я беру умненькую Симочку, которая потеряла разум, впусти ее, обязательно полезет под стол, а там провода, компьютерный блок, и ничего хорошего мне это не обещает… Хватаю за бока, и выставляю… Сейчас бессовестная Масяня будет преследовать Симочку, катать по полу и всячески измываться над ней. А той нравится, когда ее мучают, они образуют парочку лесбиянок… Да черт с ними, мне спокойней. Скоро каша сварится, а рассказа все нет и нет!.. Хочет вернуться Масяня, но отвлекается на Симу, и слава Богу, они удаляются бок о бок в кухню, хорошо… Возвращаюсь, Туся меня ждет, смотрит желтыми глазами, личико у нее тонкое, мордочка как у Нефертити, только покрасивше, потоньше, а выражение лица куда симпатичней…
Сажусь, приготавливаюсь извергать текст… Но Туся решила удалиться, вот надо ей, и всё! Встаю и удаляю… а через нее прыгает сидевшая в темноте в передней еще одна мой кошка, самая родная – Ксюша. Я ей отказать не могу, безропотно пропускаю в комнату. Ксюше тринадцать лет, она черная, лохматая, всегда напряженная и нервная, может поцарапать или укусить. Но я знаю, почему это с ней, терплю, люблю и жалею, и мы с ней вместе, душа в душу много лет. Спит она только у меня под одеялом на груди… Ксюша родилась в подвале, он был открыт, еще террористов не боялись – и туда забегали голодные собаки. Была у нас такая зима, когда от них погибли многие коты и кошки. Я старался подкармливать этих собак, но они совсем дикие были. Большая овчарка, давно брошенная, и с ней два годовалых щенка, черный и серый с белым. Щенки очень привязаны были к матери, она их опекала, спасала от людей, находила убежище и еду. Они ели кошек, умели охотиться на них. Забежали как-то в наш подвал, и растерзали мать Ксюши и всех ее котят. Ксюша одна осталась — забилась за трубу, и они ее достать не смогли. Видно, пытались, и напугали – на всю жизнь. Она меня сначала кусала и царапала, а я гладил, кормил… И теперь у нас любовь на всю жизнь.
Ксюшу не пустить к себе – стыд и позор, и, конечно, пускаю. Но Ксюша не любит, когда Туся на коленях. Она к Тусе лучше относится, чем к другим кошкам, но чтобы не на коленях у меня!.. Ксюша прыгает ко мне, и начинает яростно вылизывать Тусю… Та понимает, чем дело кончится, благоразумно пересаживается на спинку кресла. Это уже терпимо, Ксюша устраивается на коленях, Туся на спинке кресла, и я могу писать рассказ…
Но есть еще одна, страшная в ярости кошка, черная Соня. Она самая большая и тяжелая, она кричит индейским кличем «ке-ке-ке», носится по кухне и передней, все сметая на пути. Мне страшно, когда она ударяется головой и боками о дверь… Она взбирается на антресоли и шмякается с высоты двух метров на линолеум, и неоднократно!
И я знаю, что мне деться некуда, она сейчас столкнет с подзеркальника все, что не закреплено, прыгнет на вешалку, сбросит вниз все шапки, будет карабкаться по одежде… и прыгать, прыгать, прыгать вниз со страшным звуком, словно упал мешок картошки, пусть небольшой, но увесистый мешок…
Встаю, открываю дверь. Соня влетает в комнату – и вроде успокаивается. Нет, сначала пробный прыжок на принтер! Я машу руками, она ждет, встану ли я… Встаю… Значит, на принтере не получится, и она прыгает на подоконник, там у нее свой кусочек меха, она ложится…
Теперь все!
Но сварилась каша. Каша сварилась. За такое время даже неправильный геркулес сварится! Значит, мое время истекло. Мне не удалось даже начать рассказ. Я собирался написал о рыжих котах… еще о Федосе, как я его вчера лечил… Как две кошки спрятали котенка так далеко и глубоко, что я два часа его спасал и вытаскивал…
Догадываетесь, сколько я мог всего написать?
Но так ничего не написал, теперь надеюсь на завтра…
