ВСПОМИНАЯ Михаила Волькенштейна…
юююююююююююююююююююююююююююююю
В науке неопределенность — пробел в нашем знании, в крайнем случае, икс, с которым нужно повозиться, прежде, чем окончательно разоблачить. Меня же все больше занимало то «оперирование неопределенностями», которым мы занимаемся в жизни, в себе, и в искусстве, конечно, — везде, где имеем дело с бесконечными, неразрешимыми проблемами, с вещами не имеющими перед собой предела, «оригинала», каковым является природа для науки. За отказ от объективности приходится платить — потерей «всеобщности», несомненной значимости для всех того, что ты делаешь, обязательности твоих истин, как, например, обязательны для всех законы Ньютона, даже если не знаешь их… и не обязательны картины Ван Гога — можешь их не любить или просто не знать, и твоя жизнь будет продолжаться, пусть чуть-чуть иная, но ничего страшного не произойдет. Передо мной возник вопрос — что тебе дороже и интересней — объективный мир вокруг тебя или твое восприятие мира…
М.В. бы, конечно, не принял такой альтернативы — «глупый вопрос!» Действительно, не очень разумный. Большинство людей удачно совмещают оба эти, как говорят в науке, подхода. И слава Богу, я рад за них, но сам так не сумел. Но это уже другая тема.
— Что я думаю о жизни… — задумчиво говорил М.В., выпятив нижнюю губу, как он обычно делал при важных решениях, — начнем с того, что Вселенная расширяется…
Вот-вот, его Вселенная расширялась. Моя же, как оказалось, не имела к этому физическому процессу никакого отношения. Поэтому он был ученым, а я — нет, хотя много лет пытался, не понимая, почему не получается.
Он похвалил рассказы. Выслать ему книгу я не успел. О его смерти я узнал через несколько месяцев после события.
Несколько человек повлияло на все направление моей жизни — мать, мой первый учитель биохимии Эдуард Мартинсон, и Михаил Владимирович Волькенштейн.
Наша жизнь, при всей ее кажущейся хаотичности и аморфности, довольно жестко «структурирована» — есть такие узлы, перекрестки, моменты, когда вовремя сказанное одно слово может многое изменить, а в другое время кричи не докричишься. М.В. оказался там, где мне было нужно, и сказал свое слово. Парадоксально, быть может, но факт: он, сначала вовлекший меня всерьез в науку, ускорил и мое отторжение от нее. Я слушал его сначала с восторгом, потом спорил, отталкивался — и выплыл куда-то совсем «не туда»…
Огромные тома забудутся, скромные «соображения по поводу» будут погребены. Останется — что? Улыбка, теплота, несколько слов…
Вот он, красивый, с трубкой в зубах, значительный… знает это и красуется… входит в Институт высокомолекулярных соединений, подходит к будке вахтера, картинно стоит, просматривая почту…
Вот, слегка навеселе, с какой-то красивой высокой женщиной идет мимо меня, сгорбленного над пробирками, наклоняется, блестя глазами, подмигивает:
— Дан, у меня есть поллитра отличного фермента…
Я, конечно, злюсь на него — добываю миллиграммы настоящего кристаллического!.. как он смеет сравнивать со своим коньяком!.. И достаются мне эти крохи ужасным многодневным трудом, а он, видите ли, порхает тут…
Но не могу не улыбнуться.
Re: «повозиться, прежде, чем окончательно разоблачить.
Знаю я, почему не могу оторваться от Вашего журнала. Но об этом — когда-нибудь…
Вчера при чтении в странном месте возникло стойкое ощущение, что читаю как-бы из-за спины пишущего. А он старательно конспектирует:
«Анаксагор. Любая вещь происходит из любой вещи и любая вещь становится любой вещью, и любая вещь превращается в любую вещь, ибо то, что есть в стихиях, сделано из этих стихий.
Ни одна неодушевленная вещь не движется сама собою, но движение её производится другими.»
Потом он вдруг задумался и выдал:
» Вода, движущаяся в реке, или призываема, или гонима, или движется сама Если призываема или требуема — кто требующий? Если гонима — кто тот, кто гонит её? Если движется сама, то показывает, что у неё есть сознание. Но в телах непрерывно меняющейся формы невозможно быть сознанию, ибо в таких телах нет суждения.»
Сижу я и балдею от них. Один — который философ, высится как заоблачный пик, оторопь берёт…Другой ближе, инженер всё-таки, умелец — всматривается, напрягается, а не видит: Ньютон-то ещё не родился.
Re: «повозиться, прежде, чем окончательно разоблачить.
Я не берусь судить, слишком сложно. Я в сущности давно не ищу «решения», или истины, и наверняка не узнаю, что это такое. Мне приятней и понятней то, чем я сейчас занимаюсь. В науке я делал огромные усилия в очень частных вопросах. Меня «не устраивала» структура науки, это коллективное движение шажками. Стало не интересно, я понял, что до дремучей старости все равно ничего общего не выстроится. И сам я могу выяснить для себя — ну, механизм какого-то механизмика, и все. И то вряд ли. Если б наука была как когда-то — философией мира, учением о четырех субстанциях или чем-то подобным, то мне было бы легче. То есть, мне нужна в сущности простая и понятная картина жизни, а наука ее дать не может. Религия для меня уж слишком дремуча. А искусство как раз.
«повозиться, прежде, чем окончательно разоблачить.
в рамках очередной Стандартной Модели. Моё ощущение «оригинала» несколько другое — он мне кажется значительно сложнее устройства тех, кто этот мир воспринимает, из века в век описывает один и тот же разноцветный клубок страстей в разных интерьерах: Овидий, Монтень, Шекспир, Достоевский, Чехов, Ницше (как поэт), Гамсун, Гессе, Эко, Фаулз, Улицкая, Маркович, Лукомников и Литвак — все такие разные, да клубок тот же и запутан по-прежнему…
И на этом бесконечно меняющемся на разные лады фоне разворачивается другой парад усилий — тысячи и сотни тысяч миниатюр, детективов, рассказов, сюит, драм, трагедий, возвышенных гимнов — самых разнообразных, но единых по сути, в своём стремлении познать тот самый ОРИГИНАЛ, скорее всего никогда непостижимый, но доступный, сложный, но незлонамеренный…
Вот, попытался передать своё ощущение субъективного и наоборот. Не знаю, удалось ли — слаб мой язык, да и в голове порядка нет. В общем, результаты научных усилий, зафиксированные гигабайтами текстов, мной воспринимаются как некий сверхлитературный проект человечества, гораздо более богатый и разнобразный, чем результаты литературных усилий. Правда, поэзия работ Максвелла или Гёделя труднее для понимания, чем стихи символистов или «Игра в бисер». А испытывать восторг от отдельных моделей современной теоретической физики или архитектуры программных систем — удел немногих.
А может это и просто болтовня дилетанта, который думает, что понимал незаурядных ученых, когда-то говоривших с ним неформально о своём ощущении творчества, видении Оригинала. (Все слова с корнем «глуп» в любых моих комментариях относятся прежде всего ко мне самому, к сожалению. А может, к счастью — что я это понимаю…:-) Дан Семёнович! Если эти рассуждения — скучная чушь, не заслуживающая внимания — не комментируйте, пожалуйста — и я быстро сотру всё нафиг. И впредь в Вашем журнале буду сдержан и молчалив.