Когда я был аспирантом, то работал в очень хорошей лаборатории. Разумеется, по понятиям той страны и времени, но больше — страны. Но к нам хотя бы приезжали люди типа Александра Рича, не нобелевского лауреата по генетике, но человека, который работал с Моно и Жакобом, общался с Криком и все такое. Он был в компании самых-самых, в клубе избранных, в котором не читают публикаций, а встретятся на часок, обменяются сегодняшней информацией, и к себе в лабораторию. А некоторые удирали прямо с заседаний, услышат что-то, и сразу в лабораторию, — проверять, а утром — ответ. И никаких журналов! Мы были лишены такого моментального общения, но журналы были, и приезжал к нам Александр Рич, не высший класс, но нечто особенное, он говорил о нашем местном гении Александре Спирине, подающем тогда блестящие надежды: «competent but not outstanding», так он о нашем лучшем говорил, сам при этом не лучший, но рядом с лучшими стоявший почти каждый день. И пивший кофе по утрам.
И помню то чувство, гордости от причастности, и все-таки небольшого унижения… небольшого потому что его испытывал и наш великий шеф, я видел это по его длинной чуть отвисшей челюсти… постоянная его ноющая боль — никогда не бывать в настоящей загранице, хотя в ГДР и Венгрии — сколько угодно, но там-то что??? — там наше, и только чуть-чуть ТОТ блеск, потому что больше ездят и общаются, чуть-чуть…
………..
А потом к нам приехал то ли из Брянска, то ли из Воронежа человек лет сорока, он многое знал и умел, читал в сто раз больше нас, отличал Торелла от Теорелла, а мы путали… Но мы-то могли больше, мы-то видели чуть другое, и ближе стояли к истине! Мы чувствовали блаженство когда стояли перед ним, и то можем, и это, и вот наш прибор — английский спектрополяриметр, правда, старый и ручной, каждую точку, пока измеришь, глаза вылезают из орбит, следить за зайчиком на экранчике… Но все равно, это мы — могли, мы — видели, и к нам, а не к нему приезжал Александр Рич, и у нас чудо прибор, а у него — ничего, ничего, ничего… А он стоял окруженный нами, высокомерно поправляющими его, с нашим великим шефом, шефулей, известным физиком, да, но ничтожным генетиком, претендующим, знающим, но ничего не могущим сделать, встроиться в процесс, о котором сегодня, перед завтраком, уже обсудили и решили Моно с Жакобом, и примкнувший к ним за кофем Александр Рич…
А мужик этот из Брянска или Воронежа, стоял как старый усталый волк среди молодых псов, все понимал, и презирал нас… и себя, себя, себя…
А что потом? Кто куда, навсегда разбежались по российским городам. И канули, почти все… Мне еще чуть-чуть повезло, просунул палец в щель в заборе, несколько статей во всяких Голландиях, их постепенно забывали, ну, три, ну пять лет… и благополучно забыли. А потом я что-то СВОЕ понял — и ушел, закрыл за собой дверь, и до сих пор не жалею, ни минуты не жалел, стал собой, и все мое — с собой, и только от меня зависит, от меня, от меня…
Вот старятся наши великие, на дачах академики, и что? А то! С интересом, пылом и страстью прожитая жизнь. И это немало, немало, хотя хотелось больше, и тот же Александр Спирин нобелевской не сделал, почему? Все как у людей было, поездки, приборы, сотрудники послушные… А вот не было того утреннего кофе с Жакобом и Моно… а только приехавший в неважную командировку Александр Рич.
КАЛЕЙДОСКОП (КЛ-2006): 9 комментариев
Обсуждение закрыто.
Re: боян
А я, уже родившийся, сумел бы доказать неродившемуся младенцу, что он будет жить после рождения. Жабры, которые он имел заросли, а легкие, которые приспособлены для дыхания в газообразной среде находятся в неестественном состоянии и не работают… и так далее 🙂
Пусть ко мне придет мой умерший отец и расскажет как ему хорошо без тела «жить». Ни Вольф Мессинг ни отец Мень, оба с недюжинными способностями убеждать, не сумели подвинуть меня ни на сантиметр, так что я говорю вещи, в которых уверен. Я разложусь на молекулы, как все, и природа только выиграет, и прекрасно.
Re: боян
Аналогии не получается, оба младенца рождаются одновременно 🙂 и оба одинаково не знают. Я же знаю, что происходит с нашим телом после смерти. И нигде никто и никогда не видел воскрешения из мертвых. Я говорю о фактах, а не о легендах и сказках. Я уж не говорю о том, что не вижу никакого смысла в бестелесном существовании. И не хочу никакой вечности — в мире, в котором нет ничего вечного. Страшно умирать? — страшно. Но выдумывать из-за этого сказочки о вечной жизни — унизительно. Лучше достойно исчезнуть.
боян
«В животе беременной женщины разговаривают двое младенцев.
1 младенец: Ты веришь в жизнь после родов?
2 младенец: Да, конечно. Всем понятно, что жизнь после родов существует. Мы здесь для того, чтобы стать достаточно сильными и готовыми к тому, что нас ждет потом.
1 младенец: Это глупость! Никакой жизни после родов быть не может! Ты можешь себе представить, как такая жизнь могла бы выглядеть?
2 младенец: Я не знаю все детали, но я верю, что там будет больше света, и что мы, может быть, будем сами ходить и есть своим ртом.
1 младенец: Какая ерунда! Невозможно же самим ходить, и есть ртом! Это вообще смешно! У нас есть пуповина, которая нас питает. Знаешь, я хочу сказать тебе: невозможно, чтобы существовала жизнь после родов, потому что наша жизнь – пуповина – и так уже слишком коротка.
2 младенец: Я уверен, что это возможно. Все будет просто немного по-другому. Это можно себе представить.
1 младенец: Но ведь оттуда ещё никто никогда не возвращался! Жизнь просто заканчивается родами. И вообще, жизнь – это одно большое страдание в темноте.
2 младенец: Нет, нет! Я точно не знаю, как будет выглядеть наша жизнь после родов, но в любом случае, мы увидим маму, и она позаботится о нас.
1 младенец: Маму? Ты веришь в маму? И где же она находится?
2 младенец: Она везде вокруг нас, мы в ней пребываем и благодаря ей движемся и живем, без нее мы просто не можем существовать.
1 младенец: Полная ерунда! Я не видел никакой мамы, и поэтому очевидно, что ее просто нет.
2 младенец: Не могу с тобой согласиться. Ведь иногда, когда все вокруг затихает, можно услышать, как она поет, и почувствовать, как она гладит наш мир. Я твердо верю, что наша настоящая жизнь начнется только после родов.
Ой, не надо, я человек простой, про душу ничего не знаю, пишу и рисую как кажется красивше и прозрачней.
А вкушаю я ничтожный продукт, люблю сыр, сегодня пил напиток неплохой, и жизнь меня радует, а завтра я разложусь на атомы, с большущим удовольствием, потому что постепенно теряю возможности наслаждаться своей бренностью, а в вечности не хочу висеть без тела, я вообще без тела — ничего не хочу. Тогда уж хочу попроще и безболезненно исчезнуть. Знаете, эта жизнь прекрасна, другой у нас нет и не будет никогда, и мы ее теряем, потому что вечного нет. И слава богу, можно предчувствовать, что скоро сил уже никаких не останется, а я земной человек, только земной… (только мнение, но твердое, 67-летнего человека)
И наша печаль — вся земная…
Вот именно.
Она возникает, пч душа знает и о другом — о чем если не наука, то художества говорят. А иначе что печалиться. Вас искушает «несчастное сознание», ну, а Вы его… вкушаете. И нет пищи слаще…
«член без тела» — это забавно, не больше.
Я за земную прозу, господин.
То не промышленность была, а самая высокая наука, а нобелевская не медаль, а знак высоты достижений, так это понималось, только так.
А мы, действительно, к земной жизни прикованы — и навеки, потому что другой жизни для нас нет. И ничего больше того, что было здесь с нами — не будет, пустые слова. Но это очень много может быть — и интерес, и страсть, и любовь.
Кто-то верит, я — нет, весь здесь, весь в том, что происходит, а что потом — знаю, видел как врач, как биохимик, как ученый.
И наша печаль — вся земная. И достижения все — земные.
С интересом, пылом и страстью прожитая жизнь. И это немало, немало, хотя хотелось больше, и тот же Александр Спирин нобелевской не сделал, почему?
Что за печаль, господин? Выйдите за ворота университетской промышленности, отойдите за сто шагов, — какая там Нобелевская, зачем она Вам? Ведь с собой мы и пуговицы не унесем, а Вы себя в воображении к земному приковали навеки. Все новое т а м, все другое, совсем другая… радиостанция, если позволите сравнение для ясности.
Дочитайте, если есть время, до последних слов спейсонавта Джузеппе Вонави.
http://russianmodernprose.blogspot.com/2007/04/blog-post.html
Тонко! Всё между строк видно.