фрагмент повести «ЛЧК»)
… Когда я пришел в подвал, гости уже были в сборе. Помещение согревалось и освещалось огнем факелов и огромным пламенем в очаге, который сложил сам Блясов. Собрались почти все жители нашего подъезда, люди и коты, не было только Крылова он не ел свинины и не любил песен, таинственного кота Феликса и Люськи, кошки, которая жила у Коли. Про Крылова кто-то заметил, что наш книжник, видимо, занят, все пишет, о его нелюбви к свинине и песням промолчали, где Феликс, никто не мог сказать, а Люську Коля не взял с собой, да и она сама бы не пришла, если б знала, что будут два черных кота— Крис и Вася-англичанин, с которыми у нее были весьма сложные отношения. Люська не выносила мужиков — ни людей, ни собак, ни даже котов, и ни разу в жизни не родила ни единого котенка. Ее покровитель Коля дважды в день спускался ко мне в своих бесшумных носках—потолковать о «р-рыбе», о жизни в Сибири, где, говорят, не слыхали еще о нынешней власти, хотя ей скоро уж триста лет, о погоде и этих проклятых микробах, которые разучились сбраживать «продукт». За Колей шла Люська, просовывала в дверь свою симпатичную мордашку, брезгливо нюхала воздух и пробовала лапкой пол… после этого она пятилась и уходила.
Колин интерес к процессу брожения был не бескорыстным — он доставал выпивку, говорили, что у ЖЭКовцев. Возвращаясь к своей Люське пьяный, Коля обязательно падал с лестницы, и тут верную службу служили его нос и вся голова, которые брали на себя удары. В непрочных стенах оставались вмятины, похожие на следы от пушечных ядер. Я видел, как летит Коля и врезается в стену. После удара он лежал тихо, глаза были открыты и не мигали. Я наклонился над ним — кажется, все… Тут он еле слышно прошептал: «Очки, очки…» Рядом лежали очки, ничего им не сделалось, их напялили на разбитый нос алкаша. Коля сразу ожил, как будто и не падал. Рассказывали, правда, что после этого он крепко спит день или два, а потом снова ходит по лестницам, говорит о «р-рыбе» и вольных сибирских поселенцах… Соседи называли его «дядей» и вот почему.
Несколько лет тому назад к нему привезли на лето родственницу, девочку лет шести. Родители, узнав про запасы сухого супа, просили подкормить девчонку. Коля перестал пить, бегал счастливый по этажам, стирал крохотные детские носочки… Пришла осень, девочку увезли. Коля бродил по дому и рассказывал всем, что его ждут, и он бы, конечно, уехал отсюда — «не город, а кладбище» — да вот не с кем оставить эту бешеную Люську, с ней никто не справится, кроме него… Девочка звала его дядей, и с тех пор так и пошло — дядя и дядя…
Теперь «дядя» сидел тихо, следил жадными глазками за Блясовым, которого все звали Блясом, а Бляс крутился вокруг огромной свиньи и не давал ей покоя, свинья, в свою очередь, поворачивалась над пламенем, но не сама, а как хотел этого толстяк Бляс.
Еще фрагментик из «ЛЧК»
…Над лежанкой хозяина висел дорогой ковер, на нем длинноствольный пистолет с рукояткой, отделанной желтоватой костью. Бляс перехватил мой взгляд и сказал с гордостью:
— Старинный… из него поэта Пушкина убили, слыхал? Вот послушай, как он сказал.
Он проглотил кусок и встал, надулся, покраснел—приготовился читать… и вдруг сморщился, согнулся, как будто его кто-то ударил в живот, сел— «нет, не могу…» —и тут же торопясь выкрикнул высоким голосом:
— Выхожу! один! я! на дорогу!—и заплакал, почти шепотом ругаясь: — Ах, ты, бля… представляешь—выхожу!.. я?.. один… на дорогу… а дальше забыл… эх, какая тут дорога…
— Бляс, не жмись, налей,—умолял Коля.
— Ах, ты, пропойца… завтра отработаешь?.. Коля был готов на все—«да, да, да…». Блясов полез куда-то в угол и вытащил на свет, мерцающий багровый свет факелов, огромную бутыль, на дне которой плескалось несколько литров темно-коричневой жидкости.
— Пустырник! —ахнули все восхищенно. Остатки былой роскоши, изрядно потрепанные в течение зимы запасы. Коля получил авансом полный стакан, остальным в честь дня рождения разлили по рюмкам. Я смотрел на этих людей в мрачном низком подвале с фантастическим средневековым освещением, на их радость и думал—как мало нужно человеку, чтобы воспрянуть душой… вот—немного тепла, и опять люди как люди…
— Ты что не пьешь, -заорал Блясов,—ты что именинника обижаешь?..
Я выпил.
Разговор оживился. Каждый почти из присутствующих имел свою теорию, объясняющую те события и явления, которые беспокоили его. Теория Блясова касалась неохотного произрастания злаков и всякой всячины, пригодной для еды. Бляс считал, что все дело в многочисленных сотрясениях почвы, неизбежных при военных действиях. От них теряется прежнее устройство земли, и растения бесполезно ищут покоя и нужного им питания, которое «аннулируется», потому что почва «сворачивается от мелкой тряски»—слипается и не выдает своего добра прорастающим семенам. На этой почве они схватились с Ларисой, которая утверждала, что все дело в изменениях свойств воды—из-за поворота рек в обратную сторону, под влиянием человека или самовольно, по причине каких-то непонятных нам недовольств природы. У Коли была теория, объясняющая таинственное нехотение разных ничтожных тварей сбраживать «продукт»—производить спиртное. Он видел в этом явную контрреволюцию и саботаж, распространившиеся на микромир. У Аугуста была своя точка зрения на все социальные катаклизмы—он объяснял их нежеланием людей работать добросовестно, вследствие чего у них освобождалось время на революционные и прочие глупости. «Рапо-о-тать на-а-та»,—говорил он, округляя свои прозрачные глаза. «Во-о, работать»,—поддакивал ему «дядя», имея в виду суматошных микробов. А у Марии теорий не было, вернее, когда-то у нее была теория—как вести себя с мужчинами, но она настолько не вязалась с практикой, что к середине жизни забылась, а теперь потеряла всякое значение—рядом был верный Аугуст, наконец Мария оценила его… а может, просто никому больше не была нужна.
А вот Антон молчал. И все поглядывал на Ларису, кивал головой—во всем соглашался. Иногда он улыбался ей, хотя трудно было назвать улыбкой то, что происходило на его лице, и все же как-то светлело над этой изрытой воронками пустыней… Что он за человек, как попал сюда? Пусть эти славные люди еще поспорят, им есть о чем поговорить, а мы расскажем об Антоне… и о Ларисе, потому что отдельно говорить о них просто невозможно. (далее в
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
или в сб «Цех фантастов-91» Тираж был еще доперестроечный — 50 000, так что должна где-то быть. У меня не осталось ни одной
