***
Вспоминая, не заметил, как оказался возле дома. Старенький двухэтажный, мы с Мариной снимали первый этаж, две комнаты. С задней стороны огород, туда выходит крохотная веранда с покатым в сторону от дома полом. Квадратные мутные от грязи стекла… кое-где выбиты, дверь снята – проем, и ступеньки спускаются в траву… Марина не захотела жить у меня – панели яд какой-то источают, врачи обнаружили в наших хрущобах. К тому же черт знает где, уйма езды, и транспорт ненадежный, а она в центре работала. Культурный массаж, дипломированная медсестра.
А здесь, словно в диком месте, город хищными присосками окружил, приближается, но не достал еще, такой вот островок запустенья и покоя. До центра двадцать минут… Я очень этот дом любил. Наверху хозяин, старик, месяцами жил у детей, почти не видели.
Каждая неудача несет с собой удачу. Если б не этот дом, многого бы в моей жизни не было. Марины могло бы не быть… Но я не о ней – о доме мечта осталась. А про Марину могу ошибаться. Необузданная страсть хоть раз в жизни должна довести до полной бессознательности. Иначе недовольство рождает горечь – «вспомнить не о чем…» Часто это заблуждение, не о чем жалеть. Но ведь недоказуемо, и недоказанным останется. А жить нам приходится с недоказанным и с недоделанным, вот беда… Умереть – это понятно, но ведь и жить!
Хорошо бы сказать свободно и спокойно – было…
Мне передала одна умная старушка, а ей с гордостью поведала гувернантка, дева старая – «у меня всю жизнь любовь была…» На какой-то станции меняли лошадей, задержалась на полдня, с родителями. И там ждал юноша, ему в обратную сторону. Они не разговаривали почти, перекинулись вежливым словом. И вот она считает – было!.. До конца жизни помнила. А он? Никто не знает, может, и он.
И я, человек другого времени, доверчиво передаю дальше, хотя не понимаю. Доверие к истинам прошлых поколений ничем не заменить, ведь не всегда возможно понимание.
Заразился от Григория, мелкая философия на глубоких местах.
Но был такой дом, и веранда, это важно.
Еще была лодка, мостки, глубокая вода, сад на чужом берегу, яблоки… яблоки были…
Но об этом еще рано. Значит, о веранде.
***
По вечерам кресло сюда вынесу, сижу, пока не стемнеет. Марина говорила – «ты странный, на что тут смотреть?» А я здесь многое видел, вдали от всех. Высотки на горизонте, в летнем предзакатном мареве. Город прямо-угольный, серый… а здесь островок жизни, петрушка вытянулась, могучее растение… герань… какие яркие у нее цветы… воробьи скачут… Где, где… Неважно, в старом районе около Сокола, там еще домишки деревянные стояли. А сейчас не знаю, что там, и не хочу туда, смотреть больно.
Так вот, веранда…
Покосилась, доски прогибаются. Я любил ее. Как домик отдельный, кораблик мой… Иногда делал крюк, подхожу сзади, чтобы видеть. Есть такая болезнь, клаустрофобия, страх закрытых пространств. У меня наоборот – любовь к ним. Терпеть не могу площади бескрайние, места скопления людей, улицы широкие, помещения огромные… Хочу, чтобы за спиной надежно было. Как в окопе, да?.. Там рыть их мука – копнешь, и тут же засыпает. Пока доберешься до прохлады… Серый среди серой пыли.
Как-то делал ремонт, ободрал обои, оттуда тараканы – еле живы, спинки в пыли… Тут же вспомнил окопы. Но в том доме забывал. Сижу в кресле, передо мной оконце, стекло выбито, вид живой на травы, кусты… у самого крыльца рябина, подальше еще одна, осенью гроздья багровые у них…
***
Рано вернулся, иду, ничего не подозреваю. Детишек в тот день отправил на медосмотр, на два урока раньше притащился.
Чужая страсть плохо пахнет. Он химию преподавал, упитанный парень, добрый, веселый, ничего плохого не скажу. Выглядело убого, смешно. Даже тогда – я увидел, удивился. А как красиво в кино… Все не так! Отвислый жир, брюхо трясется… болотные звуки – чмокания, всхлипы… тусклые глаза, мокрые губы…
Кухонный нож на столе лежал. Сам не успел удивиться. Сказался, что ни говори, навык. Но ударить толком не смог, на полпути остановился. Ничего не произошло – комедия и только! Отсек кусок жира на животе. Даже не отсек, случайно надрезал. Желтый с багровыми прожилками комок, болтается на кожном лоскуте. Он жир прижал к себе как самое дорогое, и, повизгивая, топчется на месте. Потом упал и закатил глаза.
Я бросил нож и ушел. Домик рядом, соседка уехала на неделю, оставила ключ. Я там отсиживался, дрожал от шорохов, всю ночь ждал, что арестуют.
Они милицию не вызвали. На следующий день увидел его в школе, он шарахнулся от меня. Я понял, ничего не будет.
Ничего я особенного не сделал, даже обезжирить этого дурака не сумел. Жирок прирос, наверное, к брюху через неделю. И страх мой быстро испарился. Но толчок был, и название ему – мерзость.
***
Я мерзостно себя чувствовал, словно вывалялся на помойке. Не потому, что такой уж чистенький – это слишком оказалось для меня. Слишком. Какую-то свою границу перескочил.
Все у меня не так.
Тошнота. Куда я попал? С другой стороны, если тошнит, еще существую. И не все потеряно, да?.. Стыдись, плагиат. Ничего, классик переживет. Самому странно, столько хорошего читал, а все равно живу по-идиотски, что это? Словно в грязи копаюсь, а где чисто? Не знаю. И манят, предлагают мне все не то… Вся жизнь или в окопе, или в грязи, или в скуке!
Потом несколько раз рассказывал об этом случае женщинам. В постели, конечно, в темноте. Одна мне говорит, «как ты мог, ножом…» Не интеллигентно, конечно, поступил. Не могу объяснить. Я не хотел его убивать, просто разозлился, схватил нож, а дальше… рукоять привычная, что ли… Но когда размахнулся, уже знал, что ударить не смогу. Случайно задел, случайно, понимаешь.
Все как бы случайно – случайно банку уронил, случайно ножом двинул…
***
Уехал, учительская конференция подвернулась. Тогда активно опыт перенимали, как лучше знания школьникам всучить. Уже не помогало. Когда общество меняется, не до наук. Люди карабкаются, ногти срывают, чтобы выжить. И этим сами себя губят. Но это слишком серьезный разговор.
Вернулся, Марины нет, вещей никаких, и мебели, что успели накупить. И вообще – ничего не осталось. Несколько хозяйских вещичек, голая квартира. Все бы ничего, веранду жаль. Словно живое существо оставляю. Окна эти беспомощные, ступеньки, ведущие в траву… Одну я чинил, забиваю гвоздь – не держится, пальцами вытаскиваю из гнилья…
Здесь, на веранде я понял, от меня отрезали отжившую ткань, и вместе с ней – живую. Одновременно, по-другому не бывает. Та, что мертва, сначала жила, даже бурно, а потом стала мешать, но я не понимал. В каждом живет примитивный зверь, любой мужчина вам признается. Не скажу, что против, мне нравится. Но потом устаю от самого себя, довольно однообразное занятие, начинает подташнивать от избытка простых чувств. И есть глубокая жизнь, то, что называют «вершины», да?.. В этом я слаб – все больше насмешничаю, кривляюсь… Боюсь глубоко проникать. С глубокими мыслями трудно выжить. Когда надо выкарабкиваться, думать опасно, это я точно знаю. Иначе песком засыплет рот и глаза, я видел, быстро происходит. Вот говорят, мирное время… А я не вижу, где оно, по-прежнему топят друг друга и подстерегают.
Конечно, неплохо бы меру соблюсти, чтобы и простые чувства, и глубокие… и вниз до предела, и вверх, то есть в глубь…
Тьфу, зарапортовался, умные мысли хоть кого запутают, не то что меня.
А с Мариной я уже накувыркался, но понятия и решительности прервать не хватало. Что-то давно замечал, но себе не верил, обычное дело. И кто-то за меня, властно и решительно, взял и отрезал, по границе мертвой и живой ткани.
Но вот веранду… живую прихватил, то ли по ошибке, то ли для острастки.
Домой, домой надо, так я думал и повторял, про себя и шепотом, возвращаясь к своему дому на окраине, автобусом, потом другим… Меня качало на ухабах… повороты, лесные дорожки, деревня брошенная, будто разбомбленная, пустые заколоченные дома… окружная… У себя надо жить! Сколько раз я это говорил себе, а сдержать обещание не мог. Все кажется, есть где-то небывалое тепло, люди ждут тебя – «а, вот, наконец явился!» Заждались, да?..
Ах, ты, господи, как противно жить.
