76. Двадцать пятое января, минус шесть…

Ветер с севера, прерывист, взволнован, несет важную весть. Границу между небом и землей сдуло, до горизонта мечется белый волнистый дым, только кое-где пробивается зубчатая полоса. Земля и небо враждуют, мирятся, а мы ни при чем, барахтаемся между ними. Мою тропинку совсем занесло.
Огромный белый пес доедает рыбью голову. Макс оттеснен, но не побежден, сидит рядом и упорно смотрит на разбойника. Забавно, что громила нервничает, то и дело поглядывает на кота, как на хозяина мусорной кучи. Увидев меня, отошел на несколько метров. Я поднимаю остатки головы — пригодится, мы с Максом идем, пес позади, нюхает рыбий след.
Как только пришли, Макс, забыв про голову, набрасывается на Люську — без всякого ухаживания, невежа! Она, конечно, оскорблена, шлепает его по морде, он обиженно отворачивается. Глухой стук, в окошке морда Серого. Макс тут же прячется под кровать. Два дня жили без него, не тужили, явился, здравствуйте-пожалуйста!.. Кажется, ненадолго помогла взбучка, может, повторить?.. Громко заявляю, что приема сегодня нет. Серый подумал и уходит, внизу раздается его слащавый голосок, он уверен, что наши кошки так и побегут за ним! Макс вылезает из-под кровати, пристраивается в гречневой каше, его брюхо не терпит пустоты. За окном стало светлей, ветки носятся по ветру, разгоняя клочья тумана. Люська в обнимку с бумажкой, рвет и мечет клочки по закоулочкам… Нет круп, рыбы, наши запасы истощаются. Давно не вижу мышей на полу, Алиса приносила их летом Люське и Шурику. Сидит и смотрит, как они возятся. Играла все больше Люська, а съедал мышь Шурик, залегал и хрустел, придерживая добычу лапами…
Когда говорим о жизни, смерти, голоде, все равны.

77. Двадцать шестое, минус одиннадцать…

Восемьсот метров по полю, ураган в лицо, снег по колено. Зато пришел Стив! Я видел его и даже потрогал — это он! Его не было две недели. Длинный как автобус, совершенно черный, важный, и ничуть не похудевший. Подошел к еде, понюхал и отвернулся. Я запер их и пошел искать остальных котов и кошек. Стало теплей на сердце, жив наш странник… Встретил оставшихся, накормил, и похвалил — одного за то, что поел, другого за кучу без глистов… третий не кашляет… Поели, уходят, двое приготовились обрызгать картины, оставить свои следы! Макса убедил, а Костик струсил, оба, не выполнив задуманного, сиганули вниз. И Стив, шипел, рычал, и удалился на лестницу. Жив, это главное, значит, отыгрывает у вечности время. Высокомерен… Кто же его таинственный покровитель?..
Сегодня собрался наглухо забить подвальное окошко, для этого не пожалел старую картинку. И не получилось — ночью уволокли всю оконную раму, не к чему стало прибивать. Эти люди… они, когда не смешат меня, то сводят с ума!.. Две кошки наперегонки дружат со мной, кто выше залезет, их заветная мечта — прижаться к лицу. Все они знают про глаза — хотят заглянуть! Алиса первая, и отталкивает дочь. Я подставляю ей щеку, она нежно касается лапкой, потом прижимается своей шелковистой щекой и мурлычет так громко, что закладывает в ушах.
Тяжелый глухой стук, прыжок — это Клаус, он молча приходит. Кто-то второй — беззвучно, мягко пробрался, ни стука, ни звона, и выдает незнакомца только громкое чавканье — добрался до мисок… Знакомая личность, опять явился! Что делать, он считает нас своим домом… Я жду — пусть заморит червячка, потом кричу — “Оставь другим, обжора!» Думал, он тут же рванет вниз, но в кухне тишина. Клаус спокойно дремлет на столе, а на полу Серый, смотрит на меня. «Что же ты, Клаус, допускаешь?» Нечего и спрашивать, после обеда святое время, драться никто не станет. «Что же мне с тобой, Серый, делать? Так и будем жить, драться и мириться?» Он герой, одолел два дома, весь в заботах, не пропустит к нам ни одного чужака и проходимца…
— Но зачем ты бьешь наших? «- спрашиваю его.
— Так надо!» — он отвечает мне глазами.
— Здесь я самый сильный, не забывай!..
— Я не забываю… — он говорит, — это они забывают наш порядок…
Я подношу к его побитому носу кулак, и говорю — «Только попробуй…»
Он нюхает кулак, поеживается, замирает, но по-прежнему смотрит на меня немигающим взглядом. «Ну, ладно, посмотрим…» — говорю ему, потому что больше сказать нечего… и протягиваю руку к голове. Он молчит и не двигается. Я глажу его — он в первый момент вздрагивает, потом выгибается, и подставляет голову. Я не могу его больше бить. Он был когда-то домашний и хочет снова вернуться в дом. Как-нибудь, как-нибудь мы уладим все наши споры…
День медлит спускаться к вечеру в западню, ветер стих, прислушивается. Люська играет с Костиком, как отведавшая любви десятиклассница со своим одноклассником, незрелым и прыщавым. Клаус перебрался к ним поближе, снисходительно наблюдает за этой глупой возней, иногда принюхивается, вглядывается в Люську, он уже на стреме. Нет, еще рано вступать в дело.
То скрипы, то стоны, то стуки… Дрогнула форточка, треснул снег внизу. Жизнь, живая и страшная. Каждый звук, каждый цвет бьет наотмашь.