52. Тридцатое декабря, завтра перевал…
Люська обожает всех без исключения котов, но в особенности Клауса, это ее кумир. Утром кумир полакал разбавленного молока и пулей вылетел на балкон, оставив нам огромную кучу, настоящая мужская работенка! Мороз застрял на двадцати пяти и при этом ухитряется быть влажным, это для нас смертельно. Кошки прочно поселились в доме. Хрюшу едва вытянул из подвала, теперь он спит рядом с батареей, она еле теплится. Люська в отсутствие Клауса подобралась к Максу, приводит в порядок его лохмы, ему это нравится. Но Клаус все поставит на свои места, как только Люська на что-нибудь путное сгодится. Стив основательно исчез, наверное, объявился могущественный обладатель купеческой колбасы. Но исчезнут его покровители, он снова явится, пойдет по этажам выпрашивать подаяния, не теряя при этом гордого вида.
Завтра первый перевал, за ним передышка, а потом даже круче. Коты это знают, у них чувство времени точней моего, им не нужно чисел. Впрочем, я тоже не помню чисел… и пейзаж для меня, как для кота, всегда нов, дорога сюда каждый день другая, снег имеет сотню имен — он колет, жжет или гладит… холоден, мокр, сух, блестящ… А цвет… как можно говорить о цвете — он охватывает все оттенки настроений и состояний… Так вот, у наших такой настрой — придется потерпеть еще, зима не все показала зубы. Никто не веселится, кроме Костика и Люськи, которым все трын-трава. Мечта Костика — попробовать жизнь на зуб до сих пор жива, а кот с мечтою не взрослый кот, он так и не вырос. Каким -то чудом добрался до меня, доколыхался серой тенью, а потом схватился из последних силенок, и держался, отчаянно держался!.. Не все смогли, куда делась лохматая худышка с желтыми глазами? Почему не выскочила из темноты, если выскакивала сто раз, когда ей было гораздо страшней и хуже?.. Не знаю, мир для меня разделен — по ту сторону царство отвратительных теней, а по эту только подвалы и коты… Почему не искал ее? Раньше бы искал, а теперь я все чаще так поступаю: выбежит — спасу, не выбежит — отворачиваюсь, иду дальше. Иначе не выжить, не от голода или усталости, а от сердечной тяжести. Их слишком много, даже в поле моего зрения, я и семерых-то с трудом спасаю. Людей тоже бывает жаль, но они в этой жизни хозяева, сами ее делают, пусть сами за все и платят.
А мне достаточно забот, я помогаю зверям. Я — перебежчик, всегда на их стороне.
Они запоминают меня и пробиваются поближе — к лестнице, к балкону, к двери, потом оказываются на кухне… Они проявляют чудеса выдумки и выдержки, только бы остаться на ночь, забиться в дальний угол, за кровать… Я находил их в мусорном ведре, на верхней полке шкафа… Они лезут по кирпичной стенке, по деревьям на балкон, а до этого просиживают неделями под окнами, наблюдая за счастливцами, решая сложнейшую задачу — как проникнуть… Я слышу, как скрипят и ворочаются их мозги… Каждый из моих восьми… что скрывать, Серый уже проник… Каждый изобрел свой способ, свои трюки, чтобы обмануть меня, отвлечь внимание, а потом оказаться в опасной близости, когда я, взглянув им в глаза, не смогу отодвинуть. И я иду сюда, проклиная холод, скользкую дорогу, ветер, темноту, то, что мало еды, на один зуб этим прожорам… окруженный частоколом враждебных взглядов, связанный ожиданием чуда — еды, тепла, внимания…
Я девятый среди них.
