Утром говорили
………..
Утром я сидел в общей комнате, бабка поставила передо мной кашу, не геркулесовую, а гречку, потому что суббота, чтобы праздничное настроение поддержать. В субботу евреи не работают, руками делать ничего нельзя, но есть можно.
— Вот тебе повкусней, — она говорит. — Ну и жизнь, война кончается, а просвета не видно.
Мам, говорит мама, выходя из комнаты, она почти неодета, пошла помыться… — мам, скоро все кончится, и мы заживем, как когда-то жили. До войны.
— Только у меня в квартире, где и одному не повернуться, вот все, что нас ожидает, — говорит бабка, она не верит, что получит назад свою квартиру, но надеется. — Зина, ты бы оделась, Томас может выйти.
— Наплевать на этого дурака.
А папа давно на работе, он снова главный врач, как до войны.
— Лучше бы он забыл про руководство, вздыхает мама, — простым врачом спокойней в наше время.
— Он теперь партийный у тебя, говорит бабка, и с треском ставит на стол тарелку с кашей для себя. — Иди мыться, каша остынет.
Тем временем из своей комнаты выходит Альберта, она плывет, как яхта на парусах, вчера мы с папой видели одну, он говорит, смотри-ка, в живых осталась… Чуть не заплакал. Я удивился, подумаешь, кораблик с парусом. Но это живая история, папа говорит, до войны здесь было много яхт, мы катались, милое время, ни немцев, ни русских, только эстонцы, свои русские и капля евреев, так и жили.
— А советская власть была?
— Нет, тогда у нас была республика, по-современному — буржуи, народ страдал, нищий, голодный… Он посмотрел по сторонам и еще громче стал говорить, как плохо жили до войны.
— Все неправда, — бабка говорит, — до войны жили чудесно, кто хотел работать, тот не страдал. И вот пришли русские бандиты, местные им помогали. А потом явился Гитлер, выгнал большевиков, но устроил еще хуже, хорошо, мы успели убежать, но мои мальчики, мальчики…
Она заплакала, слезы текут по морщинам.
— Мам, что ты, — говорит мама, обняла ее и тоже заплакала.
Я знал почему, у меня были дяди, мамины братья, Давид и Рувим, оба умерли, один недалеко, у немцев в лагере, второй на Урале.
Почему на Урале, я спросил, на Урале немцев не было, я знаю. Ведь мы жили в Чувашии, это ближе к войне, чем Урал, а немцев не было у нас. Мы тихо жили, правда, мало ели, масла и сахара не было, и я болею теперь. Не совсем болен, папа говорит, но парень слабенький, Зина, надо что-то делать. И мне почти каждый день дают вареное мясо, сухое, противное, хотя дорогое, и черную икру, которой много в магазине в городе, в ней источник железа, папа говорит, Алику нужно, чтобы сознание не терял. У меня иногда бывает, когда перестараюсь, например, на прошлой неделе, крутил мясорубку, вдруг ничего не помню, потом сижу на стуле, бабка меня обмахивает полотенцем… И как получка, папа несет мне баночку икры, а мясо бабка берет на рынке, мы туда ходим по воскресным дням, когда большой привоз. Я икру сразу съедаю, предлагаю всем, но никто не соглашается, мама говорит, я от икры болею, у нее аллергия на икру. А у меня аллергия на шоколад, как съем кусочек, все тело чешется, красные волдыри.
— Так почему он на Урале был?
Папа вздохнул, — он листовку подобрал немецкую, он был наш солдат. Немецкий знал как русский, хотел почитать. Дурак.
— Почему дурак?
— Нельзя поднимать, вот и оказался в лагере, правда, хорошем, их даже выпускали в деревню поработать за еду. Умер от воспаления легких, бабка ездила на могилу, только не спрашивай у нее.
Бабка перестала плакать, мама ушла мыться, а Альберта, она стояла у окна, пока бабка плакала, подошла к столу и говорит, надеюсь, вы скоро уедете… Глаза у нее большие голубые, сама в халате, красивая дамочка, мама говорит, только без сердца.
— Как это без сердца, — я спросил, — если сердце на миг остановится, папа говорит, сознание теряешь.
— А вот так, нет сердца и нет, — мама говорит, — ни стыда, ни совести у нее. Но Бер ее любит, и терпит, думает, Томас пройдет как дождь.
Альберта постояла, постучала пальцем по столу и тоже ушла мыться, в конце коридора еще одна ванная, буржуйская квартира, папа говорит, — Бер умеет богато жить, он адвокат, знает, где деньги лежат, не то, что я, лопух.
— Вы и есть лопух, бабка ему говорит, — к вам люди приходят, поставь диагноз, лучше всех в городе ставили, многие помнят. Поставь да поставь, только денег не платят, пользуются добротой.
Папа вздыхает, откуда деньги у них…
Но иногда попадается богатый пациент, тогда у нас пир горой. Целая курица, например. Или мясо не вареное, а тушеное с картошкой.
— Я боюсь, говорит мама, — подпольные пациенты нас посадят.
— Подпольные как партизаны?
— Это мы партизаны, только вернулись, и снова в беду попасть?
— Партийные не должны частной практикой заниматься, но парня нужно подкормить.
Это папа обо мне говорит.
— Партийны, партийны, говорит бабка, — партийные моего сына убили.
— Никто не убивал, — папа нервничает, стучит пальцами по столу, — трагические обстоятельства сложились, не забывайте, война. Пусть многое вам не нравится, но русские нас спасли от немцев, разве нет?
— Лучше бы меня не спасли, только вас жалко, попались, раздавят и не заметят. Жить в маленькой стране надо, там спокойно.
— Мам, говорит мама, — мы живем, где живем, а тихого на земле не осталось, только в Африку куда-нибудь.
— Не забывай про новую страну, — бабка говорит.
— Что за такая новая, — папа против, — наша страна Эстония, а теперь Союз, осторожней с этими разговорами, сами знаете. Приехала, видите ли, фрау, уговаривала ехать, сво-о-лочь, она же всех под нож поставила, не понимает, что ли…
Кто это приехал я спросил у мамы, она говорит, новое государство будет, только для евреев, уговаривают ехать, не понимают, куда мы после этих разговоров поедем — совсем в другую сторону.
— Зачем, ведь мы не хотим никуда?
— Затем. Мы евреи.
— Это что?
— Национальность, больше тебе знать не надо.
Но я уже знал побольше, помалкивал, ел кашу и думал, что не хочу в школу.
— Не хочу, не хочу, — мама говорит, — вот заладил, еще год дома сидеть, ни друзей, никого, совсем одичаешь.
— Не одичаю, я с тобой буду ходить везде.
Она смеется, ладно, годик походим, потом учиться, а то я тебе читаю, читаю, а ты никак читать не хочешь, а когда тебе надо, голова на месте.
Зачем мне читать, она мне и так читает.
— Вот я перестану читать, тогда тебе придется, — она говорит, но читает и читает. Я думаю, ей самой интересно, привыкла вслух читать, меня учили, говорит, в театральной студии. Давно, до войны. Это как будто до смерти жизнь была.
— Но мы же не умерли.
Она говорит — Алик, случайно остались, нам больше, чем многим повезло. Вырастешь, цени, нас могло и не быть.
Ну, да! Я не поверил, как бы мы сейчас были, если б нас не было бы.
Фрагментик повести «Следы у моря» (2): 7 комментариев
Обсуждение закрыто.
понимаете, у меня один интерес — разобраться в собственной жизни, еще что-то понять, и возможно записать,
Вполне понимаю. Мне литература тоже давно безразлична. А голоса и запечатленный опыт, – нет.
Помню, помню «Волгу», им тогда мои рассказики не показались, обычное дело. Как мне говорил Битов, «отдавайте в журналы будто бросаете под кровать», из немногих его советов, который запомнил.
Может быть попробую, спасибо. Да ничем я не рискую уже, ничем, просто живу тяжело, меня хватает только на свои мысли и рисовальные дела, иногда пишу еще, но очень краткие вещи. У меня нет интереса к литературе, понимаете, у меня один интерес — разобраться в собственной жизни, еще что-то понять, и возможно записать, ведь написал же я книгу «Монолог о пути», но сейчас мог бы глубже взять, но времени мало. А может еще что-то зацеплю, поеду по ассоциациям 🙂
Еще зверей стараюсь поддерживать в городе, это для меня сейчас важное дело, люди озверели, а звери вымирают. Мне трудно понять другого человека ВООБЩЕ. В 12 номере Нового мира за 2010 год есть немного из «Записок интроверта», туда что-то просочилось.
Я захожу, даже если ничего не пишу, не сомневайтесь.
Думаю, что ничего не путаю: я вашу прозу читал еще в конце 80-х. Я работал в журнале «Волга» , и она ко мне как-то попала. Я с тех пор вас помню.
«Город Эн» попробуйте. Чем вы рискуете, в любой момент можно бросить: http://az.lib.ru/d/dobychin_l_i/text_0030.shtml
Я всегда страдал из-за того, что говорил правду 🙂
Нет, не читал, второй раз слышу эту фамилию. Я не читал и более серьезную литературу, обычно умалчиваю про великие имена, не хочу людей эпатировать 🙂 Я много читал в юности лет до 20. Я ведь жил в Эстонии, там не было таких строгих запретов на книги и после войны. Лет с двадцати я перестал читать что-либо, кроме научной литературы, с отдельными исключениями. Рисовать начал, когда мне было далеко за 30, а писать прозу всерьез, когда бросил науку, после сорока. Но желания снова читать у меня не возникло. Иногда жена подсовывает, но мне достаточно нескольких страниц. Один роман {Гари (Ажан?)} прочитал наполовину, это неплохо написано, мне кажется. Ну, пробую иногда читать, но от современного почти всегда тошнит, хотя написано бывает виртуозно, но в этом ли дело… К зияющим пробелам в своем образовании отношусь спокойно. Найдете время, почитайте. Рассказы у меня неплохие. Из повестей — эта, «Последний дом», «Жасмин», «Остров».
Приятно слышать Вас, заходите, я здесь всерьез развлекаюсь 🙂
Понимаю, что вы, а Добычина-то вы читали? «Город Эн»?
Словом, текст отличный — по всем параметрам. Найду время и прочту.
Это моя проза, какой-такой Добычин… :-))
Опубликовано в Интернете, например в журнале Кувалдина
http://kuvaldn-nu.narod.ru/dan-markovich/Dan-More.htm
Но там на черном фоне. Читать легче у меня в «Перископе»
http://www.periscope.ru/sledfinal.htm
Я многократно предлагал свои повести толстым журналам, но у них надо было ждать и просить, я плюнул, в 90-ые годы, и стал делать свои книги малыми тиражами (Вы же знаете последнюю 🙂
И конечно Интернет, стукните в Гугле «дан маркович», он Вас скажет 🙂
А сейчас смешное дело — теперь мне говорят в журналах, «мы не можем, ведь уже опубликовано в Интернете…» Раньше плевались на Интернет, а теперь, оказывается, уже напечатано. :-)) Книжные издательства эту прозу не хотят, им нужны большие тиражи, и другая литература.
Но мне уже наплевать, восьмой десяток, доживу своё спокойно 🙂
Слушайте, отличная проза, добычинская такая. Это опубликовано?