ДОКТОР, МУХА!
Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит — сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, — говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, — есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь, разлетались…» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти… как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная — чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством… И в конце концов видит — свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит — я позади. А мы двадцать лет решиться не можем… или тридцать? не помню уже… Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда — сюда… легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо-муха… Надо по-другому: доктор, мне муха забралась в ушной проход… В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: доктор, муха! — и показать, как она летит, крылышками машет — и влетает, влетает… Тогда он меня к другому врачу — «вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух…
Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб… Китаец может, а муха — это удивительно . Как представлю — влетает… ужас!
— А может все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, — говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю.
— Ну, уж нет, — говорю, — на кой мне врач, вот если бы влете-е-ла…
…………………………………………………………………………
Я когда-то с психиатрией дело имел долгое и подробное, когда учился курсе на шестом в Тарту. У нас психиатром был профессор Кару, по-русски, медведь, он веселый был человек и честный, известная величина. Больные его любили. Проходит по двору, там в луже больной сидит, пальцами воду загребает… «Рыбку ловишь? — профессор говорит, но не мешает больному дело делать. А потом случился такой случай, схватили одного нашего професора, приехали ночью на скорой, сломали дверь и отвезли в психушку, привязали к кровати… Тот профессор не был болен, он против власти выступал. А было это не много не мало, а весной 1963 года, кому-нибудь расскажешь, не поверят, ведь оттепель, да? Какая к черту оттепель, если очень надо посадить!
А утром приходит профессор психиатр Кару на обход, смотрит, его коллега привязанный к кровати лежит. Ты что здесь делаешь, спрашивает, хотя сам уже все понял, и ответ ему известен. Развязать, говорит, и выпустить. Хотя ясно понимает, чем это для него кончится. Он честный был врач, и клятву Гиппократа не забыл, как нынешние подонки, пусть не все, но очень многие…
И спас человека. Но недолго потом Кару служил психиатром, возраст предельный, тут же на пенсию отправили, и говорили, что еще счастливо отделался, потому что европейская известность… И ушел он рыбку ловить, только настоящую, к реке, тогда еще много там рыбы водилось. И я его видел, здоровался, он про всю эту историю рассказывать не любил. Учитесь, — спрашивает, — ну-ну…
А потом я уехал, и дальше ничего не знаю. Говорят, что психиатрия стала другая, и даже люди известные из Сербского, которые придумали для диссидентов «вяло текущую шизофрению», стали добрыми и раскаивались. Но я не верю. Придет время, они снова воспрянут, вспомнят своего гения Снежневского, и начнут орудовать, как тогда орудовали. Врач, если один раз нечестен был, уже не врач, а только гнать эту сволочь, гнать и гнать его! А теперь, говорят, не мелочатся, целые дипломы покупают… Страна, где врачи сволочи, долго не продержится, ведь врачу важно — «не вреди!» А они что делают?
Разумеется. Думаю, что психиатрия еще будет и будет использоваться — в новых целях, сейчас особенно, когда людям будут «впаривать», что все чудесно, империя мощнеет, денег навалом, нефть горит, а возможности манипуляции людьми возросли неимоверно, а иммунитет людей к манипуляциям сильней уж никак не стал.
Эта история случилась с моим первым учителем, профессором Эдуардом Мартинсоном в 1963 году. После этого, его все-таки лишили кафедры, и он покончил жизнь самоубийством. Последнее, что он сделал до смерти — это написал мне рекомендацию в аспирантуру, и сказал, чтобы я убирался из Эстонии, здесь гадюшник, и как можно быстрей. И дал сто рублей, поскольку я был совсем без денег. Через несколько дней его не стало. Я выбрался в Ленинград, и больше в Тартуский университет не возвращался.