ФРАГМЕНТ РОМАНА VIS VITALIS

////////////////////////////////////

Иногда мы просим, молим судьбу — пихни нас, пожалуйста, пусть не очень грубо, но — давай!.. Вот и прогремел гром, перед Марком открылась неизвестность, из-за угла грозит случай, нож к горлу приставил выбор…
— Подождите, — он говорил им, — дайте разобраться. Обязательно напишу!
Но как, как писать, если ничего не понятно! — Правду пиши! — он говорил себе сначала. Но скоро уже не знал, какая правда ему нужна — о том, что происходит в мире помимо него, или о том, что происходит с ним, помимо мира?.. Он все чаще уставал от рассуждений, которые, топчась на месте, истребляли друг друга; тогда выходил из дома, садился в автобус, ехал все равно куда, смотрел в окно, видел осень, слякоть, листья, разные жилища, свет в окнах… Автобус покачивало, с неба сочилась тоска, и он думал, глядя на равнину, что жизнь почему-то стала беспросветна и ничтожна.
— Разве не должна быть удивительной, особенной? Разве я не все делал для этого?..
Как-то он вспомнил — мать говорила, с горькой иронией:
— Лиза, это ты? И это все, на что ты способна?.. Тебе достался Дар, и что ты сделала с ним? Смотри, — она говорила сыну, — с самого начала смотри, чтобы с тобой такого не случилось!
Он возвращался домой усталый, ел холодным, что у него было, запивал водой из-под крана — видел бы Аркадий! — потом кидался на кровать и тут же засыпал, и сны его были насыщены беспокойством и страхом.

4

Однажды он увидел Мартина и Аркадия, выпивающих за круглым столом, который стоял в первой, проходной комнате в квартире его детства — кривоватый, но прочный, с завитушками у основания единственной массивной ноги. Марк, маленький мальчик, сидел на теплом паркете за свисающей почти до пола скатертью… и одновременно, взрослый человек, откуда-то со стороны наблюдал за этими двумя, своими учителями.
— Ехать… не ехать… — вяло говорил старенький Мартин, с седыми клочьями, окаймлявшими потную плешь. Марк знал, что он молодой и собирается в Германию, куда его пригласил сам Фишер.
— Что ты… как можно отказаться… — также вяло возразил Аркадий, тоже старый, с отвисшей нижней губой, морщинистой и сизой, какой у него никогда не было. К тому же он курил, не затягиваясь, окутан клубящимися облаками дыма; так когда-то пробовал курить Марк. Не научился: он слишком живо представлял себе едкий дым в гортани, беспросветный мрак в бронхах, розовых трубочках, становящихся сизыми от гари… А может сыграло свою роль видение коптильной печи, на даче, где они жили еще с отцом — коптят курицу с молитвенно сложенными лапками, дым мелкими барашками исчезает в продолговатом разрезе, во влажной темноте…
— У меня предчувствие, что не вернусь, — ноющим голосом жаловался Мартин, — погрязну среди немцев, конурки эти вылизанные, общество потребления… их мать… И язык учить не хочу, грубый в сущности язык!
— Плюнь на язык, — поморщился Аркадий, прихлебывая спирт-«рояль» с ржавым осадком. «Перцовку дуют», догадался Марк. — У нас собственная гордость. Ведь в сущности на чем они стоят — мечтают сегодня жрать лучше, чем вчера, а завтра лучше, чем сегодня. Оттого и катятся в пропасть.
— Недоучка я! — грустно признался Мартин, — боюсь, распознают, выкинут.
— Что ты теряешь, поучись у немчуры и беги назад.
Отворилась дверь и вошла мать Марка, такая, какой он помнил ее в свои первые разумные годы — молодая, худощавая, с блестящими карими глазами. Ни Мартина, ни Аркадия она знать не могла. Надо, чтобы узнала, решил он, и сделал какое-то внутреннее усилие: мать тут же узнала обоих, покачала головой и вместо приветствия пропела низким голосом своей любимой артистки Фаины:
— Ну и надыми-и-ли… А где мальчик?
Марк тут же приказал себе исчезнуть из-под стола, теперь он висел в углу, как паук в паутине, слушая разговоры двух корифеев.

5

В следующий раз он увидел себя в школе, в новом здании, куда их только что перевели — много новых мальчиков, только двое знакомых, и те далеко, в огромном послевоенном классе на полсотни детей. Тут же у стен стояли родители с охапками детской одежды, сами в расстегнутых зимних пальто, шубах… Мелькали лица, испуганные, оживленные… некоторые уже привыкли и бегали по проходам, кривляясь и ставя друг другу подножки. А он с ужасом хотел домой, чтобы ничего этого не было. В такие минуты у него наступало оглушение: он не слышал звуки и чувствовал под ложечкой пустоту.
Волнами от первых рядов начали стихать, садиться, и Марк увидел высокую женщину с длинным лицом цвета сырого теста, высокими выпуклыми дугами бровей, в маленькой ажурной шляпке, выдававшей старую деву. Анна Юрьевна, первая его учительница, фигура монументальная и вызывающая жалость, через несколько лет сошедшая с ума и навсегда исчезнувшая с его горизонта.
— У вас есть глаз, ничего не пропустите… если смотрите, конечно… — как-то сказал ему Мартин, — рисовать пробовали?..
— Что вы, я не способен, — с полным убеждением ответил Марк, вспомнив детский кошмар: урок рисования, помидор на столе, ставший камнем преткновения.
— Какая дура заставила малышей изображать натуру! — с досадой сказал Мартин, узнав про помидор, ставший камнем, — это же верное убийство!
Марк пожал плечами, он не считал милейшую Юрьевну дурой, и не понял, при чем тут убийство. Не способен, так не способен.
И забыл про этот разговор надолго, может, под впечатлением другого: Мартин в тот вечер впервые рассказал о своем открытии. Потом история звучала еще раз десять, и каждый раз немного по-другому. Тогда он удивлялся этому, а теперь понял — Мартин сам не знал, что было важно в тот момент, вспоминал то одно, то другое обстоятельство, сопутствующее событию, в то время как оно само оставалось за семью печатями.
— А я так смогу — увидеть нечто, чего до меня не было? — он спрашивал себя, возвращаясь ночью с кафедры, поминутно засыпая на ходу, задевая кусты и ограды, вздрагивая от прикосновений влажных от ночной росы листьев… а, может, от дождя?.. Он не знал, прошел ли днем дождь — с утра не был на улице, в окна не смотрел. У него было свое окошко, и он глазел в него, не отрываясь; как некоторые часами наблюдают суету муравьев, так он наблюдал за играми атомов и молекул. Он соглашался с философом, что звездное небо над ним тоже чудо… но далекое, а Мартин был рядом, и его чудеса происходили в каждой капельке влаги.

6

— Так уж устроено, кто-то хоть раз в жизни да увидит, а другой никогда — ни зги! Причем, среди этих, несчастных, обделенных, много умных; они очень тонко судят — по аналогии, так что кого угодно, даже самого себя, введут в заблуждение. Таланты! Умы! А встань перед ними НОВОЕ, и тупик! — говорил, разгуливая по комнате, Мартин, — это же просто беда-а, если не с чем сравнить… — Мартин смеялся над всеми, но в сущности был недоволен собой.
Гений семенил коротенькими ножками — в уродливом пиджаке с огромными ватными плечами, в широченных брюках, не достигавших щиколоток, в толстых шерстяных носках сомнительной свежести… Его ступни, огромные, широкие, поражали Марка. В этом человечке все было крупным — руки, ноги, голова, объемистая, как бочка, грудь… Всегда рядом с ним первый ученик, рыжий крестьянский сын, лет сорока, с неправильно сросшейся кистью, косящими в разные стороны глазами, косноязычен, прилежен, предан… Он относился к Марку с трогательной заботой, как к младшему брату, а тот воспринимал как должное, как отсвет Мартиновой заботы. Теперь Марк вспоминал то, что годами не замечал, погружен только в Дело.
— Оказывается, я был не один, меня окружали люди. Меня даже любили, помогали … За что?.. — Он чувствовал свою вину перед многими. — Что я могу теперь сделать для них?.. Разве что вспомнить — написать?
— Вот мои пипетки… — его звали Петр, да, Петр… — берите, сколько нужно, только мойте, ради Бога, мойте, от этого все зависит!..
Промыв концентрированной кислотой, потом водой — десяток раз — из-под крана, столько же дистиллированной, подержав эти трубочки над паром, он спокойно вздыхал, с радостью замечая, как тверды стали подушечки пальцев, обожженные кислотами. И весь он становится другим — преданным делу, нечувствительным к боли, молчаливым, суровым… устает до одури, приходит домой выжатый, как лимон…
Он с детства преодолевал то слабость, то боль, и привык относиться к жизни, как к враждебной силе, сталкивающей на него с высоты одну бессмысленную случайность за другой. Может, оттого он с таким восторгом принял науку? — она обещала ему неуязвимость и могущество. Пусть он, как жрец в ее храме, умрет, исчезнет, храм-то будет стоять вечно!..
Храм не разрушен, как был, так и стоит. Он сам оказался в стороне: непонятная сила вынесла его на свежий воздух и оставила стоять на пустом месте.

Автор: DM

Дан Маркович родился 9 октября 1940 года в Таллине. По первой специальности — биохимик, энзимолог. С середины 70-х годов - художник, автор нескольких сот картин, множества рисунков. Около 20 персональных выставок живописи, графики и фотонатюрмортов. Активно работает в Интернете, создатель (в 1997 г.) литературно-художественного альманаха “Перископ” . Писать прозу начал в 80-е годы. Автор четырех сборников коротких рассказов, эссе, миниатюр (“Здравствуй, муха!”, 1991; “Мамзер”, 1994; “Махнуть хвостом!”, 2008; “Кукисы”, 2010), 11 повестей (“ЛЧК”, “Перебежчик”, “Ант”, “Паоло и Рем”, “Остров”, “Жасмин”, “Белый карлик”, “Предчувствие беды”, “Последний дом”, “Следы у моря”, “Немо”), романа “Vis vitalis”, автобиографического исследования “Монолог о пути”. Лауреат нескольких литературных конкурсов, номинант "Русского Букера 2007". Печатался в журналах "Новый мир", “Нева”, “Крещатик”, “Наша улица” и других. ...................................................................................... .......................................................................................................................................... Dan Markovich was born on the 9th of October 1940, in Tallinn. For many years his occupation was research in biochemistry, the enzyme studies. Since the middle of the 1970ies he turned to painting, and by now is the author of several hundreds of paintings, and a great number of drawings. He had about 20 solo exhibitions, displaying his paintings, drawings, and photo still-lifes. He is an active web-user, and in 1997 started his “Literature and Arts Almanac Periscope”. In the 1980ies he began to write. He has four books of short stories, essays and miniature sketches (“Hello, Fly!” 1991; “Mamzer” 1994; “By the Sweep of the Tail!” 2008; “The Cookies Book” 2010), he wrote eleven short novels (“LBC”, “The Turncoat”, “Ant”, “Paolo and Rem”, “White Dwarf”, “The Island”, “Jasmine”, “The Last Home”, “Footprints on the Seashore”, “Nemo”), one novel “Vis Vitalis”, and an autobiographical study “The Monologue”. He won several literary awards. Some of his works were published by literary magazines “Novy Mir”, “Neva”, “Kreshchatyk”, “Our Street”, and others.