/////////////////////////////////
Об этом доме позже я написал повесть «ЛЧК». Но этом потом. Пока что я только начал рисовать, и ничего не писал. 1977г. Несколько лет до этого я потерял память. Я еще пытался заниматься наукой. Мне захотелось получить нормальное, (а не нахватанное, как было) физическое образование. До этого было два года физфака Тартуского университета, добровольно сдавал экзамены, студент медфакультета. Про энтропию я знал лучше всех. Еща та история, но в другой раз.
В 77-ом наука уже претила мне, но я относил это на свой счет, как всегда. Моя вина. И решил получить в МГУ второй диплом, чтобы ударить с новых высот. Вернее, третий, я уж был кандидатом наук. Там был факультет для таких старичков. И меня срезали. Хотя я был неплохо подготовлен. Я никогда не верил, что меня могут срезать, и что вообще так бывает. Я до этого стены прошибал упрямой башкой. А тут подкатился ко мне какой-то кривенький, сунул листок с пятью задачами. И смотрит. Я начал… Он подождал полминуты, и говорит — нет, этого Вы не знаете, давайте вторую… Он не давал мне и двух минут на размышление. Через пять минут я вылетел, ошеломленный. Потом я давал решать эти задачки нашим физикам. Имеющие физтеховскую подготовку люди решали их кто за пять, кто за семь минут каждую. Не трудно, но за минуту?.. И поступающему?.. Все равно я не верил, что меня срезали. Я знал, что на физфаке МГУ евреев не любят, и что люди из Подмосковья их не совсем устривали тоже. Но я считал, что сам виноват, должен был решать быстрей. Мог или не мог — это уже не интересно.
Приехал домой, и потерял память. Обнаружил это на следующий день — пришел в Институт, и не знаю, что делать. На завтра — знаю, что через неделю нужно — пожалуйста, а конкретные действия от 9 до обеда — ни-че-го. Конечно, я всегда был дико переутомлен, но память у меня была такая, что я ни одно лицо, ни одну фамилию, ни один стих, который когда-либо прочитал, не забывал никогда. А теперь — все помню, но не знаю, куда сейчас идти… Я был в ужасе, что делать дальше? Болезнь или истерическая реакция, до сих пор не знаю. Сказался больным, ушел, начал думать. И начал по-новому жить: вечером писал длинные списки действий на завтра с точностью в 15 минут. И так работал, умения я сохранил.
Так продолжалось несколько лет, и никто не знал, что у меня нет этой — краткосрочной оперативной памяти.
А потом я начал рисовать. Случайно. Я уже писал об этом.
Через полгода моя память полностью восстановилась.
………….
Когда-то, еще давней, мы ездили студентами из Тарту в Таллинн, домой на каникулы. Поезд тянулся всю ночь. Мы не спали, подряд читали стихи. Один человек, которого я забыл, потому что теперь снова забываю… тех, кого не любил и не люблю… Нет, вспомнил, его звали Гурвич, и он потом подло поступил, подвел нас всех под парторга Мечетина. А мой друг Федосик Витя, он добрый был — простил Илью Гурвича, а я не простил, и до конца дней не прощу. Память восстановилась, и даже более того. Хорошо, когда помнишь хорошее, плохо, когда загромождаешь себе мозги плохим. Мечетин, где ты? Давно гниешь на тартуском клабище? Как в повелительном от «гнить» — черт, не знаю, как, но он и без меня обойдется.
Вот какие странные ассоциации возникли у меня от этой ночной картинки, времени, когда я уже был счастлив, потому что ушел от них всех — от принуждения, нелюбви, ненужных связей, натужной логики, которая мне трудно давалась: я никогда в сущности не верил, что «связь идей та же, что связь вещей»… как утверждал один еврей, который все-таки больше, чем свою философию, любил шлифовать стеклышки.
180-190. Останавливался на каждом углу. Пропускали всех, дальних и товарных. 1958-59-60…
А на вокзале продавали «пакеты» — кусок хлеба, крутое яйцо, холодная котлета. Сначала буфет в зале, потом на перроне. За углом Тийги, общежитие. Мы жили в деревянном доме во дворе. Двухэтажный. Одно время на чердаке, там царство клопов. Я спал, а один наш, не буду называть, все-таки д-р наук, стоял на кровати и кричал… Сон меня всегда спасал.
Я всю жизнь стремился, чтобы вокруг — тишина. И тот особый свет, которым день кончается. Для этого мне пришлось пошуметь :-)) Изгнание дьявола шума, болтовни, суеты. Оказалось, невозможно до конца.
………………………
Картины не продаю больше. Иногда — дарю.
ПОСКОЛЬКУ ВЫ АНОНИМ, ТО И Я СЕБЕ ПОЗВОЛЮ…
Я знаю отличную эстонскую поговорку
«solki surma pole veel keegi surnud»
Я даже думаю, что сделал не более трех ошибок, а может и ни одной. Почему она мне нравится? Она простая и честная.
Чего бы я хотел от Эстонии, kuradi raisk? Сам не знаю, я уже русский давно, а мое еврейство где-то в генах, ну, и пусть сидит. Я хочу Камень. Здесь в России есть все, но нет таких камней. В Кадриорге, довольно далеко от моря, прямо в парке стоит камень, он выше человеческого роста. Я думаю, примерно 130 тонн гранита. Я там стоял. Тут меня не собьешь — стоял точно.
Вот этот камень я бы поставил в Пущино, на высоком берегу Оки. Я бы приходил к нему, но редко, глубокой осенью — и весной.
Только — Камень. Мне не хватает его. «Стоишь? — стою». Вот и весь разговор.
cool
Здравствуй, Таллинн дорогой! Ну, зачем личико скрываете, люблю Ваш город, хотя не всех его жителей, не всех…
НО если нужно…
Что поделаешь!
Советую вам обратиться к своему депутату, а тот пусть обратится в Эстонский законодательный орган, чтобы хотя бы на эстонской земле издали Закон, о том, как НУЖНО рисовать. И чтобы он распространялся на всех жителей, независимо от национальности и вида паспорта.
А у нас в России хаос-неразбериха, и до художникоа когда-а-а еще доберутся…
Из письма одному отличному поэту
который захотел доказать, что все эти танкетки и верлибретки — вздор и чепуха… и тут же одной левой сочинил десяток.
…………………………………….
Так с кем Вы собираетесь спорить? С теми, кто придумал новую форму стиха — танкетки? Или с плохими верлибрами, которых, впрочем, не больше в процентном отношении, чем плохих рифмованных стихов?
Я прочитал ВАШЕ — за что бы Вы ни взялись, у Вас получается талантливо. А эти, о которых Вы говорите, они специально придумывают ублюдочную форму, чтобы их НЕТАЛАНТЛИВОСТЬ была незаметна. А она все равно прет, даже из нескольких слогов.
Бросьте, порезвились, и не вступайте. Они Вас еще помоями обольют…
Через год пройдут танкетки, появятся какие-нибудь «пинетки», новая стихотворная форма. Пусть себе. В лучшем случае, эти люди лет через десять преуспеют в более жизненных делах, и будут вспоминать о своих стихотворных шалостях с ухмылкой. В худшем — превратятся в стареющих усталых, но злобных графоманов, как, например, названный Вами При-ов (не лишенный порой остроумия).
Я, пожалуй, ответ Вам помещу к себе в ЖЖ, Вас называть не стану, напишу одному хорошему поэту ответ.
Не нравится мне эта картина. Не похоже. А рисовать нужно ПОХОЖЕ. Все остальное- от Лукавого.
Два дня у меня почты не было. Я тоже подумывал о происках врагов. Но все оказалось проще, весь Институт, на почтовом сервере которого я тоже, сидел без связи.
неужели всю ночь? 150 км?..
Вы так трогательно обо всем рассказываете… Внутри все замирает. Становится тихо-тихо… Вот так. Тс-с-с… Из крана капает вода: потом польется, и станет тревожно. Вокруг Вас такое замкнутое пространство: даже если бы соседи за стеной маршировали с утра до вечера, а во дворе строители забивали сваи и дробили асфальт отбойными молотками, Вам слышно только, как Серега в туалете плетет в углу свою паутину. Вы продаете картины?
Я начал самостоятельно, и рисовал уже года два, писал довольно сильные примитивы (не мое мнение), а потом случай столкнул меня с двумя замечательными художниками — Михаилом Рогинским (он недавно умер в Париже, один из лучших современных русских художников, с европейским именем) и Евгением Измайловым, участником знаменитой выставки в павильоне пчеловодства ВДНХ в 1975 году. Они одобрили мои работы. Вскоре после этого Миша уехал из России, а с Женей Измайловым мы особым образом занимались, обсуждали работы, общались почти десять лет, это и была моя школа. Я не выполнял никаких заданий, я очень интенсивно писал сам, ведь мне было уже далеко за 30 лет, и я знал, что хочу выразить. Я привозил Жене раз в 2-3 месяца в Москву свои работы, и мы с ним разговаривали, он очень тонко и деликатно намекал мне на мои слабые и сильные стороны. Примерно к 1988 году наши контакты стали чисто дружескими, я перестал показывать ему свои работы вообще, и он это правильно понял, я не хотел уже никаких влияний. Я много копировал, ставил себе натюрморты, в общем, нащупывал свои способы развития.
Так что не могу сказать, что я не учился вообще, я не учился так,как это в России было принято, и как НЕ учились ни Марке, ни Сезанн, они искали учителя. И я нашел своего учителя.
Скажем так, я учился «по старинке» :-))
Потрясающая история о памяти..
Значит Вы никогда не учились живописи?
Что делать, Кемерово, что делать…
Но здесь я самый крутой, так что выбирай слова, а то быстро прикручу крантик.
Первый нах! иниибёт!!!