Из повести «Робин, сын Робина»
http://kuvaldn-nu.narod.ru/2013/03/dan-markovich-robin-syn-robina.html
…………………………………
Я тогда учился в старой деревянной школе. Шли сюда через картофельное поле, которое во время немецкой оккупации раскопали в центре города, потом мимо ветхих заборов, через рынок, между длинными рядами, и долго не могли выпутаться из рядов и прилавков, всегда опаздывали. Каждый день новое — кто что принес. Некоторые ребята часто нас удивляли, вокруг них толпились остальные. Наумов, я говорил, всегда приносил жмых, подсолнечный, и продавал кусками, а от самых больших позволял бесплатно отгрызать, не выпуская из рук, своего рода реклама… и все прикладывались, отгрызали. «Ну, дай еще, дай…» — и он протягивает желтоватый кусок с черными крапинками семечных шелушек. Другой, его звали Клочков, приносил заклепки — желтые и красные, черные и синие, маленькие, тоненькие, и большие — с толстыми короткими ножками и широкими шляпками. Он, чудак, менял свои заклепки на фантики, на конфетные бумажки, свернутые плотным пакетиком, он был азартным игроком, и плакал, если проигрывал, а его заклепки мы разбивали камнями. Маленькие, взрывались сразу, а по другим надо было бить сильно и умело, и каждый раз с замиранием сердца — вот сейчас, сейчас… Был еще мальчик, который приносил переводные картинки, он говорил, немецкие, продавал их за еду, и у кого было, давали ему хлеб с колбасой, которая называлась собачья радость, с копченым сыром, эстонским, и он всегда был сыт и доволен. Мальчик по фамилии Котельников часто приходил с новыми сумками, через плечо, с офицерскими планшетами, эти сумки он продавал старшеклассникам. Его звали Котел, и, действительно, голова у него была большая и тяжелая, лицо с нависающим лбом, а все на лице мелкое, и терялось — маленький сморщенный носик, голубые, вечно прищуренные глазки. Он смеялся и говорил по-особенному, и потом, когда я услышал голос Буратино по радио, то узнал нашего Котла. Однажды он зачем-то полез под парту и долго не вылезал. Сначала мы смеялись над ним, а он молчал, и стал загребать рукавом школьную грязь и бумажки… Пришлось спуститься к нему, и его лицо нас испугало — голубое, с розовой пеной вокруг рта и слепыми белками глаз… Так было еще несколько раз, а потом он исчез. Среди мелких событий разворачивалась большая борьба двух сил. Один мальчик, высокий и тонкий, по фамилии Васюков, боролся за справедливость. Он всегда за это боролся, и вокруг него толпились слабые и обиженные, он говорил с ними покровительственно и властно, собирал вместе, они ходили после школы на свалку, а потом он увлекся борьбой и стал испытывать приемы на своих подшефных. В чем была его справедливость, не знаю, но он не хотел, чтобы кого-нибудь бил другой мальчик, по фамилии Веселов. Васюков своих наказывал, но Веселов не должен был никого бить. Этот Веселов был второгодник, гораздо сильней всех, жил сам по себе, во время уроков лежал на задней парте или уходил курить в коридор — учиться не хотел. Справедливость ему не нужна была, он иногда бил тех, кто не давал ему списать, или не подсказал — и тут же забывал, снова лежал на парте и ни с кем не объединялся. Васюкова он не любил, но и не трогал, несколько задних парт было его, он не терпел на них людей из той компании, жестоко вышвыривал, и снова дремал там…
Старую школу разрушили и нас перевели в новое здание. Веселов первым исчез, понемногу рассеялись и остальные, пришли новые, и больше ничего не меняли, не продавали в коридорах — исчез жмых, пропали заклепки, фантики перестали радовать, и за хлеб с колбасой ничего не давали. На месте старой школы разбили сквер, а картофельное поле превратилось в парк, его назвали — Пионерский, а потом он без названия остался.
