Отрывок из повести «НЕМО» (Р.М.посвящается)

Немо часто жил в этом доме после войны.
В большой комнате три окна, все разной величины. Но это я заметил через много лет, когда вернулся посмотреть, как мы здесь жили.
Крохотная передняя, всегда ледяная. Зимой наша дверь туда замерзала, на ней лед, а когда топили, вода стекала на пол, но немного, мы постилали коврик. Между половинами дома была печь, топка со стороны Лизы. И мы зависели от нее по части тепла. На самом же деле наше тепло зависело от Немо. Когда он приходил, то стучал в стену, Лиза, получше истопи, я пришел. И Лиза топила так, что влага крупными каплями осаждалась на холодных стеклах, текла на пол… Немо уходил на несколько часов к ней, и каждый раз что-нибудь приносил в огромной глубокой миске. Делил на две неравные части, я уже ел, говорит, и рыгал, от него шел запах мяса. Вываливал бОльшую часть на сковородку — тебе, остальное нес Баро. «Лизе не говори…» Она кормила пса вонючей требухой, а он жалел. Он голодных жалел. А глупых не жаль мне, говорит. Свобода ерунда, говорит, важно, чтобы поел… У нас одна тарелка была, и сковородка. Тарелку почти каждый день мыли, а сковородка и так стерильная. Хлеб, колбасу, сыр резали и ели на фильтровальной бумаге, так чище всего.
— Есть надо в чистоте, я и в окопе чисто ел…
У Немо была знакомая в лаборатории, школьная любовь, он эту бумагу приносил рулонами, и у нас всегда было чисто на столе.
Домик стоял в большой луже, через нее вели мостки к нашей двери на улицу, парадному входу в дом. Но мы не пользовались им, выходили через небольшую кухоньку с круглой железной раковиной, через узкий коридорчик, там справа туалет, и во двор. Лужа перед домом высыхала только жарким летом, но всегда оставалось темное пятно. Немо говорил, здесь через сто лет забьет источник, люди скажут, святая вода, и будут ходить за ней, а это наш сортир был.
Но вот что интересно — когда он ночевал здесь, то утром выходил из дома — на охоту, он говорил, с большим кожаным портфелем, вечно раздутым и тяжелым — сияющий от чистоты и свежести, в новом костюмчике… гладкие щеки, набрильянтиненные волосы… Это часть моей работы, он говорил. Обманщик должен быть чистым и красивым.
Над комнатой низкий чердак, где можно, согнувшись в три погибели, стоять. Там в большой бак собиралась дождевая вода, и он не дрогнув, мылся до блеска, до скрипящей кожи ледяной водой. В наших краях девять месяцев в году холодрыга не для жизни, для прозябания. Только недавно стало потеплей. Свидетельство наступающей катастрофы, Немо бы сказал. Но его уже нет.
— Разве обманщик ты?
— Ну, понимаешь… Я утешитель жаждущих утешения, — он говорит. -Лечить излечимое каждый дурак может. Я лечу безнадежных, неизлечимых, это не обман, а внушение с утешением пополам… и немного медицины, как же…
Значит, если он забегал ко мне, то заходил и к Лизе, и у меня было тепло. Но он обычно спал-поживал в десяти других местах, чаще всего в одноэтажной халупе за рынком. Там у Немо жила-была теплая бабенка, продававшая мясо, домашнюю колбасу и сыр. Продукты с хутора, на котором трудился ее муж. Вот откуда было добро, которое он приволакивал к нам, ко мне.
— Скучно есть одному, — он говорил. — И с бабами скучно, что они могут, кроме…
Его поставщица мяса давно обосновалась в городе, сняла домик, задуривала муженька, что трудится день и ночь, а сама наняла продавщицу, и жила припеваючи с Немо. Он хвастался, что с вечера до утра трахает ее десять-двенадцать раз. Понимаешь, говорит, — страсть…
А я думал, неужели десять?.. Не может быть, врет…
Из-за его страсти у меня неделями холод смертельный стоял. Иногда он прибегал рано утром, потирал руки, вытаскивал из портфеля голову домашнего сыра, шмат килограмма полтора домашней колбасы, буханку черного, он булок не признавал. Мы грели на плитке чайник, пили черный чай, он заваривал сразу полпачки в большой алюминиевой кружке и разливал по нашим стаканам не разбавляя. Мы ели, разговаривали… Потом он убегал к хозяйке, и у меня к вечеру было теплым-тепло.

……………………………………..
На занятиях мы сидели рядом. Я видел, он ничего не понимал, слишком давно его учили физике и химии. Но он не испугался.
— Ты мне объясняй.
Я начинал издалека, и видел, что нужно еще раньше начинать, с класса пятого… Но это не смущало его. Но быстро надоедало.
— Ладно, понял, понял, — говорит.
Его выгнали на втором курсе. На первом он несколько раз прославился. Сначала отбил гранату.
Ну, не гранату, а пяточную кость, os calcaneus по латыни.
Она от правой ноги была, он не заметил. Да и как было заметить, входишь в комнату, а в тебя кость летит. Да еще такая компактная, в самом деле, как граната.
Профессор Пяртель давно выжил из ума, но лучший был анатом. Он спрашивал так — вызывает, входишь, он в дальнем темном углу, в кресле, головка набекрень, тощий, как еще дышит… На столике рядом с ним кости человека. Хватает первую попавшуюся — и швыряет в тебя. Он быстро и метко кидал, несмотря на возраст и слабость. Это называлось метание гранат. И ты должен сразу, как поймаешь, еще лучше налету, сказать, что за кость, и правая или левая. Если налету, пятерка обеспечена. Но налету никто не мог. Большие кости довольно легко определить. Я шел одним из первых, мне досталась берцовая, я ее поймал, и моментально узнал, правая, говорю…
— Дай-ка сюда, — старик сам не знал, что бросает. Посмотрел — четыре, иди…
За мной, конечно, Немо. Вошел, тут же шум, крик… и он выходит, как всегда серьезен, если не хохочет. За ним выбегает красный от злости профессор, на лбу вздувается шишка — «хулиган!»
Немо вошел, в Немо полетела пяточная кость. Он налету ее отбил. И попал в старика.
Все думали, нарочно он… Парторг, знаток военного дела спас:
— Такая точность только случайно получается, — говорит.
Немо за анатомию не переживал, смеялся, — идиот старик…
— Тебя же выгонят…
— И что?.. Не выгонят, увидишь.
Его не выгнали, он сдал зачет сотруднику профессора, старик его видеть не хотел. В конце концов, зачет он получил.
Он редко пил. Редко да метко, помню, раз пять мы с ним напились. Но на следующий день ни грамма, я отдохнул, говорит. И тебе запрещаю, ты же еврей, они не пьют.
— А ты?
— Мать лютеранка, отец засекречен. Я же мамзер, забыл?.. Я не закусываю, как все. Я жру. Пью ради закусона, чтобы легче жрать до бесконечности, тяжести не ощущая…
И правда, когда он пил, мог съесть черт знает сколько. И я мог, мы в этом похожи были.

…………………………………..
Вторая история похуже была. Но и тут ему повезло.
После войны на факультете бессменно был один парторг, полковник, фронтовик, преподаватель военного дела Мачетин Рафкат. Он заведующим кафедрой стремился стать. Для понта, власти у него было больше всех. Но не мог, там сидел с огромной высоты поставленный эстонец Лилль, старый овощ, но подходящий по анкете человек. Он пил и спал, а дела делал Рафкат, лет пятидесяти, плотный, высокий, с яркими карими глазами навыкат, и все у него на лице словно выпирало. Сволочь отменная, но хитрый — жуть… Он по мелочам не приставал, выслеживал, наблюдал, особенно за русскими группами, он эстонского не знал. А у нашего курса большая привилегия была, с нами училась дочь полковника Марлена, упитанная девка, прилежная в учении. Мачетин нашему курсу помогал, мог в общежитие устроить, например. Ему ничего не стоило, он выше декана стоял. Дочь его заложница по-современному, он это понимал, и чтобы ей жилось спокойно, нам от него перепадало. Марлена не злая была, иногда плакала, потому что с ней дружили только лизоблюды, она понимала. Она специально никогда не стучала. Просто в доме было заведено, большая татарская семья за ужином, все налицо, и в веселой обстановке каждый про свой день рассказывал, что было. И Марлена рассказывала… Папочка помалкивал, на ус наматывал. Усов не было, он всегда был так выбрит, что лицом сиял, и голова бритая блестела. Он молчал, но все запоминал. По мелочам не выступал, понимая положение дочери, но если уж влезал, то с полной информацией, обеими руками разгребал события. И вот неприятный случай произошел, один разговор стал известен парторгу. Даже не разговор — анекдот, которыми славился Немо. Обычно ему, как герою-фронтовику, парторг многое прощал. Но слишком уж антисоветский анекдот.
Вызывает его Рафкат, и в свободной непринужденной манере говорит — смотри, выгоню тебя…
— За что?..
— Ни за что. За недавний анекдот.
Немо пришел, долго гадали, какой-такой недавний… Съели почти всю головку сыра, полкило колбасы… Наконец, вспомнили. Теперь даже рассказать смешно, анекдоты в жизнь переселились. Но тогда было не до смеха.
А Немо все равно хохочет, он улыбаться не умел.
Потом говорит, — я этой девке не спущу…
И ушел на неделю, только на занятиях встречались, об этом деле молчит.
Когда он домой являлся, мы ели на убой. А когда его не было, моя стипендия быстро истощалась. Занимать было не у кого, и я кое-как перебивался. Несколько дней не голод, а разгрузка, Немо говорил.
А я есть хотел всегда, и придумал маневр. Притворялся больным, стучал Лизе, она приходила, и я слабеющим голосом — голова, голова… Она тут же размякала, притащит пирамидону, и обязательно большую тарелку тушеной картошки, на ней с кусочками мяса соус… И хлеба, конечно, большой ломоть. Я все это уминал, голова проходила, пирамидон, я говорю, сильно помог… А потом стипендия, и я ходил обедать в рабочую столовую за вокзалом, на путях. Туда пускали всех, но после обеденного перерыва. Суп мясной, мясо на второе, и компот из сухофруктов или кисель. Хлеб на столе бесплатный, в большой тарелке горой, салфеточкой прикрыт от мух. Все это копейки стоило. Конец пятидесятых, так было.
Немо молчал, молчал, а потом выдал шутку.

……………………………………..
Для изучения анатомии нам выделили несколько трупов. Лучшим Копченый был. Труп неизвестного мужчины, его любили за сухость и четкость мышц. Целенький, только без кожи, и внутренности вынули, чтобы меньше вонял. Для изучения мышц и нервов незаменимый препарат. Цвет красивый, красновато-коричневый, и, главное, никакого жира! С женскими трупами никто работать не любил, очень жирны…
Мы в те дни копались допоздна, вся группа, на трех столах, по шесть человек над каждым телом. На нашем столе Копченый, соседям достались по жребию две лоснящиеся от жира бабы. Были перерывы, выходили… кто курил, кто пирожки… к трупам быстро привыкаешь…
Никто не заметил небольшого усечения Копченого, копались с мышцами рук и груди. Наконец, около двенадцати приходит служитель, говорит, дайте им отдохнуть… Он трупы имел в виду.
Мы вышли, одевались в тесной комнате. Вдруг отчаянный визг, и Марлена падает без сознания. В руке салфетка, из нее выпадает какой-то сморщенный кусок… Член Копченого. Ей-богу не вру, отрезанный член.
Суета, Марлену под руки уводят домой. Наутро разбирательство, никто ничего не знает, не видел… Но я-то сразу догадался. Девка, неплохая, наивная, мне было жаль ее.
Немо удивлялся:
— Что она так переживает?..
— Это ведь ты!..
— Ну, что ты…
Через месяц в подпитии признался:
— Ну, я… Копченого жаль, а семейка эта… пусть знает.
— Ты с ума сошел!..
— Пусть не стучит.
— Она дура.
Он пожал плечами:
— Тем более, отягощающее обстоятельство. Ничего страшного, подумаешь, член в кармане.
И захохотал.
Марлена у нас не училась больше, взяла академический, через год на другом курсе восстановилась.
Мачетин, конечно, понял, и зло затаил.

Автор: DM

Дан Маркович родился 9 октября 1940 года в Таллине. По первой специальности — биохимик, энзимолог. С середины 70-х годов - художник, автор нескольких сот картин, множества рисунков. Около 20 персональных выставок живописи, графики и фотонатюрмортов. Активно работает в Интернете, создатель (в 1997 г.) литературно-художественного альманаха “Перископ” . Писать прозу начал в 80-е годы. Автор четырех сборников коротких рассказов, эссе, миниатюр (“Здравствуй, муха!”, 1991; “Мамзер”, 1994; “Махнуть хвостом!”, 2008; “Кукисы”, 2010), 11 повестей (“ЛЧК”, “Перебежчик”, “Ант”, “Паоло и Рем”, “Остров”, “Жасмин”, “Белый карлик”, “Предчувствие беды”, “Последний дом”, “Следы у моря”, “Немо”), романа “Vis vitalis”, автобиографического исследования “Монолог о пути”. Лауреат нескольких литературных конкурсов, номинант "Русского Букера 2007". Печатался в журналах "Новый мир", “Нева”, “Крещатик”, “Наша улица” и других. ...................................................................................... .......................................................................................................................................... Dan Markovich was born on the 9th of October 1940, in Tallinn. For many years his occupation was research in biochemistry, the enzyme studies. Since the middle of the 1970ies he turned to painting, and by now is the author of several hundreds of paintings, and a great number of drawings. He had about 20 solo exhibitions, displaying his paintings, drawings, and photo still-lifes. He is an active web-user, and in 1997 started his “Literature and Arts Almanac Periscope”. In the 1980ies he began to write. He has four books of short stories, essays and miniature sketches (“Hello, Fly!” 1991; “Mamzer” 1994; “By the Sweep of the Tail!” 2008; “The Cookies Book” 2010), he wrote eleven short novels (“LBC”, “The Turncoat”, “Ant”, “Paolo and Rem”, “White Dwarf”, “The Island”, “Jasmine”, “The Last Home”, “Footprints on the Seashore”, “Nemo”), one novel “Vis Vitalis”, and an autobiographical study “The Monologue”. He won several literary awards. Some of his works were published by literary magazines “Novy Mir”, “Neva”, “Kreshchatyk”, “Our Street”, and others.