Перед рассветом ему снова привиделся сон, который бывал не раз, пусть с изменениями, новыми лицами, но кончался всегда одним и тем же. Он стоял на балконе, с ним его ученики — тонколицый тихий Айк, громкий смешливый толстозадый Йорг, и даже опальный Франц был рядом, усмехался, язвительный и самоуверенный… И его вторая жена, Белла, любимая, она тут же, в голубом платье с кружевами… но на него не смотрит, и он почувствовал — не видит его!.. И никто его не видел, что-то новое в этом было. Он посмотрел вниз — невысоко, метра два или три, под балконом снова трещина, надо бы распорядиться, пусть заделают, ведь опасно…
Перила куда-то делись, и он соскользнул вниз, быстро и плавно, и ногами… стал увязать, но ему не было страшно, потому что все рядом, близко, он чувствовал, что может выбраться, стоит только сделать небольшое усилие. Но не делал его, стоял и смотрел. Рыхлая почва с крупными комками поднялась до колен, а он не чувствовал, что погружался…
Наконец, он, осознав опасность, сделал усилие, и тут кто-то огромной чугунной крышкой прихлопнул сверху голову, шею, часть спины… Непомерная тяжесть свернула его, сложила пополам, настолько превосходила его силы, что он не мог даже шевельнуться, и стал врастать в почву, врастать, врастать, и задыхался, плакал от бессилия и ледяного страха, и задыхался… И все- таки, и тут надеялся, что произойдет чудо, он вырвется, или его спасут и вытащат, или… он проснется теплым ярким итальянским утром, молодой, сильный, начинающий…в широком окне — бухта, залив, темно-синяя вода… И все тяжелое и страшное, оказывается, только приснилось!
Над ним наклонилось лицо. Белла, она узнала его!
— Ты счастливый человек, Пауль, у тебя хватит силы сказать ей — нет…
Нет! — он думал, что кричит, никогда так громко не кричал, даже на своих картинах:
Нет! нет! нет!..
И ему снова повезло. А может и не повезло, может так и должно было быть, да?
Вдруг все изменилось — то ли эти христианские мудаки на небесах растерялись, не зная, куда его определить, с такой привязанностью к жизни, то ли его любимые греческие боги вспомнили о нем, наверное, все-таки вспомнили, хочется в это верить… Тяжести как не бывало, его легко и весело подбросили, и он полетел вверх и вбок, все набирая скорость и не удивляясь этому. Далеко внизу он увидел сине-черную с проблесками розового плоскость, а над ней — ярко-голубую, тоже с бело-розовыми штрихами и пятнами. Море и небо, облака, теплынь… Так и должно быть, подумал он, ведь это Италия!.. Только чего-то не хватает для полного равновесия, земли, наверное…
Он глянул направо и за спиной вместо земли обнаружил третью — вертикальную плоскость, она была светло-коричневой, с желтизной, и на ней до боли знакомые неровности. Грунт, догадался он, мой любимый кремовый!.. Вот оно что, конечно, грунт!.. Он стремительно летел ввысь, а холст за спиной все не кончался. Вот это поверхность, вот это да! Он ничуть не испугался, его мужества не сломить. Сейчас, сейчас… Он уже знал, в правой руке любимая толстая кисть, с широкой плоской щетиной, стертой по краям от ударов по твердым от клея узелкам, он звал ее «теткой», а его ученик и предатель Франц насмешливо говорил о ней — «как его бабищи…» Ученичок, скурвился, уперся в свой любимый ракурс…
Я знаю сюжет. Надо переделать, переписать весь мир!
Вечный рай,
вместе — звери и люди.
Только мир, свет, тепло и красота.
Паоло глянул — кисть при нем!.., теперь осталось залететь повыше и махнуть рукой, оставить на холсте первый его знаменитый длинный, мощный и свободный мазок, начать все заново…
И на этом все, все кончилось, его время истекло.
