ДНЕВНИК «АФОНИ» (конкурса оч. коротких рассказов, 2000г)

20 января. Авторов более пятидесяти. Пора внести ясность в некоторые неясные вещи, которые нам самим только недавно стали ясней. Во-первых, Зиновий, наш критик, прислал протест: он утверждает, что ему не 89, что это ужасная ошибка, которая вкралась в его биографию. Он говорит, что ему 59. Но это мой возраст, а он значительно старше, потому что видел Бунина. Здесь есть, мягко говоря, неувязки, но, думаю, для читателя важней то, что Зиновий за месяц написал и выслал 11 рецензий, и не халтурных! Определилось: 1. Наше жюри: Я, Дан Маркович. И Зиновий Бернштейн, искусствовед, всю жизнь проживший в Таллинне. 2. Я рецензирую рассказы, которые идут на конкурс, Зиновий — то, что по размерам больше, до 20 Кб текста зараз он выдерживает довольно легко. 3. Мы берем все, что по формальным признакам подходит, а лучше или хуже — это потом. Такой подход позволил нам получить довольно интересную картину того, что происходит в разных городах и странах, которые когда-то были СССР. 4. После закрытия дверей начнется суровая работа по «многоярусному» отбору, я думаю, туров 5 или семь. И мы будем писать отчеты о результатах каждого тура — подробно, потому что интересно. 5. Мы с уважением и даже удивлением увидели, сколько интересных людей «далеко от Москвы». И что многие хотят выслушать наше скромное мнение, и даже благодарят за критику! 6. До 30 мая мы продержимся. Привет всем.

Рассказов более сотни. Рецензии высылаем исправно. Просьба к авторам — пожалуйста, не спорьте, просто нет времени и возможности отвечать развернуто. Иногда все-таки отвечаем. Вы ведь можете не соглашаться с нашим мнением, это совершенно естественно. Хочу только заметить, что защищать собственное творение очень трудно, и лучше этого не делать вообще. Обычно жалкое впечатление производит художник, который вступает в дискуссию со зрителями, пытаясь объяснить, что он хотел сказать этой картиной. В сущности в литературе то же самое. Вещь сделана и теперь она сама говорит за себя. Хотя и больно, когда не понимают, ругают, плюются ( и так бывает, почему-то вражды и злобы много в этих спорах) — лучше молчать и делать дальше свое. Если же мы вдруг сказали что-то полезное, то будем страшно рады.

2 декабря. Все-таки, хорошо, что нет у нас номинаторов, трудней, но интересней. Вот один лаконичный молодой человек прислал рассказ… Интересно, что шутя человек набрел на старую-престарую форму рассказа, которую практиковали китайцы и японцы еще лет пятьсот тому назад. Пусть несовершенно, но интересно.
Картина-то одна, а от конкурса должны выиграть все участники.

1 декабря. Решено, что Зиновий начнет свою деятельность с  января 2000г. Готовьте тексты, вопросы, чуть позже здесь вывесим условия присылки. Все-таки пожалеем старика, ограничим размер текстов. Опытный человек многое может сказать, прочитав три-пять страничек, правда?

30 ноября. Рассказов больше двадцати. Теперь у нас будут «ОБЪЯВЛЕНИЯ»!

25 ноября. Вывесил в «Перископе» свой новый роман  «АНТ». Это, что называется, журнальный вариант, кое-какая работа над ним продолжается, но в целом вещь закончена.

24 ноября.
Продолжают поступать рассказы. Примерно половина авторов желают иметь рецензию. Пока долгов нет, получают исправно. В связи с этим возник грандиозный проект, тут уж без Зиновия, с его энергией, не обойтись. Вот его суть.

«ОТЕЦ ЗИНОВИЙ», или скорая литературная помощь. 
Отзывы,  рецензии, советы начинающим литераторам. Гарантируется неразглашение содержания ответов.  Более того, никаких копий в редакции «Перископа»!   «Отец «- не священник, он старый (89!) опытный литератор, очень доброжелательный (мало, что ли, унижений в редакциях!),  но и требовательный.  Пока что возьмем короткие рассказы, строгих ограничений вводить не будем, что такое «короткий», каждый знает. На днях объявлю в деталях.  Конечно, Зиновий может потонуть в потоке, но он  почему-то не боится, так что попробуем сначала ввязаться в дело, а потом посмотрим. В конце концов, вырастет очередь, придется авторам недельку подождать. Лучшее будем включать в «Перископ».
22 ноября 99 года.
С датами у меня не все в порядке…   Недавно я допустил ужасную ошибку в адресе, хорошо, что был второй на psn.ru   Извините!

Так вот- немного о Деде Борсуке:

Как умер Дед Борсук.

Прототипом старика в моей повести «Перебежчик» был, конечно Афанасий Платонович Борсуков. Моя мастерская и его квартира рядом, и познакомились мы просто — оба кормили бездомных зверей, а потом уж я узнал, что он художник, и мы подружились с ним. Он был старше меня почти на тридцать лет, но я не чувствовал разницу в годах, такой это был живой интересный человек. Все звери, описанные в повести, существовали на самом деле, с теми же именами, так что все это чистая правда. Повесть я закончил весной 97-го года, все звери тогда благополучно пережили зиму, этим и кончается повествование. Но с осени они стали исчезать. Сначала пропал Макс. Я не сказал деду — нашел его убитым в подвале, с разбитой головой. Похоронил тайно, а Дед до конца верил, что кот вернется — «бывает, они надолго уходят…» Вторым был Клаус, старый кот с одним белым усом, он пропал, как в воду канул. Мы долго ходили с Дедом, звали, обшарили все подвалы — не стало Клауса. Следующим был Хрюша, тоже исчез бесследно. В городе последние годы много голодных бродячих собак, люди стали выбрасывать их на улицу. Но если они разрывали кошек, то оставались следы, а тут ничего! «Это люди — звери…» — говорил Дед, он страшно переживал, каждого из этих зверей он спасал,  лечил, кормил и жизни себе не представлял без них. Они ходили к нему на второй этаж через балкон, каждый мог придти, поесть, отоспаться и уходил на волю…    Потом исчез Стив, он появлялся не чаще чем раз в неделю, и не сразу стало ясно, что кота нет. Потом исчез Серый, а через месяц мы нашли его шкуру около дома в кустах. Старый кот, шкура во многих местах в шрамах. Думали, наверное, авось пойдет на шапку — не получилось… Старую Алису разорвали собаки, ее мы нашли и похоронили. Последней исчезла Люська, дочь Алисы, и у Деда не осталось никого. Все это продолжалось около года. Дед долго болел, и до 99 года картин не писал. Этим летом начал рисовать пером точные маленькие пейзажи, деревья, дорогу к реке… В день смерти он сидел в кресле около окна и на небольшом листочке «чиркал перышком», как он говорил. Я пришел, он говорит — сходи на кухню, поставь чайник. Я пошел, налил воду, зажег газ, подошел к окну. На балконе было пусто, не стало его друзей, все погибли. Почему? За что? Взяли и убили — «ходют, гадют…» Многих раздражало, что Дед делился со зверями последним. Я вернулся в комнату, в ней была странная тишина. Сначала я не понял, в чем дело, ведь и раньше было тихо. Перышко больше не скрипело! Заснул, наверное… Подошел, а он уже не дышит.

Дед умер как художник Коро, с кистью в руках, но тот был знаменит, всеми любим.  Ну, что сказать, убили Деда? Что ни говори, окажется, никто не виноват… или сразу все, и изменить что-то совершенно невозможно, так и живем. Мне объясняли — соседям звери мешали, а что для нас звери, если люди — ничто?..

Когда талдычат про особую нашу душу, меня тошнит. Если нет простого уважения к жизни, говорить  не о чем.
20 ноября
Все-таки получился небольшой «прокол» у нас! Как я и обещал, никакая информация о рассказах, (я имею в виду наши мнения, отзывы и прочее), не проникнет в Интернет. Только по настоятельной просьбе авторов им будет выслана мейлом рецензия, содержание которой останется тайной. Так и будет, но… в одном из  наших мейлов возникла досадная ошибка, опечатка, которую иначе чем ехидной не назовешь. Я писал автору, что Дед Борсук был довольно начитанным человеком, понимал и новый мир и нашего современника … и вместо слова «наш» написал  — «ваш»,   и получил, конечно, достойный отпор. Больше подобного не повторится!  Все наше, и мир и современник, и вообще, никакого отношения к конкурсу не имеет. Мы собираемся оценивать рассказы  1.по их содержанию- смыслу-сути  — насколько интересен и нов взгляд на вещи, где личное авторское восприятие мира, ( как говаривал Дед — «ты меня газетой жеваной не корми.. не мыкай, рисуй себе свое и не сомневайся…»), и 2. конечно, существует ли своя интонация, отношение к ритму, к звуку, что очень важно в таких «крохотульках», чтобы были настоящими рассказиками, это ведь искусство, да?  Так что автор, который мне заслуженно возразил, может не сомневаться — все, что он  «наякал» будет со вниманием и уважением рассмотрено. Всем привет.

В связи с этой досадной ошибкой, возник вопрос о правомерности судить единолично, не слишком ли много на себя берешь?!  И я решил вернуть из заслуженной спячки нашего критика-пенсионера Зиновия Бернштейна, с которым последнее время у нас не получалось. Старику 89, характер сложный, и слишком уж прямолинеен… Но он нам нужен,  и я решил забыть про наши разногласия…  Зиновий согласился!  Предвижу кровавые столкновения…   Несколько слов о почтенном критике. Он видел живого Бунина! (кажется, из детской коляски…) Потом имел возможность много лет размышлять о судьбах русской литературы и вышел на свободу одним из последних. Зиновий будет вести рубрику «СКОРО», ссылка с индексовой страницы Перископа.  Мы договорились — по каждой теме не более странички,  на второй Зиновий благополучно забывает про начало…  Не удивляйтесь, наши отношения — сплошное ехидство. Отец Зиновия и мой дед когда-то в Таллинне начинали общее дело, открыли магазин на центральной улице Виру.  Они в течение года сгорели, и дед до смерти своей обвинял партнера — авантюрист!..  Но это уже тема для рассказа, извините. Для равновесия я хотел привлечь в жюри еще одного человека -Петра Петровича Ч.. полковника по делам культуры,  художника по образованию, он решал, кому можно писать Сталина, а кому нет. Умерла эпоха, а Петр Петрович выжил, ушел на пенсию… и начал, наконец, писать картины.   Его свободные игры с цветом оказались весьма талантливы, чего только не бывает… Но Петрович не согласен,  уж очень настроен против нынешних авторов, особенно его «достал» Сорокин…

Уж извините, если написано неуклюже, зато   «живьем». Один из принципов Перископа — пусть неуклюже, но живьем. Мы не склад, не журнал, не галерея, а мастерская. Отсюда некоторый хаос, нелюбовь в «содержаниям» и оглавлениям, иногда даже через край.

…………………………………..

Однажды Дед рассказал мне историю. Оказывается Рембранд и Рубенс жили рядом и не встретились. Их разделяло тридцать верст. И тридцать лет: Рубенс был старик, знатный, богатый, жил с новой молодой женой… и несчастливый, потому что все позади, но нет у него достойного ученика.
— Ну. да! У Рубенса был Ван Дейк, — говорю.
— Дейк подражатель был, он выше учителя не прыгнет. Паоло был не дурак, понимал, что нужен другой ему парень. Он ждал. Вроде всего добился, но знал, что мог бы побольше, если б не кинулся за рублем… ну, этим, гульденом, что ли…
— И не дождался?
— Погоди, история не простая. Рембранд несколько лет ходил к нему. Утром проснется — чувствует, надо бы к Рубенсу сходить. Оденет сапоги, дороги в Голландии как наши были. Весной так развезет…
Рембранд одевал свои русские сапоги и шел, разбрызгивая лужи, по дороге мимо вогнутых голландских полей. На обочине домики стоят, в них сидят малые голландцы, молча из окон наблюдают, как плосколицый мясистый парень, тяжеловатый от местного питания, идет к своему кумиру.
— Что ему нужно было?..
— Поговорить хотел. Подойдет к ограде — роскошное имение, в глубине замок. А у окна стоит Рубений, Паоло в расшитом золотом кафтане и молча смотрит на Гарменса. И ничего.
Так они стояли и смотрели друг на друга много раз. Рембранд не осмелился войти, а Рубенс его почему-то не позвал.
— Он же хотел ученика..
— В том-то и дело, что хотел. И промолчал. Значит, понимал, так надо.
— Он его знал, Гарменса ван Рейна?
— Конечно, знал, картины смотрел, но больше рисунки любил. Этот парень, он говорит, великий рисовальщик будет. Но ему нельзя скурвиться… как мне: начнет заказы шлепать и все пропало. Я его только испорчу, говорит.
— А Рембранд, что хотел сказать?
— А что он мог, он ничего еще не знал, не умел. Поговорить… как с отцом, понимаешь?.. Научиться хотел — скажи, мол, как великим стать и при этом богатым, умным, счастливым, родину спасти… Ведь это Рубений мир с испанцами заключил!
Тайну, как одновременно все успеть, оказывается, Рубенс с собой унес.
— Приходит как-то Гарменс к дому, там суета, вещи выносят… Паоло умер, а супруга его картинки продает. Гарменс заплакал, повернулся и пошел домой. Так ему счастья и не было. Рубенс ему специально секрет не передал. Ничего в нем хорошего, говорит.
С тех пор художники, настоящие, мучаются, а наглецы живут припеваючи.

Теперь у нас восемь авторов,  а рассказов больше.

Как-то у Деда Борсука спросили, как он относится к матерщине. Надо сказать вам, что Дед не был ангелом, и ханжой не был тоже,  достаточно посмотреть на его «нюшек», как он называл обнаженную натуру, надеюсь,  мы доберемся до них и покажем ЭТО в Перископе…  Дед подумал и говорит: «Без большой нужды не употребляю».

Дед не был скромным человеком, он говорил, что хочет объединить Рембрандта с Сезанном,  они друг друга не понимали, а это обидно.
Пока что у нас семь рассказов,  около десяти авторов собираются прислать рассказы. Мы ограничили число рассказов от каждого автора до пяти.  Один из авторов попросил рецензию. Получил ее на следующий день. Для нас главное сейчас — внимание к каждому автору и оперативность.   В связи с этим хочу рассказать одну  историю. Лет двадцать тому назад я начал писать короткие рассказики, накопил довольно много и решился, наконец, показать одному известному литератору, которого уважал. Мы встретились, разговорились,  я передал ему рукопись, он, не глядя, сунул ее в портфель.  Он возвращался в Москву, я тоже туда ехал,   мы сидели в автобусе и говорили. Потом разговор угас, он полез в портфель, достал рукопись, стал ее перелистывать. Я сжался, замер. Он посмотрел на меня —   сунул рукопись обратно и говорит: «Я знаю, это больно.» Потом мы не раз встречались, он многое мне говорил, но эти его слова  я запомнил лучше всего. Когда чужой читает — это больно. Потом привыкаешь  и становится все равно, но об этой первой боли забывать не стоит.  Пишущему человеку почти нельзя помочь. То, чему можно научить, большой ценности не имеет. Как говорил  Дед  Борсук — «сделано умело, да не в этом дело…» Ему так сказал художник Хазанов, тот слышал нечто подобное от Фалька, а Фальк, говорят, очень похожее слышал от самого Сезанна. Вы скажете, не может быть, хронология не позволяет. Может, может. Вот если б о Фальке говорили, что он такое слышал   от своего приятеля  Пикассо,   то было бы вранье — Пикассо так сказать не мог!  Вот и протянулась через  сто лет  цепочка родственных душ…
Но мы отклонились —  пишущему трудно,   будем это помнить. Знаю, некоторые легко шутят, другие лихо управляются с концепциями, третьи охотно раздеваются. Каждому свое, а для нас важней всего слова Деда. Как-то он грустно сказал — «художник не жилец — шкура тонка…» Будем исходить из того, что тонка..