Пятьдесят два года прошло с тех пор, как погиб мой первый учитель (биохимии) профессор Эдуард Эдуардович Мартинсон, зав. кафедрой биохимии медицинского факультета Тартуского Университета. Замечательный ученый, и очень непростой человек. Он ввел меня в науку. Он давал нам, ученикам, серьезные научные задачи, и помогал всем, чем мог. Он был замечательным лектором. Кажется, вспомнили его историки науки. Еще постараюсь написать о нем подробно.
Его затравили, и он покончил жизнь самоубийством. Страшным образом умер. В моей повести “Остров” его смерть описана точно. Все остальное там другое, но смерть была именно такой, как описано в повести.
……………………………………………………………
Через несколько дней я зашел на кафедру, у меня была там знакомая лаборантка. Пришел попрощаться, на следующий день уезжал.
Никаких предчувствий, я был уверен, что Халфин уехал, исчез, бросил ненужные стекляшки… Может, начнет заново или оставит эту бредовую идею, никто в нее не верил.
Пришел — и попался, навсегда пропал.
Поднялся, входная дверь приоткрыта, вошел и двинулся по длинному коридору, заглядывая в двери справа и слева. Никого. Это меня удивило, в разгаре день, всегда суета, аспирантики готовятся к занятиям, кто-то вылетает из дверей, кто-то кричит… Тихо. Но какое-то шевеление, ропот в глубине уловил, и двинулся туда. Звуки привели меня в ту самую комнату, где мы поработали с Алимом, у двери скопились люди, стояли и молчали, изредка переговаривались шепотом. Низкорослый все народ, я подошел и через всех заглянул внутрь.
Там были два типа в штатском, но с военной выправкой, и человек без всякой выправки, те двое наблюдали, третий работал. Быстро и умело он искал и снимал отпечатки пальцев, брал пинцетом некоторые вещи со стола и складывал в целлофановые пакетики.
Банальней трудно сказать, но то, что я увидел на столе, впечаталось в память навсегда. Аккуратно постелена фильтровальная бумага, широкий лист, края свисают со стола. На листе большая ступка, пестик валяется рядом, и тут же лежит огромный шприц, наверное для лошадей, с толстой иглой, настолько толстой, что я таких и не видел раньше. Вся бумага и пол вокруг стола забрызганы мелкими красными и фиолетовыми крапинками, в ступке на дне небольшой темный осадок и розовая водичка сверху, грамм двадцать, не больше. Рядом со ступкой кусок марли, сложенной в несколько слоев, она испачкана розовым… и несколько больших кусков ваты, коричнево-красных, местами черных, и я не сразу понял, что это не вата, какая вата, зачем ему вата!.. это огромные сгустки, ошметки крови, во что он превратил свою кровь, трудно понять.
Здесь же стояла моя знакомая, она тихо плакала и сморкалась, и понемногу, шепотом рассказала мне историю. Потом я кое-что еще услышал от других, разговаривал с сестрой и уборщицей в приемном покое, и картина сложилась у меня довольно полная, хотя, конечно, главного я не узнал — об отчаянии и боли того, кто совершил такое, это останется загадкой, также как его страстное желание умереть.
Но мне было достаточно, я получил с лихвой, на всю жизнь.
Алим выгнал Халфина, тот где-то неделю шлялся, потом явился забрать свою работу, и все увидел. Судя по крови, он пил на удивление мало, не на что валить, это вид пустых полок доконал его. Вся его работа!.. Яды были в сейфе, ключи в халате Веры Павловны, ответственной лаборантки, он знал, где они, но подводить ее не захотел, а повеситься или выброситься из окна почему-то не пришло ему в голову, почему?.. Зачем он выбрал нечто совершенно немыслимое и страшное?.. Потом я всю жизнь мотался на скорой, многое видел, но такого случая больше не встречал.
Он решил сам получить яд, сулему из безобидной каломели, нерастворимого ртутного соединения. Простая химия, к каломели добавить марганцовку, прилить водички, растереть в ступке… Он проделал это тщательно и аккуратно, потом отфильтровал эту массу через марлю… Он сработал с большим запасом — на полк солдат, на курс студентов… и неумело, нерасчетливо, слишком много воды… Хотя как-то страшновато говорить об умении. Сначала он решил это выпить, но его тут же стошнило, и он испугался, что мало принял. Тогда он нашел большой шприц, взял самую толстую иглу, тонкая бы эту гадость не пропустила, и пробовал вводить раствор в вены во многих местах, но кровь быстро сворачивалась, вены не пропускали столько яда, сколько он хотел ввести себе. Ему бы хватило первой дозы, но он должен был ввести все, чтобы не спасли!.. Он так яростно боролся с жизнью, что вряд ли чувствовал боль, и начал колоть раствор в ноги и руки, куда только мог.. Наконец, он сделал все, что хотел, и остался за столом, утром его нашла уборщица, он еще дышал.
Потом я видел приемный покой, в нем все было забрызгано кровью, даже оконные стекла… пол, стены в таких же мелких ржавых пятнышках, сестра и уборщица, плача, смывали эти следы. Его пытались спасти, переливали кровь, растворы, пробовали вырезать крупные очаги в мышцах, где сохранился яд, но совершенно безнадежно, он умирал, и отчаянно при этом сопротивлялся — не хотел, чтобы его спасали, не хотел жить.
………………………..
…………………………
…………………………..
Около тридцати лет прошло, я ушел со скорой, подрабатывал в поликлинике, жил тогда с одной женщиной, врачом… вечер, я в комнате читаю, она в кухне смотрит телевизор, и вдруг зовет меня, интересная передача, представляешь, открыли, полушария мозга разные, одно для разума, другое для чувств!..
У меня внутри упало, кинулся на кухню, и успел. Какой-то парень, веселый иностранец, графики, схемы… за столом несколько человек, один из них Алим — огромный, распухший, вывороченные веки, губы, едва узнал его, но это был он. Наклонившись, приложив ладонь к уху, он слушал, слушал, слушал…
И пропало все, но я уже понял.
Через несколько месяцев, узнал из газет, он умер. Он был, конечно, тяжело болен, но хочется думать, событие это доконало его. Не имело значения, прав был Халфин или не прав, гений он или не гений… Но Алим так не думал, сначала уверен был, надо очистить место от дурака и неудачника, потом, наверное, считал, ужасное недоразумение произошло, наложение обстоятельств… но все равно мудак, и работа никудышная, бред и ерунда!.. И вдруг оказывается, не бред и не ерунда, а нобелевская премия, так что не просто случай, а двойное убийство получилось.
Но, скорей всего, мои выдумки, людям привычно совершать ошибки, и ужасные, чаще они от этого черствеют, чем раскаиваются.
А мне добавилось горечи. Справедливость, если просыпается, то всегда опаздывает, всегда.
страшная смерть человека… а вот идеям все равно, рано или поздно они находят другую голову
и поэтому, если идея пришла вам, берегите ее и себя