Жасмин то лучше, то хуже, иногда повязка темнеет, сукровица, что ли, неловко повернется, наверное, и дырочка в лапе открывается. Мне не справиться, тебя, Малов, не хватает, ведь как мы с ним? — один внимание отвлекает со стороны лица, морды, то есть, но мне все время хочется сказать — лицо… другой в это время сзади подкрадывается и колет, он и не замечал тогда, кожа толстая… Один я теперь, вот и пихаю антибиотики в еду, купил лучшей вырезки на последние. Знаешь, помогает!.. через неделю затягивается ранка, уже не такой злой, не ворчит и зубы не рекламирует белоснежные без всяких жвачек и паст… Рассказываю ему истории из книг, ведь я все помню, он положит голову на больные лапы, слушает, глаза полузакрыты, но не спит.
А в конце августа разразилась неожиданная встреча, представляешь, вломились ко мне две дамы в ажурных шляпках, правда, морды деревенские, мать и дочь, это моей двоюродной бабки дочь и внучка. Сама, оказывается, полгода как умерла, уехала тогда, как в воду канула, ты ей писал, писал и ничего, а теперь эти, пользуясь внезапностью и моим одиночеством, напали, требуют свою долю. Наследство получили и вдруг вспомнили, что она у меня прописана. Помнишь, Малов, пришлось ее прописать ради безопасности, чтобы эта дрянь горластая, управление сиротами, угомонилась. Старуха-то добрая была, много лет молчала, а эти рвут и мечут — давай делиться, и все дела. Вообще-то, говорят, в деревне вашей жизнь не для нас, так что можно дело решить деньгами. Чтобы я откупил у них квартиру. Я говорю, не знаю, вот Малов приедет, а они, что нам твой Малов, сам реши или совсем дурак?.. Пришлось им обещать, только денег нет, а они ничего, согласились подождать до лета, но, говорят, смотри, дальше терпеть не можем, обещают суд напустить.
Но уехали, и мне сразу легче стало, то есть, совсем легко, для меня будущее лето — в космосе звезда, далеко не заглядываю, ты знаешь. «Как-нибудь, как-нибудь… — ты меня всегда дразнишь, — хоть немного смотри вперед, ведь молодой…» А я не знаю, какой я, что у меня за возраст, и что будет следующим летом. Самый мой далекий горизонт — Жасмин, чтобы выздоровел, и ты — чтобы приехал.
Настроение немного исказилось, но не надолго, я их быстро забыл. Приедешь, разберемся, да?..
///////////////////////////////
Живем, каждое почти утро теплые дожди, а днем сухо и светло, и тихо, август печальный, чувствует конец тепла, но не борется, как я сам, хотя в октябре родился. Это ноябрь склочный, злой, а ранние месяцы, сентябрь, октябрь, красивые у нас, ты знаешь. Как у тебя погода, все туманы, что ли? Я помню, мама читала. А у нас листья еще бодрые, держатся, а когда падают, я стараюсь оставлять их, особенно на траве, они ведь полезны, а эти жэковцы дураки, Малов, заставляют собирать, что же земле останется, она вокруг дома и так голым-гола… И я жду, чтобы ранний снег — пусть спрячет их, и от меня отстанут с глупостями, мало, что ли, настоящей грязи?..
Ты знаешь, конечно, я часто к Наталье заглядываю, ждет решения, а что я могу, как подумаю о семейной жизни, волосы дыбом, мороз по коже… дело даже не в деньгах этих злобных, еда, семья и прочее, — боюсь детей диким страхом, Малов, никогда не говорил. Как могу воспитать ребенка человеком, не понимаю, вдруг и он в сером мешке засядет чахнуть, как я у матери десять лет… и время такое, ты говоришь, непобедимое влияние улицы и телека, кругом одни бандиты и наркоманы, как с этим быть, Малов, значит бороться, все время бороться, толкаться, жить в страхе?.. Подумаю, тошно станет. А потом еще… нехорошо, наверное, но мне так нравится одному — смотреть кругом, пошел, куда хочу, друг Жасмин со мной, сам поел — не поел, какая разница… Как-то вскочил среди ночи, привиделся мне большой желтый цветок с печальным лицом, «Саша, говорит, спаси меня… » Я встал и вниз, одеться не успел, но на лестнице тихо, пусто, прибежал, схватил лист оберточной, серый, шершавый, что надо, потом желтые цвета, торопясь, открыл, пальцы в баночки… Кисти так и не полюбил, Малов, зачем они, у меня их десять, вытер тряпкой и продолжай… Нарисовал цветок, как видел его, а он, конечно, получился другой, так всегда бывает, но тоже большой, печальный, стоит среди полей, небо темное, только светлая полоса на горизонте…
Как бы я так бегал, Малов, из семьи, это всех будить?..
//////////////////////////////////////////
Картинки другими стали, иногда цветы растут из земли, однажды реку нарисовал, в тумане, и цветок на берегу, словно чего-то ждет, со светлым лицом… потом черный кот на траве… еще дерево в поле, кричит ветками, над ним птицы, птицы… стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе это, ты отвечаешь:
— Саша, рисуй, лучше крыльев не придумаешь, а я старый дурак, мне крылья давно подрезали.
— А что ты все пишешь, — я спросил.
Ты отвечаешь — «современную историю».
Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били — давно, не так давно, и совсем недавно стукнули, плюнули в лицо… но нам так и надо, дуракам.
— Загадками говоришь, Малов… — я даже обиделся, а ты мне:
— Саша, забудь эти глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь, рисуй…
— А ты бомбу делал, Малов?..
— Я тогда еще студентом был у одного физика, Петра Леонидовича, он отказался. Его выгнали, и нас разогнали, с последнего курса, потом доучивался через десять лет.
Коты твои в порядке, правда, Белявка совсем разбушевался, кошкам покоя, прохода не дает, глаза косые, морда разбойничья, Ольга-соседка ругает его за драки — «бес мудастый..», но любит, подкармливает, если остается у нее, делится… На самом деле он добрый кот, возьмешь на руки, прижмется, замурчит… растет еще, силу набирает, может самого Нашлепкина одолеет, если кормить хорошо, и я стараюсь. Шурка-трехцветка одна из всех его может приструнить. Он сначала решил ее нахальством одолеть, наскоком, нападает, а она визжит, бросится на спину, всеми лапами отбивается, для интима не сезон, сплошное у него зазнайство и понт. А потом, смотрю, крепко взялась за него, на каждом углу воспитание — оплеуха да оплеуха… И, знаешь, он ее зауважал, боится теперь, а вообще-то они дружные ребята. Аякс твой черный, длинноногий, самый старший, немного в стороне, его никто не смеет трогать, он тоже никого, мирный, но независимый кот, мог бы и самого Нашлепкина побить, но не хочет вмешиваться, живет один. Он первый к мискам подбегает, выстраивает толпу, не допускает давки и взаимных оплеух. Они после него только, а если опоздает, кучей лезут, толкаются у мисок, ссорятся… Так вот, Аякс — иногда поест, потом как бросится ко мне с открытой душой, лезет на грудь, прижимается головой к лицу, дружит, потом спрыгнет и уйдет спокойно, может любит, а может долги отдал?..
Считаю дни, напиши.
