– Робэрт, Робэрт… – они зовут меня Робэртом.
Ничего не спрашивать, не просить, ничего не ждать от них. Здесь мое место, среди трех домов, на лужайке, местами заросшей травой, местами вытоптанной до плоти, до мяса – слежавшейся серой с желтизной земли. И небольшими лохматыми кустами, над ними торчат четыре дерева, приземистые, неприметные, с растерзанными нижними ветками, их мучают дети, «наши потомки», а дальше с трех сторон дорога, с четвертой земля круто обрывается, нависает над оврагом.
Cтою, прислонившись к дереву, еще светло, солнце за негустыми облаками, то и дело выглядывает, выглядывает… детская игра со мной… А с кем же еще, если только я это понимаю. Тепло, я одет как надо, главное, шарф на мне – вокруг горла и прикрывает грудь, и ботинки в порядке, тупоносые, еще прочные, правда, без шнурков. Важная черта характера – ходить без шнурков.
Нет, не так, не я из времени выпал, оно из меня выпало, природа не допускает пустот, их создают люди. Все-все на месте, никаких чудес, к тому же не мороз, редкая для наших мест осень, листья еще живы, но подводят итоги, и солнце на месте, фланирует по небу, делая вид, что ничего не происходит, его лучи крадутся и осторожно ощупывают кожу, будто я не совсем обычное существо.
Справа дом, девятиэтажный, с одним подъездом, слева, на расстоянии полусотни метров – второй, такой же, или почти такой, но не красного цвета, а желтого, а третий – снова красный, немного подальше, у одной из дорог. Я нахожусь на длинной стороне прямоугольного треугольника, на ее середине, забыл, как называется… но вот короткие стороны – катеты!.. они зажимают меня, катеты, с двух сторон, а с третьей, за спиной, овраг. Мои три стороны света, мое пространство, треугольник земли.
О траве я уже говорил, главный мой союзник, еще в одном месте песок, дружественная территория, детская площадка, но мешают дети, несколько существ с пронзительными без повода выкриками. Рядом поваленное дерево, чтобы сидеть, но я не подхожу, оно затаилось, и против меня, я хорошо его понимаю: три его главных ветви, три обрубка, три аргумента грозными стволами нацелились на меня. Оно не простит, никогда, ни за что, пусть я не при чем, но из той же породы…
А скамеек нигде нет. Для устроителей сегодняшней жизни важно, чтобы люди стояли. Сидя бредовые идеи хуже воспринимаются.
Ну, а с лежанием людей вождям приходится смиряться, спать стоя природа не позволяет… пока ее не подчинили, как полагается…
Подъезд дома, что слева от меня, лучше виден, дверь распахнута, входи, шагай куда хочешь, но мне пока некуда идти, еще не разобрался. Стало прохладно, ветер ожил, дождь покрапал, здесь где-то я живу. Далеко уходил, смеялся, бежал, разговаривал сам с собой, убеждал, спорил… и вот, никуда не делся – обратно явился. Тех, кто исчезает, не любят, нормальное отношение по общим меркам настолько естественное, что перехватывает дух. Всегда мордой в лужу, этим кончается, и значит, всё на своих местах.
Общее пространство легко захватывает, притягивает извне чужеродные частицы, фигуры, лица, звуки, разговоры… всё, всё – делает своим, обезличивает, использует… Сюда выпадаешь, как по склону скользишь… или сразу – обрыв… Наоборот, Остров необитаем, на нем никого, чужие иногда заглянут и тут же на попятную, им там не жить… как пловцы, нырнувшие слишком глубоко, стараются поскорей вынырнуть, отплеваться, и забыть, забыть… Жить общей жизнью безопасней, удобней и легче, да… Таких как я, которым смертельно тошно здесь, противно, -немного, иногда встречаешь, раз в год или два… И переходим на другую сторону улицы, на расстоянии мы друг друга любим, а подходить не стоит, обнаружатся различия, и друг может худшим врагом стать. Такова особенность нашей жизни, все нормальные в стае, ненормальные поодиночке бродят.
Но и одному… все тяжелей становится, наедине с печальными истинами, с памятью об ушедших друзьях… Оттого, наверное, граница стирается, прозрачней вокруг стало, и если зовут отсюда, со своими дурацкими вопросами… теперь слышу, а раньше, нет, не слышал… Чувствую, в конце концов двойственность устанет, подведет меня к тому краю, где ни туда, ни сюда. И останется от меня одна трава.
Заслуживаю ли я большего – не знаю, думаю, неплохой конец.
……………………………………..
Из дома недавно вышел, уверен – руки пусты, ботинки без шнурков, без них недалеко уйдешь. Я многое еще помню, хотя не из вчерашней жизни, да что говорить, куда-то годы делись… В них многое было… не запомнилось, но уверенность есть, что было; я постарел, а идиоты, не чувствующие изменений, не стареют. На жизнь ушли все силы, видно по рукам. Наверное, и по лицу, но здесь нет зеркал.
Я смотрю на руки, тяжелые кисти с набрякшими сине-черными жилами, кожа прозрачная, светло-серая в кофейного цвета пятнах. Это мои руки, попробовал бы кто-нибудь сказать, что не мои… И я понимаю, по тяжести в ногах, по этой коже с жилами и пятнами, по тому, как трудно держать спину, голову… и по всему, всему – дело сделано, непонятно, как, зачем, но сделано, все уже произошло. Именно так, а не иначе!.. Жалеть?.. Слишком простое дело – об этом жалеть. И лучше не вмешивать окружающих в свои счеты с жизнью – у каждого свои. Что еще осталось?.. – потихоньку, понемногу искать, восстанавливать, пробиваться к ясности… соединять разорванное пространство…
И если получится соединить в отдельном человеке, то значит может быть соединено, вопреки времени, — в каждом, всюду, везде, всегда.
Перебирая в уме возможности, вижу, другого выхода нет.
Нет, можно еще окончательно выйти из ума, и хлопнуть дверью.
Но я не совсем сумасшедший, после скитаний всегда возвращаюсь на «путь истинный, единственный», как они называют эти бдения и суету перед темнотой. Но не стараюсь обмануть себя, а это непростительно в жизни, требующей увлеченности мелочами и занудной с ними возни. А перед окружающими притворяюсь, чужой среди своих… Так мне иногда кажется, человеку трудно оценить степень своей искренности, где у тебя стояние насмерть, а где только роль, игра, хотя изощренная может быть она…
Вот поставят к стенке или подведут к краю – тогда станет ясно.
