Саша Кошкин и настоящая художница.
…………………….
Пришел, стучу, она с большим промедлением открывает, глаза заспаны, лицо помято, говорит, ночами теперь трудится, пишет новые темы. Везде листы, листы… никак не разгляжу, что на них, «что это», спрашиваю, а она — «авангардный эксперимент, темпераментная графика».
Ну, Малов, тут я понял, что от современности навсегда отстал. Похвалил, конечно, цвет красивый, пятна-кляксы симпатичные разбросаны… Увидал на одной картине вроде цветок, и дернуло меня, Малов, выскочить со своей новостью.
— Я тоже цветы рисую… — говорю. А она — «покажи», и так пристала, что я пошел к себе вниз, отобрал самые красивые, штук десять, и принес.
Она в это время в кухне чайник поджигала, «поставь у свободной стенки», кричит. Я расставил, она входит, смотрит…
Малов, Кис, ты мой единственный друг, скажи правду, чем я ей так насолил?
Она сначала ничего, вроде спокойно восприняла, «так — та-ак…» говорит, подошла, прошлась по ряду, потом обратно… еще раз…
И я вижу, что-то совсем нехорошее прорезается, сгущается и назревает…
— Что, очень плохо? — спрашиваю, голос неуверенный, самому противно стало. Но страшно, понимаешь, впервые смотрит не простой человек, а художник, ученый мастер, и что-то у меня совсем не то, понимаешь? Чувствую беду, сердце хлопает сломанной дверью на сквозняке.
— Это и есть твои цветы?
— Ну, да… — отвечаю, — чьи же еще, конечно мои.
Пусть самые плохие, не откажусь от них никогда!
— И ты э-т-о нарисовал сам?
Я не понял, как можно по-другому рисовать… Смотрю на нее и молчу.
А с ней странные вещи происходят, изменения в лице и всем теле… Вот ты, Малов, не смотришь по вечерам, презираешь телек, а зря, если б ты видел фильмы про вампиров, то сразу же понял меня, а сейчас объяснять и объяснять, а я долго не люблю, ты знаешь. Вечно ругаешь меня, — «опять спешишь, подробно расскажи…», а что рассказывать, обычно в трех словах все ясно. Но в этом месте, я понимаю, тебе совсем не ясно, а мне трудно объяснить.
Она превращаться стала, Малов! Ну, не так, конечно, чтобы рубашка трещала, шерсть на груди, морда волчья и прочее, но вижу, лицо рябью пошло, заколебалось, затряслись губы, обострился нос… зубы — и они заострились, хищными стали, и вообще, очень хищный возбужденный вид… волосы растрепались, хотя ветра никакого…
Я стал пятиться, пятиться, а она хочет высказаться, но звук застрял по дороге, не вылупляется никак… губы шевелятся, тонкие стали, черные, злые… И наконец, как закричит хриплым незнакомым голосом:
— Убирайся, идиот, уматывай с глаз долой, и цветы свои идиотские забери…
Малов, так и сказала — идиотские, почему?..
Я дрожащими руками собрал листочки, и к двери, к двери, а она уже меня не видит, бегает по комнате, что-то бормочет, ругается страшно неприлично, это уж я повторить не в силах…
Я выскочил за дверь, и слышу — ясным громким голосом сказала:
— Боже, за что наказываешь меня! За что этому идиоту дал все, что я так долго искала, трудилась не покладая рук, себя не жалела, никакой личной жизни, одни подонки… за что???
И зарыдала.
Малов, мне стало жаль ее, хотя ничего не понял. Ну, не понравилось, ну, понравилось, разве можно так биться и рвать себя на части, Малов?..
Пришел вниз, сел… Как-то нехорошо от всего этого, словно грязь к рукам прилипла, и чувствую, не смоется, хотя не знаю, в чем виноват. И жаль ее, и понимаю, что всё, всё, всё — мне с такими людьми невозможно вместе быть, я боюсь их, Малов. Я отдельно хочу. Мне так захотелось исчезнуть, скрыться с глаз от всех, стать маленьким, залезть в какую-нибудь щелку, схорониться, писать тихо-незаметно свои картиночки… Спрятать жизнь свою, понимаешь?..
И долго не мог успокоиться. А потом вдруг развеселился, вспомнил — она же меня из моей квартиры выгнала!..
Проходят дни, все тихо, она мириться не собирается, а я тоже не иду. Я такие вещи умом не могу, не умею, ты знаешь, просто тоскливо, скучно становится, и все тогда, конец, край. Будь как будет, а встречаться, опять слова… не получится, Малов. Только мне горько, что столько злости родилось от моих цветов, не думал, нет. Вот и обидно мне за них стало.
Из повести «Жасмин»: 4 комментария
Обсуждение закрыто.
Да, часто может так лучше, чтобы поддержки не было вообще. Здесь все зависит от ЛИЧНОСТИ поддерживающего. Поддержка ценна, если это тонкий понимающий человек, например, сам хороший художник. Меня в самом начале поддержали Миша Рогинский и Женя Измайлов, отличные художники и интеллигентные люди, участники первых свободных выставок. Потом я писал картинки почти десять лет, до первой выставки почти никому не показывая работ и не ожидая похвал. Выставка прошла со скандалом 🙂 но меня это не травмировало, потому что главные слова были сказаны Рогинским — «надо работать». Не было особых похвал — «понравилось» и «надо работать». Это неплохо для начала. А если какой-то коммивояжер попадется, делец, то это плохо, лучше, чтобы никого тогда. И до сих пор почти никаких отзывов обо мне нет, хотя было немало выставок, но никакой раскрутки, и слава Богу 🙂
Да, ассимметрия признания / ценности художника налицо.
…Сейчас я думаю, что, быть может, лучше всего — когда в этом самом НАЧАЛЕ вообще никакой поддержки нет. Это и есть самая настоящая правда жизни: движение художника в полном одиночестве, только внутри своего искусства. Но это внутренний взгляд (я смотрю на это как «художник» — скажем, как поэт, который 20 лет никому вообще свои тексты не читал, кроме 2-3 друзей).
А внешняя позиция — противоположная. Всячески вынюхивать, выискивать и поддерживать тихие таланты. Я этой позиции следую как журналист. Для меня победа — пробить материал о нераскрученном или просто негромком таланте 🙂 Думаю, такой должна быть и государственная позиция в области продвижения культуры. Ну да что уж тут, тут ясно(((
Точно также в миру воспринимаются действительные достижения — от злобы, насмешек до полного невнимания современников. Большая удача, если находятся немногие люди, которые поддерживают в НАЧАЛЕ пути. Моему герою в этом смысле повезло. Герою повести «Предчувствие беды» повезло меньше, но он и сам виноват — оказался человеком нецельным, подпорченным окружающим миром…
История очень показательная для перипетий в биографиях художников.
Я взяла не меньше 30 интервью у разных живописцев и вообще рисовальщиков и фотографов, они всегда перерастали в чайные беседы, вне формата, и много такого вот чувствовала в этих беседах. По сути, некоторые биографии — это истории фиаско, но облечены они в миру абсолютно по-разному, от серости до поклонения у масс.
Спасибо (как всегда у вас, да).