У Зоси долго не было котят, она болела. Сначала у нее было другое имя. Маленькая, совсем черная, хвостик короче обычного, а вокруг глаз коричневые круги, там шерсть светлей. Выглядело как очки, я и назвал ее — Очкарик. Потом, с возрастом круги исчезли, и надо было подумать о другом имени.
Я ее больше всех любил, и она меня тоже. Очень старательная выросла кошка, умненькая как сама Алиса, ее бабка. Преданная котятам, это у нее от матери, Люси. Вот и назвал ее Зосей, так звали женщину, которую я любил, но не получилось у нас ничего.
Такой как Зося, я другой кошки не знал.
Выйдешь ночью на кухню, Зося сидит на подоконнике. За окном наша поляна, освещенная полной луной… травы, кусты, на ветках одинокие капли блестят… Люблю это время, осенние ночи. Еще тепло, сентябрь, но нет уже в природе буйства и безоглядной тупости, как летом… все понемногу останавливается, замирает… Мы с Зоськой родственные души были. Подойду к ней, поглажу, она даже не вздрогнет, смотрит вперед, смотрит… Мне жаль ее становилось. Видишь, живое существо берет на себя больше, чем может от природы понять. И с людьми так случается, тоже своя тоска.
Если на коленях сидит, едва слышно помурлыкивает. Она всегда так мурлыкала, чтобы никто, кроме меня не слышал. И в постель приходила особенным образом. Надо было лечь, погасить свет, потом подождать, кашлянуть, похлопать ладонью по одеялу… Тогда раздается стук, или мягкий прыжок, или двери легкий скрип… она тут же возникает, бежит, бежит… Прыгает на кровать и сразу же носом к носу, так мы здоровались. И тут она громко мурлычет, суетится, устраивается, копает одеяло… Она ложилась мне на грудь, чтобы вся под одеялом, только голова открыта, и лицом к лицу, лапы на шее или на плече, и замирает. Еще надо было руку положить ладонью на ее лапы, тогда она вытаскивает лапки из-под руки, одну за другой, и кладет мне на руку сверху, и это уже все. Я мог брать ее лапки, удерживать, она выпускает коготки, но чуть-чуть… и мы постепенно засыпаем, вместе… Проснусь ночью — Зося спит, за окном туман, луна поглядывает на нас… А иногда, проснусь, ее нет, иду на кухню…
Она на окне, смотрит на луну.
Обидчивая была страшно. Вот она сидит на коленях, я глажу ее, но стоит только отвлечься… Задумаешься, зачитаешься… Она это сразу улавливала. Напрягается, замолкает, несколько секунд тихо — потом как оттолкнется от колен… когтями!.. иногда до крови ногу раздерет… И бежит, бежит от меня, может наткнуться на дверь, разбить губу… все уронит на пути, от отчаяния и обиды ничего перед собой не видит…
— У вас с ней серьезная любовь… — Генка без шуточек не мог, такой уж тип!..
* * *
Он рядом со мной жил, однокомнатная у него. Окна к мусоропроводу, балкон всегда пустовал. Звери обходили его жилье. Не в запахе дело, у Гены не было запасной еды, и часто никакой не было.
Мужчина лет пятидесяти, чуть младше меня, но гораздо моложе выглядит. Всю жизнь прожил в этой квартире на первом этаже, здесь родился, вырос, ходил в школу… Никто не знает, что получится из человека.
Его уже нет, а ты как о живом…
Ну, и ладно. Есть такие люди и звери, они всегда со мной. Вот Феликс, например. Или Вася, мой пес. Его давно нет, а я приду домой, забудусь, и говорю:
— Ну, Вася, как наша жизнь, непонятна и трудна?..
Никакая не игра, забываю. Вот и с Геной так.
С первого взгляда ничего хорошего в нем. Никогда не работал, мать кормила. А потом подвела — умерла в одночасье от инфаркта. Гене за сорок уже было, он работать не стал, начал сдавать квартиру. Как пригреет солнце, растает снег, Гена уходит спать к оврагу. Вбивает колышки, натягивает полиэтиленовую пленку — от дождя, и лежит под ней в спальном мешке. Утром ко мне заносит мешок, колышки и пленку, оставить нельзя, сопрут… Раньше овраг был сухой, не было комаров. После дороги сырость поднялась, и Гена переместился подальше от оврага. Но от комаров нигде спасения не было. Мучился несколько лет… Потом осушили овраг, отвели воду вниз по трубе, под дорогой проложили. Стало легче, но он все равно недоволен. Машины! Пусть редко, но это еще хуже, в ночной-то тишине… Сна как не бывало!..
— Взорву, — он грозился, — нет из-за транспорта нормальной жизни. И куда они мчатся по ночам?.. В никуда!..
Я для спокойствия возражаю, труба проложена, овраг сухой…
— Ты все о нем печешься, об этой скважине… А я?
Молчу, не скажешь ведь ему — спи дома…
Он днями сидит на лестнице, а в теплые погоды у оврага, читает. Зимой выгонял жильцов, дома жил. Главное, протянуть свои копейки до весны… У него не получалось, попивал. Немного, но каждый день. Пока было дешево, он держался, а потом сник. Начал и зимой жилье сдавать, спал на лестнице. На верхних этажах тихо и тепло. Забирается повыше, расстилает спальник на подоконнике. Наши дома самые старые в городе, теперь таких широких подоконников не найдешь…
— Здесь хорошо, — говорит, — вид гораздо лучше, чем из домашнего окна.
В самом деле, окна на лестнице смотрят на реку и овраг, с большой высоты. Красиво живет.
Он постоянно читал, куда больше меня знал всякой всячины. Раз или два в день стучится, мы садимся, пьем чай и говорим о разных вещах, которые нас не радуют.
Он считал, работа губит человека, если не интересная. Я думаю, он прав. Вообще, он не любил людей.
— За что их любить?..
— Наверное, не за что, но мы ведь от потребности любим.
— От потребности другой вопрос. Вот у меня, например, потребность, чтобы на земле ничто не менялось, хватит!.. Все, что человек ни сделает, только к худшему.
Я не хочу об этом думать, такие мысли отвлекают от ежедневных дел. А у Гены нет дел, зато интересные мысли так и брызжут.
Когда человек умер, многое вспоминается, всему значение придаешь. Гена давно еще говорил:
— Овраг освободить надо, дорога душит. Взорва-ать…
Я думал, он просто шутит или бесплодное возмущение, как бывает у нас, а получилось совсем не просто.
— Что за жизнь, — он говорит, — люди звереют, звери гибнут, земля пустеет…
Мне с людьми давно не по пути, а земля… Я не против, чтобы пустовала, шума не люблю. Тишина и запустенье не самое плохое на земле.
Когда живешь на одном месте много лет, приятных людей теряешь — кто умирает, кого убили, или спился, повесился, или вены резать решил — модно стало резаться. А приходящие на их место своими не становятся, у них новые интересы. Но вот история, и новых-то все меньше, они теперь в другие места стремятся. А звери, растения… они всегда свои. Иногда пропадают, погибают, зато новые похожи на старых, к ним быстро привыкаешь. Гена говорил, стойкая генетика у них.
— В чем людская слабость, знаешь?.. Все новое изобрели, а генетика старая. На воспитание-образование надеемся, а это рисковые вложения, как теперь говорят. Чуть что случится, катимся обратно, проступают знакомые черты. Правила новые, а генетика старая. Переписать бы код, руки давно чешутся…
Может, слегка захвалился, но от природы на многое способен был.
Неприятно прошедшее время применять к живому существу. То и дело в настоящее перебегаю, ничего не хочется менять!.. Вот Гена живой, ходит по-старому ко мне в гости, слегка поддатый, он умел силу духа в себе поддержать… или спит на самом краю оврага, или повыше, перед ним на травке, или в доме, на пыльном теплом подоконнике, на седьмом или восьмом этаже… На девятом дует, он говорил.
Иногда мне кажется, так мало времени нам дано, а мы валандаемся, раскачиваемся, прохлаждаемся, волыним, тянем резину да разводим канитель… А потом стукнет в голову, а что важно-то?.. Что делать нужно, куда стремиться? Не знаю, что сказать… Чувствую только, все не то, не то… Течение прижимает к мелководью, а где-то большая глубина должна быть… Как на лодке… по скорости ощущаешь, где-то рядом глубина…
А, может, жизнь спасает нас мелочами да сутолокой вокруг них?.. Если без этой ежедневной суетни… вдруг окажешься среди глухого поля, перед тобой спуск пологий, темнота, чернота… и все убыстряется спуск, обостряется… Иногда такое вижу во сне — стою, трава чуть шелестит у колен… поле, а дальше — черно… Просыпаюсь. Не то, чтобы страшно было, и не кошмар, а будто ноет зуб, тонкой болью пронзает тело… Тоска. Правильное слово — тоска, да…
Когда живешь на одном месте, так и хочется жизнь тронуть за плечо — оглянись… и даже кажется, можно время остановить. Хотя бы замедлить, чтобы разглядеть милые черты. Вспомнить вчерашний день, а он такой же… И не удивляться завтрашнему, в нем все обычное будет да привычное… Тогда чувствуешь себя уверенней. Ведь мы только ступнями на земле, а живем в воздухе, пусть небольшая высота… Сначала не чувствуешь ее, а с годами трудней дышать становится. Росточек невелик, а все равно, порой кажется, слишком высоко забрался. И безопасней свернуться в клубок у собственных ног. Но этим все и кончается — тебя берут, насильно распрямляют… и опускают на два метра ниже поверхности, хотел покоя, вот тебе спокойное место, говорят…
Я про Гену говорил?.. Отвлекся…
В его квартире никто не живет. В прошлом году купили приезжие бандиты, понаехали толпой, кривились — и стены расписаны неприлично, и паркет в навозе, и кафель вынесли… Только унитаз на месте, зато с трещиной… Сплошные жалобы. Нормальный пол, просто коты отдыхали в пустом и теплом помещении. Кафель и прочее?.. даже обидно говорить, обычные дела. А на стенах Гена мысли сохранял, толстым черным фломастером. Например — «я еще мыслю, но уже не существую… » А последние годы только — «я еще жив» — и дата… «я еще живой» — и дата…
Что эти торгаши понимают в жизни нашей…
А потом исчезли новые хозяева, ни звука о них… И квартира стоит.
Вот и друга моего перед смертью что-то часто милиция посещала, хотя за всю жизнь он мухи не обидел… А про суды и прочее знаю не понаслышке — немного поадвокатствовал, пытался как-то людям помогать. Да не прошибешь эту стену, если не чужие «подставят», так свои коллеги-адвокаты… Махнул рукой.
У диких зверей проблем с жильем нет. Свить гнездо, выкопать нору своими «двумя — четверьмя»- все взвешено сверху. «Звоночек» прозвенел, и, вперед! У людей, же, кругом земли немеряно, а все давятся в городах. Политическая и экономическая ситуации таковы, что они заменили нам Природу… Ситуация с Геннадием не диво в людском сообществе, единственно, проблема с баней. Через пару месяцем от тебя начинает пахнуть за три метра против ветра. Чаще всего, это и является сигналом, загибающим человека к своим таким же, а скверный алкоголь облегчает чувствие дискомфорта, помогает его совсем забыть. Геннадий хоть читал, общался с Природой на берегу своего Оврага, в камере же теплотрассы несравненно теплее, но процесс одичания круче…
Думаю, в каждом городе и городишке сейчас есть такие истории. Этим бандитизмом занимается администрация, сговорившись с нотариусами, судом и т.д. редко удается помочь этим людям, если и остаются живы, то лишаются своего жилья. Недавно так нашего соседа чуть не лишили квартиры. Умерла мать, и люди подсуетились, подсунули ей подписать завещание на чужую тетку, а не на единственного сына. Мать уже умирала, была под действием наркотиков, а врачи якобы не знали, что в палате происходит. И даже подписал за мать другой человек. Все равно пришлось полгода доказывать, что завещание недействительно, но это еще повезло.
Вот и у меня был такой друг — убили из-за квартиры… Книгу он писал: «Теория социальной сетки и личной свободы», спасти не удалось, выбросили новые хозяева.
А я люблю весну и лето — люблю буйство, а осенью мне мучительно тоскливо. 🙂