… странная вещь произошла — он стал сомневаться в своих основах, что было не присуще его жизни на протяжении десятилетий. Началось с мелочей. Как-то на ярмарке он увидел картинку, небольшую…
Там в рядах стояли отверженные, бедняки, которым не удалось пробиться, маляры и штукатуры, как он их пренебрежительно называл — без выучки, даже без особого старания они малевали крошечные аляповатые видики и продавали, чтобы тут же эти копейки пропить. Молодая жена, он недавно женился, потянула его в ряды — «смотри, очень мило…» и прочая болтовня, которая его обычно забавляла. Она снова населила дом, который погибал, он был благодарен ей — милое существо, и только, только… Сюда он обычно ни ногой, не любил наблюдать возможные варианты своей жизни. В отличие от многих, раздувшихся от высокомерия, он слишком хорошо понимал значение случая, и что ему не только по заслугам воздалось, но и повезло. Повезло…
А тут потерял бдительность, размяк от погоды и настроения безмятежности, под действием тепла зуд в костях умолк, и он, не говоря ни слова, поплелся за ней.
Они прошли мимо десятков этих погибших, она дергала его за рукав — «смотри, смотри, чудный вид!», и он даже вынужден был купить ей одну ничтожную акварельку, а дома она настоящих работ не замечала. Ничего особенного, он сохранял спокойствие, привык покоряться нужным для поддержания жизни обстоятельствам, умел отделять их от истинных своих увлечений, хотя с годами, незаметно для себя, все больше сползал туда, где нужные, и уходил от истинных. Так уж устроено в жизни, все самое хорошее, ценное, глубокое, требует постоянного внимания, напряжения, и переживания, может, даже страдания, а он не хотел. Огромный талант держал его на поверхности, много лет держал, глубина под ним незаметно мелела, мелела, а он и не заглядывал, увлеченный тем, что гениально творил.
И взгляд его скользил, пока не наткнулся на небольшой портрет.
Он остановился.
Мальчик или юноша в красном берете на очень темном фоне… Смотрит из темноты, смотрит мимо, затаившись в себе, заполняя собой пространство и вытесняя его, зрителя, из своего мира.
Так не должно быть, он не привык, его картины доброжелательно были распахнуты перед каждым, кто к ним подходил.
А эта — не смотрит.
Чувствовалось мастерство, вещь крепкая, но без восторгов и крика, она сказала все, и замолчала. Останавливала каждого, кто смотрел, на своем пороге — дальше хода не было. Отдельный мир, в нем сдержанно намечены, угадывались глубины, печальная история одиночества и сопротивления, но все чуть-чуть, сухо и негромко.
История его, Паоло, детства и юношества, изложенная с потрясающей полнотой при крайней сдержанности средств.
Жена дергала его, а он стоял и смотрел… в своем богатом наряде, тяжелых дорогих башмаках…
Он казался себе зубом, который один торчит из голой десны, вот-вот выдернут и забудут…
— Сколько стоит эта вещь? — он постарался придать голосу безмятежность и спокойствие. Удалось, он умел скрыть себя, всю жизнь этому учился.
— Она не продается.
Он поднял глаза и увидел худого невысокого малого лет сорока, с заросшими смоляной щетиной щеками, насмешливым ртом и крепким длинным подбородком. Белый кривой шрам поднимался от уголка рта к глазу, и оттого казалось, что парень ухмыляется, но глаза смотрели дерзко и серьезно.
— Не продаю, принес показать.
И отвернулся.
— Слушай, я тоже художник. Ты где учился?
— Какая разница. В Испании, у Диего.
— А сам откуда?
— Издалека, с другой стороны моря.
Так и не продал. Потом, говорили, малый этот исчез, наверное, вернулся к себе.
Жить в чужой стране невозможно, если сердце живое, а в своей, по этой же причине, трудно.
Вернувшись домой, Паоло долго стоял перед своими картинами, они казались ему чрезмерно яркими в своей вызывающей радости, фальшивыми, крикливыми какими-то, а лица — театральными масками, выражающими поверхностные страсти, грубо и назойливо.
Ни в одном лице нет истинного чувства!..
Это миф, чего ты хочешь? — он говорил себе, — страна чудесной сказки, только намекающей нам на жизнь.
Да, так, и все же…
Он запутался, в картинах не было ответа.
Он стал понемногу, постепенно, все больше и больше думать о себе. О своей странной судьбе, которой вовсе, оказывается, не управлял, хотя держал в руках все нити, неутомимо строил, пробивался…
Я был честен!.. Делал то, что умел, не изменяя совести.
Ну, вроде бы…
Оказывается, вовсе не думал о себе, в безумной радости от неожиданной удачи, а как же — так внезапно и, можно сказать, на старости лет — талант!
Он отмечал свои вехи картинами, успехами… деньгами, восторженными откликами, письмами образованных и умных друзей, почитавших его гений…
А в юности, как было?.. Он воевал тогда, завоевывал пространство. И тогда не любил думать о себе, копаться — не умел это делать, да.
Он всегда был поглощен текущей жизнью, борьбой, поражениями, потом победами…
Теперь он просто думал, не глядя по сторонам, не вспоминая победы и заслуги — что произошло?
Каким образом?.. Почему так, а не иначе? Как я оказался здесь, именно здесь, таким вот, а не другим?..
Как все получилось?
В его вопросах не было отчаяния, тоски, раздражения, сожаления или разочарования, просто усталые вопросы в тишине.
О чем он подумал, когда увидел портрет, первая мысль какая?..
«Никогда не продаст!»
Он вспомнил, и ужаснулся. Вроде бы всегда считал, главное — сама живопись. Обманывал себя? Или изменился?..
Второй мыслью было — «мои лучше. А эта вещь темна, тосклива»…
— Но тоже хороша, — он вынужден был признать.
— И все-таки… не купят никогда!
Эти разговоры с собой были ему тягостны, трудно давались.
Он был талантлив, с большой внутренней силой, зажатой в темной нищей юности, наконец, вырвался на свободу, нашел свой талант, благодаря ему разбогател… Счастливо женился, неутомимо писал и писал свои сказки про счастливую прекрасную жизнь, да… Потом жена умирает, ничто не помогло. И он десять лет живет один, талант не подвел его, он пишет, странствует… Снова женится на молодой красивой девушке, зачем? Чтобы дом не был пуст, он умел менять жизнь, решительно и круто. Хозяин свой судьбы. И свершилось, дом снова живет. Все, что он предпринимал, получалось…
Если вкратце, все так.
Оказалось, вовсе не так? Живопись не живопись, а жизнь… как картина — закончена, и нечего добавить.
— Нет, нет, не спеши, совсем не так…
— Добрались до тебя, да?
— Похоже, добрались, и спорить-то не с кем. Говори — не говори… Он усмехнулся.
— Что-то изменилось. Не в болезни дело.
— Устал от собственной радости, громкости, постоянного крика, слегка утомился, да?..
— И не это главное.
— Наконец, увидел, что ни делай, жизнь все равно клонится в полный мрак и сырость, в тот самый подвал, из которого когда-то вылез. С чего начал, тем и кончу?..
— Вот это горячей…
Паоло и Зиттов (фрагментик еще): 8 комментариев
Обсуждение закрыто.
Разумеется, сугубо личный выбор — связь есть, но Вы не хотите ее обнаруживать 🙂 Значит, она сама обнаружит Вас, когда придет время. Самые лучшие произведения искусства не закрывают глаза на смерть, и ни на что не закрывают. Жизнь по природе своей это сопротивление смерти, борьба с энтропией, и никуда от этого не денешься. В этом основная драма жизни, а без драмы искусства нет. Мое мнение.
Нет, для меня источником творческой энергии всегда была только любовь и радость жизни. Смерть и несчастье — никогда!
Я признаю, что жизнь всячески «срослась» с драмой смерти, но предпочитаю не обнаруживать их связь — есть у жизни и такое, куда смерти ни за что не добраться.:)
О смерти — никак! Она есть, но она не достойна творчества. 🙂
А жалость в реальной жизни … ну куда ж от неё? 🙁
Насчет «умирают сразу» — не так, таких как раз мало, просто мы вовремя отворачиваемся от умирающих, проходим мимо, да и они стараются не попадаться нам на глаза 🙂
Человек многое может себе позволить, только я мало знаю творческих людей, для которых смерть не была бы драмой. В сущности, эта драма — один из основных источников, питающих творчество. Я уж не говорю о такой штуке как мораль, она без смертности человека вообще неизвестно чем бы была 🙂
Отношение к жизни, чем Вы серьезней и глубже относитесь к ней, неотделимо от отношения к смерти. А радость жизни от осознания смертности только сильней становится. Я вот хожу по лестнице каждый день, и за стеклом почти на каждом этаже вижу замерзших насекомых. Возможно, они не понимают свою драму, но я-то понимаю. Я уж не говорю о собаках и кошках, которых у нас сейчас пытаются не впускать в подвалы, чтобы они могли согреться. Это ревнители чистоты подвалов, они очень жизнерадостные люди, уверяю Вас 🙂
Я думаю, у человека нет возможности быть жизнерадостным, если рядом с ним погибают живые существа, которые ничуть не хуже его.
Может быть и эквилибристика.
Но вы знаете, человек может себе её позволить.
Отчего он не может позволить себе облегчить осознание своей смертности? Природа не позаботилась о его сознании нисколько даже — ей плевать на его страдания — и если есть у человека такая возможность — быть жизнерадостным, отчего обязательно это идиотизм? Возможно, это как раз один из вариантов высокой мудрости, Дан? И потом — таких кто умирает сразу довольно много тоже.
Привычная словесная эквилибристика 🙂
Мы с ней встречаемся каждый день, потому что рядом люди умирают, и они ничуть не хуже нас, а многие и лучше. Нужно быть особо жизнерадостным идиотом, чтобы этого не замечать, это первое. А второе — мы сами с ней встречаемся, потому что умираем не сразу, этот процесс обычно мимо нас не проходит, мы успеваем сообразить, что пришел наш черед. У нас нет такой кнопочки, как в Солярисе, чтобы нажал, вспышка, и пустота… Это было бы лучшим выходом, и я думаю, что так оно в скором времени и будет.
Зачем всё время держать в голове смерть, Дан? Пока живы — её просто нет, а когда умрём — нас уже нет. Никак мы с ней не встретимся — то её нет, то — нас нет. :))
И ведь далеко не все даже успевают сообразить что уже умерли. 🙂
Очень приятно в это верить, согласен. В этом есть альтруистическая нить, и эгоистическая. Я рад, что звери будут жить, это первое. И некоторые люди тоже 🙂 А второе — я рад, что после моей смерти картинки и тексты будут хотя бы существовать некоторое время, а будут ли они привлекать внимание… как получится.
Но я тоже понимаю, что когда подступит этот момент — ухода — вплотную, то вряд ли мне поможет утешение… дай бог, чтобы не слишком мерзко было, и не слишком сам себе противен.
Очень мудро… но человек умирает, а жизнь… всё-таки, пока ещё не столкнулась с нашей планетой какая-нибудь Нибиру… остается счастливо щебетать — и это меня, к примеру, очень утешает.:)