……………………………………….
Он поднимался по крутым ступеням, нащупывая в кармане маленький скользкий предмет. Ключ к одной из возможностей жизни. Он верил, что каждый миг, как луч света, упавший на фотопленку, проявляет одно из зерен, одну из возможностей жизни, остальные же, оставшись в темноте, притаились и ждут своего момента. И можно, сделав усилие, срезать угол, выломиться из стены, пойти по другому ходу, новому руслу — нет неизбежной судьбы, перед нами обширное поле возможностей, оно меняется, открываются одни двери, захлопываются другие… Мы сами создаем себе пути, сами их отрезаем.
Его юношеский задор понятен мне, особенно нежелание кого-то вмешивать в свою судьбу, обвинять в неудачах, брать в расчет обстоятельства и долго ныть над ними. Мне приятно слушать все это, пусть я уже не так уверен, вижу глухие стены и коварные ловушки, которые опять же ставим себе сами… и нечто такое, через что переступить не можешь ради самого ясного-преясного пути.
Он вложил ключ в узкую щель, дверь поняла сигнал на языке латунных бугорков, узнала его. Он в первый раз входит, один, в свое собственное жилье. Он все здесь воспринимает как подарок — ни за что! Вот комната, открытая всем ветрам. Он осторожно подошел к балкончику, висевшему над пропастью, сел на пол. Он плыл в темноту, внизу остались деревья, запахи сырой земли, гнили, ржавеющего железа. Оторвались — летим… Восторг перед жизнью проснулся в нем, и страх. Состоится ли она, или он сгинет, исчезнет, как рассыпается в почве прелый осенний лист?.. Обязательно сделать что-то важное, остаться, защитить себя — и не защищаться, не трусить, жить вовсю, не считая — он готов.
Он перешел в кухню, лег на матрац, брошенный на пол. Всплыла луна и нашла этот дом, и квартиру. Марк многое видел теперь — плиту, кем-то оставленную кастрюлю на гвоздике — светлым пятном, блестела поверхность пола, время от времени падали тяжелые мягкие капли из крана. И этот свет, и капли одурманили юношу, он упал в темноту и не видел снов.
…………………..
Внизу заснул Аркадий. Перед сном он с робостью подступил со своими вопросами к чужеземцу на табуретке. Тот, скривив узкую щель рта, выплюнул желтоватый квадратик плотной бумаги. Ученый схватил его дрожащими руками, поднес к лампе… Ну, негодяй! Мало, видите ли, ему информации, ах, прохвост! Где я тебе возьму… И мстительно щелкнув тумблером, свел питание к минимуму, чтобы жизнь высокомерного отказника чуть теплилась, чтоб не задавался, не вредничал! С тяжестью в голове и ногах он лег, пытался осилить страничку любимой книги, но попалось отвратительное место — химик растворял убитого художника в кислоте. Тошнотворная химия! Но без нее ни черта…
Он выпустил книгу и закрыл глаза. К счастью его сны не были тяжелы в ту ночь — не кошмар, не барак, не угроза… но утром накатило нечто, убивающее своей непостижимой нежностью, — давно забытое свидание -«до завтра? — до завтра…» — а через мгновение он знает, что завтра не будет ничего, и уже не объяснить… Сны бьют в цель, обходят барьеры, прорастают из трещин.
