……………………………
Эта женщина недавно появилась. Здоровается вежливо, улыбается каждый раз. Небольшая, тощая, в черной шубе до пят. Думаю, лет шестьдесят ей, то есть, на пенсии. Одна ходит, но не совсем — с ней собачка, маленькая черная сучка, лохматая. Собачка то и дело ворчит без всякой причины. Хозяйка ее успокаивает, иногда берет на руки. Собака старая, вдоль хребта длинные седые волоски.
Каждый день, утром и вечером встречаю обеих, и каждый раз хозяйка говорит очень вежливо — «здравствуйте!», а собачка тявкнет пару раз, но не рычит на меня, смотрит с интересом. Я не против, пусть живут. Одинокая женщина славянской внешности, какой от нее вред, пусть даже с собачкой. И все равно, не дом, а проходной двор, раньше так не было. И еще лунное затмение обещают. Не хватало нам своих затмений. Моя тень на луне! Никто меня не спрашивал! Ничего не боюсь — противно. А может не по себе, не знаю…
Наш дом называется «пенек» в нем пять этажей. Начали строить 12-этажный дом, но материала не хватило. Вначале был полон двор кирпичей. Кругом стройки забор высокий, но через щели видно. Я неподалеку жил, снимал квартиру. Каждый день мимо проходил, мне в этом доме свое жилье обещали дать. Я тогда видным специалистом был. А потом стал не нужен. А кто у нас теперь нужен, вор да бандит… Так вот, о чем я?..
Да, каждый день ходил мимо забора. Щели большие, если быстро идти, заглядывать не надо, эффект кино. Как-то утром иду, краем глаза ухватил — пусто! Остановился, прильнул к щели. Две небольшие кучки остались, на этаж не хватит. Так и не понял никто, что случилось, только сразу вышло решение строить не высокий дом, а наш пенек. Говорили, начальство поживилось — отвезли кирпич в соседний городок и продали. Но мне повезло, на третьем этаже дали квартиру. А с остальными, выше пятого, долго возились, объясняли… Крышу быстренько подвели, вселили жильцов, которым повезло, и с тех пор прошло двадцать лет. На каждом этаже восемь квартир, на первом одна служебная, без номера, значит, тридцать девять всего. Последняя тридцать девятая, точно знаю. В ней жила одна женщина, я к ней первое время заходил. Даже жениться подумывал, но потом она сама раздумала. К ней приехала дочка взрослая, и мы встречаться перестали. Я не переживал, с возрастом интересы меняются. Марками увлекся, а она кусты теперь сажает перед домом. Иногда вижу, копается под окнами. Посмотрю и отвернусь, у меня таких было… Я каждой пел — «была ты у другого, а теперь со мной лежишь…» Песня такая. Но женщины плохо шутки понимают. Раньше я бывал женат, два-три раза, давно забылось. Семьдесят вот-вот стукнет, хорошо, что еще теплый. И до магазина дойти не проблема. Никто мне не нужен, но без магазина трудно. Только один напиток признаю, огненную воду. Раньше старуха в доме напротив выручала, гнала, а недавно скончалась. Дочь гнать не хочет, толпа собралась, уговаривала… Нет, и змеевик хрясь! Я последние волосы рвал… Женщинам — не-ет, доверия никакого! Особенно, в моем возрасте. Знаю я их фокусы, «помога-а-ть буду…», а потом и квартира у нее, и все имущество ей… Навязчивый сервис. Тогда уж останется только поскорей убраться. Раньше говорили про ТОТ свет, кто теперь в эти сказки верит? То-то… Знаю, куда меня спихнут, и не спешу. Никто у нас не нужен, ни здесь, ни на том свете. Он ведь по образу и подобию устроен. Шучу. И вообще, у меня теперь ко второму полу отношение особое. Но если не поддаваться, они не тронут. А если особо наглая нацелится, я ей быстренько отлуп. Никогда не ругаюсь, тихо и четко говорю — «отойди, прохиндейка, всё знаю наперед…» Они тут же отваливают.
А эта ничего не предлагает, только улыбается. У сучки шерсть седая, мотается прядками на хребте. На меня не ворчит, но зубки иногда показывает, будто тоже улыбается.
И каждый день мы — здрасте-здрасте, как погода, как собачка…
До прошлой пятницы все нормально было, прогулки, гулянки, давно отдыхаю я… А в пятницу догнала тоска. Пить в чужом доме… хуже нет. И все это затмение… Неделя до него, а все равно как гвоздь в ботинке. Коля, сосед, говорит, перебираешь… Это он — мне говорит! Может, и в самом деле?.. В пятницу шел домой и ногу отдавил. Самому себе. Одной ногой на другую наступил. Больно, а сделать ничего не могу, не слезает нога с ноги. Выпил, конечно, но ведь не впервой, а такого… никогда! чтобы нога ногу не пускала. Ни туды, ни сюды…
В чужом доме пить… Я всю жизнь, как выпью, стремлюсь домой добраться. На улице валяться воспитание не позволяет. В принципе я из хорошей семьи, но в жизни не повезло… Так вот, в пятницу… Шел, шел, и остановка. Дело к вечеру, декабрь, стемнело давным-давно, а я стою. Тоска, мороз… И затмение впереди, оно мне все настроение испортило. Оттого, я думаю, так получилось. И еще старуха эта…
Начинаю замерзать. Верхняя нога точно прилипла, стоит на нижней и стоит… И я стою. Думаю. До затмения неделя осталась. Никто не боится, а мне страшновато. Оттого и пью. Даже Коля, старый алкаш, говорит — «в последние дни перебираешь…» Все от тоски. Я здесь, привязан к своей телеге, да-а… а моя тень в вечном холоде летит, на луне остановка. Это же от меня — тень. И — там! А потом опять ей в пространстве пустом маячить?.. Или назад прилетит?..
Тоска… Стою…
Вижу, от дома идет та старуха, и сучка сбоку бежит. Она всегда сбоку, не сзади и не спереди. Спутница одинокой жещины, радость жизни. Собак терпеть не могу, но что есть, то есть, завидую. Кормят бесплатно их, и к огненной воде безразличны.
Старуха подошла, смотрит на меня. Почему-то обычное «здрасте» не сказала, только улыбается. Мне от её улыбки не по себе стало. Пусть улыбается, когда ноги свободны, чтобы унести могли. А у меня нога прилипла к ноге, и ни с места. И собачка стоит. Обе смотрят одинаково, вроде давно меня знают. И я стою. Ничего сказать не могу, не знаю, как обстановку объяснить. Нога к ноге прилипла? Просто ума не приложу.
— УзнаЁшь меня? — эта тетка спрашивает наконец.
Она крошка по сравнению со мной, зато на голове высокая шапка меховая, а из-под длиннющей шубы туфли выглядывают, на высоких каблуках.
Кто в такой мороз на каблуках гуляет?
Раньше не было каблуков. На ней раньше войлочные туфли были, «старость не радость» называются. Впрочем, за название не ручаюсь, только теплые. А у меня ноги улетели куда-то, я их под собой не чую… Молчу, смотрю на эту парочку. У старухи что-то с длиной тела происходит. Когда подходила, нормальной длины была. Хотя невелика ростом, ноги на месте были. А сейчас прикидываю — ног быть не может, кроме каблуков. Ногам места не осталось, если туловище в порядке. Если туловище нормальное, пусть даже небольшое. Ноги пропали куда-то, одни каблуки из-под шубы торчат…
Молчим. И собачка молчит, только скалится.
— Узнал меня? — теперь и старуха оскалилась. Зубы у нее длинные, десны ярко-красные. И чего она добивается, не пойму. На «ты» перешла, что за катавасия… Не люблю когда тыкают, я это сразу прекращаю. Но тут особый случай, не знаю, как ногу от ноги отлепить. Молчу.
Потом все же спросил — «не припомню, вы из какой квартиры?»
— Из сороковой, — она отвечает. — Матвей, я же твоя бывшая жена.
Я говорил, у меня этих бывших… И каждой пел — «будешь у меня жена…» Так ведь шутка, надо же понимать…
— Недавно с собачкой переехали? — спрашиваю, чтобы от темы убежать.
— Какая собачка… — она улыбается, — это же твоя дочь, Матвей.
Значит, дочка… Не припомню, чтобы у меня дочка была…
— Не было у меня дочери — говорю, — ты что-то путаешь…
От волнения сам на «ты» перешел. Не припомню такой жены, хоть убей! Не было у меня такой короткой, я длинных корпусных дам любил.
-Я сильно похудела, — она говорит.
И сильно укоротилась, думаю. Таких… не было таких у меня. А эта… дочка… сучка… вообще преждевременно постарела…
Сучка, видно, мои тайные мысли поняла, обиделась, завопила тонким голоском, как ребенок плачет. Ухватила зубами штанину верхней ноги, и жует. Так и до тела доберется… Но я обрадовался, может, нога от боли сдвинется, и я тогда убегу подальше, не нужно мне бывших жен. И без странных дочерей обойдусь.
А собачка пуще — верхнюю ногу не хочет есть, пробивается к нижней. И ухватила-таки за лодыжку!
Боль? Меня большие собаки кусали, рвали, кровищи… через забор скакал… Та боль острая была, хотя и сильная, но не страшная. А тут другое — заныла нога, вся, от места раздвоения до земли — ноет и ноет, сильней и сильней. Дикое беспросветное нытье, тоска схватила за ногу, в землю вот-вот утянет…
Отлипла, наконец, сучка, а боль осталась. Совсем к земле прибила, согнулся мордой в колени. И падаю, наконец, освободился — падаю…
Очнулся — душно, темно, жарко, пудовое одеяло на мне, незнакомая кровать, и где-то рядом двое или трое стонут, хрипят…
Оказалось, больница. Три пальца на нижней ноге отрезали. Насквозь проморожены оказались, не жить им на моей конечности.
— Пить-курить не рекомендую, — хирург говорит, — иначе сильней укоротить придется.
Через неделю выписали, приковылял к себе, лег, поспал, утром вижу — ничего интересного в доме не осталось. Двинулся в магазин.
Иду и думаю, откуда у нас сороковая квартира взялась…
Встретил Коляна, про ту старуху спрашиваю. А он ничего не знает, не видел.
— А собачка, которая дочка, и она, что ли, привиделась мне?..
Он смеется, спятил, говорит, какая еще сучка-дочка…
Пришел я домой, выпил один, лег спать. Во сне старуху увидел, но без собачки. Спрашиваю, где дочка, а она молчит, головой качает налево, направо…
— Матвей, тебя еще долго ждать?..
-А ты где?..
— Где, где… На луне.
Проснулся. Тоска. И тут вспомнил — сегодня я на луне!..
Подошел к окну, и точно угадал — на луну слева тень наползает.
Это от меня тень.
Ну, что за жизнь, тень сама по себе летает…
Постоял, пока не сполз с луны, дальше полетел…
Тоска…
Выпил холодной водички, лег, снова заснул.
