……………………………………..
НА СВОИХ МЕСТАХ
Недавно ушел на пенсию Виктор Петрович. Полжизни человек занимался непонятным ему делом. По профессии агроном, но бросил эту работу, стал снабженцем в большом институте. Не мог больше оставаться агрономом. «Земля говорит одно, а партия — другое…» — он хмурился, пожимал плечами. Он похож на кубанского казака, с седым чубом и густыми бровями, и нос какой-то не русский, цыганский, что ли, с сильной горбинкой и загнутым вниз кончиком. В его маленькой комнатке всегда толпились люди, грузчики сидели развалясь у стены, табачный дым стоял плотной завесой.
— Ну, что у тебя… — он брал заявку и недоверчиво смотрел, — так много? А хочешь вот этого… сто килограммов выдам — залежалось.
Иногда он спрашивал:
— Нет, ты скажи мне — я никак не пойму… везу сюда грузовиками… стекло, реактивы, прочее, каждый день — полный обоз в ворота… а отсюда — ничего!.. как в бездонную яму падает…
Этот образ — караваны грузовиков в одну сторону — и ничего наружу — завораживал его. «Нет, ты объясни мне…» Я говорил ему про статьи и книги, которые выходили из этого здания и были незаметны неискушенному глазу, но не мог убедить его — материя превращалась в ничто, это противоречило его представлениям о жизни.
— Мы в землю закладываем — что?.. вот такое зернышко, а получаем — во-о… А здесь закладываем — у-ух, а получаем… Нет, уйду я отсюда, уйду…
Но так и не ушел, состарился, занимаясь странным и непонятным делом. Потом я встретил его на улице. Он сгорбился и хромал — старое ранение. Брови белыми стали.
— Ну вот, теперь освободился — пенсионер. Поеду к сестре — на юг, к теплой земле, посмотрю хотя бы еще, как растет из нее зерно. А здесь…- он махнул рукой и пошел.
Теперь отдел снабжения — две большие комнаты, за ними кабинет, в кабинете вежливый молодой человек, грузчики в подвале, все на своих местах — и никто ничему больше не удивляется.
…………………..
ДАЙ СПОКОЙ
Старуха, соседка моя, машет руками, как мельница крыльями. Ногу одну она волочит, после инсульта, зато руками хорошо помогает, и ходит быстро. Ее издалека видно — опять по магазинам пошла, как что-то появится, она тут как тут. Без нее семья пропала бы — все на работе, а по вечерам в магазине пусто и тихо, кассирша клюет носом, только уборщица старается, чтобы к закрытию был полный порядок. Баба Настя хорошая старуха, она старается не бесплатно жить, пользу приносит. Встретишь ее, обязательно скажет — «колбаску вот купила, коломенскую…» — и бежишь туда, где она купила, потому что коломенская — это не серпуховская, каждый знает…
Старуха внизу под нами быстро ходить не может и для снабжения она бесполезный человек, но зато она каждый день готовит на всю семью. Это нелегко, потому что семья состоит из могучих людей. Сын, огромный мужик, выше двух метров, его жена, немалых размеров, и двое детей, тоже упитанные ребята. Еще от этой старухи большая польза котам, потому что она то и дело, со сковородкой или кастрюлей в руках, выходит к ведру, что на лестнице, и вываливает туда горы хорошей еды. Мой кот перестал есть рыбу, свежую! и ходит в ночной тиши к этому ведру, залезает в него, так, что только хвост торчит черной кисточкой, и ест на славу…
Зато от третьей старухи, на пятом, пользы никакой. Она живет вдвоем с мужем, пенсионером, дети разъехались давно, а муж домой ходить не любит. Я, говорит, всю жизнь с ней прожил, а теперь хочу себе удовольствие урвать. Он пристает к женщинам, на которых надеется, на первом и втором этаже. Там живут временные люди, у кого пожар был, или по знакомству. Но старику не везет. Одна говорит ему — «у тебя все высохло небось, а тоже, возомнил, козел старый». Но он не унывает, ищет свое счастье по этажам. Старуха махнула рукой — пусть… «Господи,Господи, — говорит, — дай, дай мне спокой…» Она встречает Настю на лестнице:
— Все бегаешь, все машешь…
— Бегу, бегу… вот колбаску дают…
— И-и-и, что ты убиваессься… дають… потом жруть… а потом снова беги?..
— Жить-то надо…
— Полоумная, Настя, ты…
И кряхтя, взбирается на свой далекий этаж, долго стоит перед темным окном, вздыхает и шепчет:
— … дай спокой… дай спокой…
Да, это верно. К тому же я тугодум, мне нужно время, чтобы вчувствоваться в чужие слова. А свое высказать — это у меня быстро:)
Интересно вот что — самый плодотворный диалог, когда он почти монолог, то есть, каждый слышит другого — чуть-чуть, вполуха, и лишь используя чужую мысль как повод, говорит о своем.
Как сказал мне один старый художник — «ты не зырь, не упирайся зенками, не ешь глазами вокруг себя — ходи себе, да посматривай, посматривай…»
Думаю, точно знать мы не можем, будет нам там все равно или нет. Можно верить или нет, а точно знать… что мы вообще точно знаем? Что дважды два четыре? И то, смотря в каком счислении.
Да, Мария тоже смерти боялась я думаю. Как-то стало ей плохо, и я видела страх в ее глазах, и таблетку приняла с благодарностью. Почему просила смерти — не знаю. Может, просто насытилась жизнью. Хотя вряд ли она была у нее насыщенной — незамысловатые труды да заботы. Может, мешала кому. А скорее всего просто понимала, что все уже свершила, что могла. Не хотела долгого увядания и болезней, не хотела быть обузой никому.
Не знаю, нужны ли ей мои молитвы и память. Но мне они нужны. Такой маленький островок тепла и неяркого, но ровного света в моей памяти.
Думаю, что желание покоя более общего характера, оно не связано с религиозным чувством. Если б покой был возможен в нашей земной жизни, то многие предпочли бы еще немного пожить 🙂
Вообще, желание смерти в какой-то момент мне понятно, хотя оно противоречит чисто биологическому стремлению жить если не вечно, то очень долго. Это плата за разум с одной стороны, с другой — за противоречащую биологическим нормам жизнь. Между молотом и наковальней, с одной стороны поруганная и оставленная биология мстит, с другой — абсолютно вымороченная «цивилизация», с ее ублюдочными стандартами комфортной жизни, с ее «идеалами» и целями. Ничего не остается, как призывать смерть скорую и безболезненную как единственный возможный покой.
Другой возможности покоя нет — ни в обществе открытого насилия, физической несвободы, как тирания, тоталитаризм, так и в обществе так называемой демократии, то есть насилия более скрытого, но не менее тотального манипулирования личностью.
Мне лично все равно, помолится ли кто-то за меня, вспомнит ли с благодарностью или с враждебностью. Мне важно, чтобы сделанное мной хотя бы чуть-чуть меня пережило. Это и есть единственно возможный «эффект индивидуальной жизни». И это немало, потому что как ген — не растворяется дальше, не уменьшается, просто теряется в множестве новых генов памяти, но может быть извлечен и через много лет при настойчивом стремлении вглядеться в свою историю, что время от времени человекам свойственно 🙂
Рядом со мной старушка молилась в храме, Мария, красивая, даже в старости. И тоже все просила что-то, только «дай мне» расслышать можно было, уверенно так и спокойно просила. А однажды затихло все как раз,и я услышала. Дай мне смерть она говорила.
Мы с ней не разговаривали почти, просто рядом всегда стояли. И как-то естественно было обняться при встрече. Я ее любила, и она меня, просто так, ни за что.
Умерла полгода назад, легко,не болела.
А еще она говорила — вот я умру, а ты за меня помолишься.
Необъяснимо, как возникает это чувство между людьми, ни с чего, ниоткуда. И знаешь, что и после смерти не забудут.