Ты забыл про меня!

На днях натолкнулся на эту книжку, а она мне говорит — «Ты забыл про меня!
(Повесть «АНТ»)
— Я не забыл, просто с тобой все в порядке, — говорю.
И все равно, осадок остался. Решил кусочек припомнить.
Хотя вспоминать ее тяжело.
…………………………………….

ШУРИК.
1.
Я жил, делал дела, кое-что писал, но погибал. Нет, моя жажда существовать вопреки всему, муравьиная доблесть никуда не делись, но потеряно было теплое и нужное чувство. Я не могу описать его вам, но оно было, когда жизнь так не отторгала меня. Некоторые говорят о смысле. Жизнь всегда бессмысленна, не в этом дело, не в этом, не в этом… Раньше я с симпатией относился к некоторым людям. По утрам мне хотелось поскорей подняться, заняться интересными делами, я составлял планы… Теперь все стало сплошным серым вечером.
Однажды, возвращаясь домой, я шел мимо соседнего дома. Вернее сказать, передвигался. Здесь жили две сердобольные старушки, подкармливающие бездомных животных, кошек и собак, которых в последнее время становилось все больше. Я их тоже кормил, когда было, что вынести на улицу. На этот раз двум серьезным котам повезло — перед ними лежало несколько больших кусков вареного мяса, подпорченного, но не слишком. Они быстро и жадно ели, поглядывая друг на друга, но не проявляя враждебности — еды хватало. Благородство этих загнанных и забитых всегда восхищало меня. Вдруг из-за угла метнулась тень и между котами возник тощий черный котенок месяцев шести или около этого, остроухий, длинномордый, лохматый. Он набросился на один из свободных еще кусков, заверещал, впился в него, стал жадно выедать середину, и в то же время не забывал крутиться вокруг мяса и передними лапами, лапами отчаянно размахивать перед мордами остолбенелых котов. Кусок был размером с его голову, сам котенок в два-три раза меньше каждого из котов, но он так грозно верещал, рычал, и размахивал кривыми лапками, что вызвал панику среди взрослых животных — они схватили по свободному куску и отбежали подальше от завоевателя. Я тут же назвал котенка Остроухим, и смотрел, что будет дальше. Остроухий вызвал у меня симпатию и жалость, какую мало кто из людей мог вызвать. Какими бы жалкими, забитыми, беспомощными ни были люди, особенно дети и старики в наше время, а животным хуже. Наш мир при всем несовершенстве устроен для человека, а этим существам не досталось ни понимания, ни возможности строить жизнь по собственному желанию и инстинкту. Я всегда был за самого слабого.
Остроухий вылущил середину куска, схватил то, что осталось, и исчез в подвальном окошке. Я с трудом одолел несколько ступенек, ведущих вниз, вошел и огляделся. Здесь было не совсем темно, и постепенно привыкнув, я увидел то, что никогда не забуду. Остроухий принес добычу другому котенку, и теперь они поглощали остатки вдвоем. Маленькая черная кошечка, взлохмаченная растрепа со взглядом исподлобья. Я знаю этих зверей и называю их Жучками. С детства я помнил такую кошку — лохматая, грязная, маленькая, никому не нужная, она целыми днями лежала в траве и смотрела на мир со страхом и недоверием. Она так смотрела даже в утробе матери — с ужасом перед начинающейся жизнью, которой еще не знала. Страх возник и рос вместе с ней. Это мне понятно. Жизнь страшна, но большинство существ, звери и люди, не лишены сначала ожиданий, интереса; они смотрят на мир с радостью, желанием освоить или даже подчинить себе кусок пространства, теплый и спокойный уголок, и устроиться в нем по своему разумению. Такие, как Жучка, с самого начала смотрят с недоверием и ужасом. Вот и теперь передо мной была истинная Жучка: она даже ела с недоверием, отщипывая крошечные кусочки, хотя была до последней степени истощена. Остроухий наелся и отошел, упал, прислонившись к стенке и со стороны наблюдал, как ест его сестричка. Теперь из угла, из темноты вышел третий котенок, и тут же полностью завладел моим вниманием. Если Остроухий был боец, Жучка — забитое и напуганное предстоящей жизнью создание, то этот был совершенно другим. Довольно большой, рыженький с яркими белыми пятнами на шее и спине, с большой головой, он смотрел доверчиво и открыто яркожелтыми теплыми глазами. Он тоже хотел есть и был страшно истощен, но ждал, пока насытится Жучка, и ему достались крохи. Он ел не спеша, толково и аккуратно, и когда ничего не осталось, тут же начал вылизывать грудку, лапы и бока. Ему это нелегко давалось — оказываясь на трех лапах, он терял равновесие, настолько был слаб. Остроухий тоже обессилел, набег тяжело дался ему — он неровно и глубоко дышал, тряс головой, у него постоянно текла слюна… он был болен, да и все они были, можно сказать, на грани. Еще несколько дней, и они погрузились бы в полное равнодушие и угасли бы. Они видели меня, но я стоял на расстоянии и не представлял опасности.
И тут Рыжий, я сразу назвал его Шуриком, подумал и подошел ко мне, стал тереться головой о штанину. Он причинял мне острую боль, любое прикосновение к ногам мне дорого стоило. Я наклонился и поднял его. Он прижался к груди и смотрел на меня оранжевыми добрыми глазами… Трудно сказать, что со мной произошло в этот момент. Я заплакал, чего не делал многие годы, кажется, с тех пор, как Ефим выкинул меня из коляски и заставил ползти по шершавому мху. Прижал к себе Шурика, схватил двух остальных, которые после еды обессилели и вяло сопротивлялись, и принес домой. Так начался еще один период моей жизни.

2.

Как я ни старался, двое котят погибли в течение недели. Они все болели сразу многими болезнями животных — паразиты, вирусы, лишаи… не хочется перечислять. Я измучил их уколами, мазями, таблетками. Боролся, я ведь не умею сдаваться, но спасти не сумел. Первым угас Остроухий боец, самый смелый и сильный. Он в последние дни залез под ванну, там было тепло и темно. Я вытаскивал его, пробовал кормить, насильно открывая пасть. Он висел у меня на руках как лохматая тряпочка… Как-то утром я нашел его окоченевшим. Жучка жила дольше, все тот же взгляд исподлобья, он постепенно тускнел, глаза заволакивала пленочка, туман клубился в глазенках. Я пытался кормить ее, она равнодушно отворачивалась. Разжать ей челюсти было опасно, я боялся сломать хрупкие косточки. Я мазал ей мордочку сметаной, она по привычке облизывалась. Несколько дней удавалось обманывать ее, потом она сидела в белой маске, и только глаза исподлобья, загнанный и в то же время упорный взгляд. Как-то, отчаявшись накормить, я гладил ее. Острым горбиком спина. Ладонь почти полностью прикрывала ее, оставался виден лишь хвостик, тонкий у корня, распушенный и лохматый на конце. Я гладил и гладил, и вдруг она протянула лапку и ударила меня по руке, и второй раз, и третий… За что?.. Да за все, за все, за все! Ей нужно было отомстить кому-то за все, что произошло с ней с того момента, как стала ощущать жизнь, это непрерывное мучение. Я плакал и все гладил ее, давая возможность отомстить. Наконец, она обессилела и затихла, закрыла глаза. Я отошел и не трогал ее до вечера, а когда подошел, то она уже была холодной и твердой. Я забыл о боли в ногах, впервые за многие годы, безнадежно бродил по дому и повторял — » и это жизнь?.. Это жизнь?.. » Что-то во мне разрушалось, а взамен ничего не возникало, я стоял перед пустотой. Какая сволочь выдумала все это?.. В тот момент я бы отдал все, чтобы ударить посильней мерзавца. Я забыл, что не верю, что никого нет, некого бить, вокруг пустота. Некому мстить. Униженность, страх и боль — условия нашего выживания, почти невозможного явления в холодном отвратительном каменном мешке. Жизни не выжить, не выжить. Сволочная машина, а другой быть не может, не может, не может…

3.
Я ненавижу смерть. Больше я мог бы ненавидеть только бога. Но бога в этом сумасшедшем доме быть не может, а смерть — вот она, нате вам. Ненавижу, презираю грязь, боль и суету, в которую нас вовлекают, а мы рады-радешеньки, потому что нет выбора. Мы слабы и хотим выдрать у Случая крохи времени, вздохнуть еще раз, посмотреть кругом, а потом уж опустить голову и сдаться, подохнуть. Я не должен сдаваться. Так меня учили — вставай, муравей, ползи… а может я придумал это, извлек из своей квадратной головы? Или из ног?.. Возможно, я думал ногами.
Но все-таки мне что-то удалось сделать, хоть немного помочь жизни — рыжий Шурик выжил. Он долго тлел, несколько недель колебался между жизнью и смертью, а потом постепенно начал интересоваться едой, жильем, и я понял, что мы с ним победили.
Теперь мы были вдвоем, вместе, против всех. В жизни появилась щель, наполненная светом, как бывает иногда зимними вечерами в конце дня — яркая полоса над лесом у горизонта. Я наблюдал ее всегда с теплым чувством, свет это живое существо на небе, обезумевшем от темноты и холода.

Жизнь и смерть.
1.
Как он ждал меня!.. Подходя к дому я задирал голову и видел тонкую тень на подоконнике. До весны я его на балкон не выпускал, тем более, на улицу. Вожусь с ключом и слышу нетерпеливое попискивание у двери, он уже там и ждет. Он сразу бросается ко мне, скребет штанину, весь вытянулся, а я смотрю, какой он стал большой, но все еще тощий, позвоночник колется… Он карабкается по мне, забирается на плечо, трется головой о голову, дышит в шею, лижет ухо и довольно урчит. Мы идем мыться. Потом готовить еду, и он получал все, что хотел. Он сидит на плече или на краешке плиты, она приятно теплая, если не приближаться к комфоркам. Он заглядывает во все горшки. Он понемногу воровал, это доставляло ему удовольствие, и мне тоже. Я специально оставлял для него кусочки вкусной еды как бы забытыми, он находил их, настораживался, вытягивался, долго нюхал, сначала на расстоянии, потом приближаясь… Мы вместе едим — я за столом, он на столе, я из своей миски, он из своей тарелочки… поглядываем друг на друга. Потом он осторожно приближается, заглядывает ко мне в тарелку — что ешь?.. Если ему интересно, я оставляю немного, он аккуратно вылизывает, до блеска. Потом мы играли. Он приносил мне пробочку, которую особенно любил, я должен был бросить ее подальше. Он кидался за ней, находил и снова приносил мне, и так мы забавлялись, пока не уставали. Часто я приходил и сваливался у порога, и так сидел полчаса, чтобы придти в себя, и Шурик всегда рядом.

2.
Весной я начал понемногу приучать его к балкону, к улице, мы ходили вместе гулять около дома. Сначала я носил его, успокаивал, потому что мир открывался ему с гулом и треском, всеми своими отвратительными чертами — машины, собаки, мальчишки… Он вздрагивал при громких звуках, резких движениях. Понемногу освоился, стал спрыгивать с рук, а я трясся от страха, постоянно смотрел по сторонам, чтобы предупредить неприятности. Потом он стал просиживать днями на балконе, пытался спрягнуть вниз… Я живу на втором этаже, рядом с балконом козырек над подъездом, на который довольно легко спрыгнуть, только сначала страшно. Я чувствовал его страх, как свой. Прыгать-то он научился быстро, а вот вернуться на балкон оказалось сложней. И я, с немалыми усилиями выбравшись на козырек, учил его попадать в узкую щель между решетками… Потом он научился пробираться вниз, на землю — сначала с козырька на балкон первого этажа, а оттуда уже просто. Я с содроганием воспринимал его попытки. Но не могу же я запереть его дома, когда земля так близка и доступна! И так привлекательно там — кусты, трава, земля, песок… как я могу ограничить его жизнь диванными подушками… Теперь я подходил к дому, и видел в траве его яркую шерстку. Прятаться, дурак, не умеет. Как внушить ему, что жизнь опасна, непредсказуема?..
Однажды собака загнала его на дерево. Я долго учил его слезать и радовался, что он освоил высоту, спасение для кошек. С детьми хуже, он ко всем шел, лез на руки, и мне было страшно, потому что звери вокруг нас то и дело исчезали, их находили мертвыми, замученными. Все распадалось, писать об этом печально и противно.
Потом у него появились друзья и враги, и это правильно, ведь ему уже было больше года, почти взрослый кот. Я возвращался, он встречал меня на улице или на балконе, потом мы ели, играли, проводили вместе время и ложились спать. Он засыпал у меня на груди, наполовину под одеялом, а ночью перебирался в ноги. Где-то в середине ночи я слышал осторожное движение, мягкий прыжок … Он прыгает на подоконник, в форточку, на балкон, уходит гулять. Ночью я не беспокоился, темно и он всегда сможет убежать и спастись. Днем боялся, но все равно не запирал, как я мог сделать ему то, что всю жизнь ненавидел — лишить независимости, возможности выбирать по своему разумению…
Так мы жили зиму, весну, лето, это было счастливое время.
А осенью он погиб. Его разорвала собака.

3.
Я видел как это произошло. Обычно собаки гоняли его до ближайшего дерева или подвального окошка. Преследовали, но не старались схватить, не знали, что делать дальше. И он благополучно спасался. Это собака была особая. Свинячья морда. Из бойцовых, новорусское приобретение. Обычно их ценят и холят, а этот оказался выброшен, один, и, в отличие от дворняжек, туп и зол. Голоден и от рождения нацелен на смерть и кровь. Он накинулся на котенка, загнал его в куст и пытался достать своей зубастой рожей. Шурик в страхе тонко и пронзительно кричал. Я метнулся к двери — нет, не успею! Высунулся из окна, закричал, хлопал громко в ладони, резкий звук обычно отпугивает собак, но не тут то было!.. Я выскочил на балкон, перевалился на козырек, оттуда до земли метра два с небольшим, для здоровых ног чепуха, а для моих конец. Прыгнул, вернее, упал на бок, инстинктивно поджав ноги. Резкая боль в груди помогла забыть ноги. Вскочил, побежал туда, где видел их. Поздно. Пес отскочил в сторону, но Шурик уже был разорван пополам. Я хотел догнать эту скотину, но, конечно, не сумел.
Похоронил остатки, пришел домой. Я метался по дому, от окна к окну, крики Шурика и его боль стали сильней моей боли. Я не мог вздохнуть. Схватил шарф и перевязал грудь, стянул изо всех сил. Ног я не чувствовал, но они подчинялись мне. Со страху затаились?.. «Смотрите, сволочи, — я сказал им, — я устал от вас, возьму и отрежу, обойдусь, все равно буду жить!..» От полного отчаяния меня спасала холодная злоба — мерзавцу не жить. Это не зверь, а настоящий человек! Я задушу его, поймаю и придушу.
Но шли дни, пес исчез. В моей жизни образовалась пустота, яма, мне теперь незачем было спешить домой. Никто не ждал меня, не приносил пробочку, требуя поиграть. Не залезал под обеяло ночью, не дышал в ухо, не лизал щеку. Я погибал от тоски, от мутного марева, слепой ярости, полного отчаяния. Все напоминало о нем. Пройти из передней в свой угол — нырнуть в глубину: я не мог смотреть туда, где стоял его стул, любимый, валялись на полу игрушки, резиновый крокодил, меховая мышка, лохматая, с плешинами от его когтей… Я потерял равновесие и катился, катился. Звериная устойчивость изменила мне.
Как можно было так привязаться… — я говорил себе, но ничего поделать не мог. Жизнь стала пустой.

Автор: DM

Дан Маркович родился 9 октября 1940 года в Таллине. По первой специальности — биохимик, энзимолог. С середины 70-х годов - художник, автор нескольких сот картин, множества рисунков. Около 20 персональных выставок живописи, графики и фотонатюрмортов. Активно работает в Интернете, создатель (в 1997 г.) литературно-художественного альманаха “Перископ” . Писать прозу начал в 80-е годы. Автор четырех сборников коротких рассказов, эссе, миниатюр (“Здравствуй, муха!”, 1991; “Мамзер”, 1994; “Махнуть хвостом!”, 2008; “Кукисы”, 2010), 11 повестей (“ЛЧК”, “Перебежчик”, “Ант”, “Паоло и Рем”, “Остров”, “Жасмин”, “Белый карлик”, “Предчувствие беды”, “Последний дом”, “Следы у моря”, “Немо”), романа “Vis vitalis”, автобиографического исследования “Монолог о пути”. Лауреат нескольких литературных конкурсов, номинант "Русского Букера 2007". Печатался в журналах "Новый мир", “Нева”, “Крещатик”, “Наша улица” и других. ...................................................................................... .......................................................................................................................................... Dan Markovich was born on the 9th of October 1940, in Tallinn. For many years his occupation was research in biochemistry, the enzyme studies. Since the middle of the 1970ies he turned to painting, and by now is the author of several hundreds of paintings, and a great number of drawings. He had about 20 solo exhibitions, displaying his paintings, drawings, and photo still-lifes. He is an active web-user, and in 1997 started his “Literature and Arts Almanac Periscope”. In the 1980ies he began to write. He has four books of short stories, essays and miniature sketches (“Hello, Fly!” 1991; “Mamzer” 1994; “By the Sweep of the Tail!” 2008; “The Cookies Book” 2010), he wrote eleven short novels (“LBC”, “The Turncoat”, “Ant”, “Paolo and Rem”, “White Dwarf”, “The Island”, “Jasmine”, “The Last Home”, “Footprints on the Seashore”, “Nemo”), one novel “Vis Vitalis”, and an autobiographical study “The Monologue”. He won several literary awards. Some of his works were published by literary magazines “Novy Mir”, “Neva”, “Kreshchatyk”, “Our Street”, and others. Посмотреть все записи автора DM