Месяц: Сентябрь 2008

………………………………….
Я люблю резиновый клей, у него прекрасный запах, и держит неплохо. Я вклеиваю им рисунки в паспарту, нужно клеить уголками. Он не пачкает, снимается тонкой пленкой, и бумага становится даже чище, чем была. И держит довольно хорошо. Правда, через год рисунки отваливаются, но я их снимаю гораздо раньше. Повисят немного, и складываю в папку, наклеиваю новые. А запах просто замечательный…
— У него извращение, — говорит мама, она обожает цветочные запахи.
— Слишком сладко, — говорит папа, он нюхает ее духи и морщится, — искусственные запахи лучше, но, конечно, не этот клей…
А мне клей нравится, и бумага после него не коробится, как после этого, казеинового… ну и запах у него!
— Люблю природные вещества, и вообще все натуральное, — говорит мама, она даже стены в комнате обила каким-то материалом, ни капли синтетики в нем. Я тоже люблю сирень, особенно ее цвет, а запах лучше у клея, у резинового. Я им вклеиваю рисунки в паспарту, как сосед, художник, он постоянно устраивает дома выставки для знакомых, и то и дело меняет картинки.
— Хорошая картинка сразу бросается в глаз, — он говорит. — Очень плохие тоже бросаются, но тут же съеживаются и отступают, а хорошие запоминаются. Очень хорошее и очень плохое похоже — на первый взгляд.
Мои рисунки не очень хорошие, но я люблю рисовать.
— У него нет способности, — говорит мама, — смотри, ему даже прямой линии не провести.
У нас в классе есть мальчик по фамилии Горбулин, он проводит длинные линии без линейки, совершенно ровные и прямые. Наш чертежник, он рисование ведет, качает головой, прикладывает линейку и говорит — «ты гений, Горбулин!» А Гена улыбается и каждый раз краснеет, он знает, что не гений, а двоечник. У него рука как куриная лапка, длинная, тощая…
— Это какой-то феномен, — говорит Анатолий Абрамович, чертежник, — от руки так невозможно провести.
Горбулин рисует дома и города ровными прямыми линиями, зато у него не получаются самолеты, их надо криво рисовать. Потому он не любит изображать морской бой, это моя любимая тема — корабли сражаются с самолетами.
— Пусть рисует, — говорит папа, — он нюхает духи и морщится, — далась тебе эта сирень!..
— Он меня достал со своим клеем, — жалуется мама, — пусть рисует, но зачем такой запах…
А я рисую морской бой и вывешиваю у себя над столом. Мои рисунки сразу бросаются в глаза, наверное, очень плохие. И все-таки я люблю рисовать. Я нарисовал сирень на восьмое марта и подарил маме. Цвет получился хороший, а с запахом как быть?.. И я придумал — кругом цветков нарисовал маленькие кудряшки, похожие на лепесточки, только мелкие. Это я для мамы старался, а вообще-то я сиреневый запах не люблю, он очень сладкий. Я люблю резиновый клей. Художник посоветовал — бумага не коробится, и становится даже чище. Я попробовал — здорово получилось. До этого я клеил казеиновым, много грязи и бумага морщится, а запах у него… Резиновый совсем другое дело! В школе про него никто не знает. Мама говорит, он не для детей. Запах синтетический, разъедает легкие, и обои наверняка испортишь. Правда, у нас не обои, а гладкий материал с цветочками, как в музее. Мама говорит — натуральный, пре-е-лесть. Но у меня над столом она не клеила, все равно испачкаешь, говорит. И я здесь вывешиваю морской бой, вклеиваю в паспарту — и на стенку. Клей не какой-нибудь, резиновый! Повисят, и снимаю, другие вклеиваю, и снова…

////////////////////////////

К нам ходит такая собака — толстая, белая, морда поросячья, а глаза китайские. Она шлепает, переваливается, от дерева к дереву, и каждое поливает толстой шумной струей, у нее хватает на все деревья, что выстроились вдоль дорожки от нашего дома до девятого. Потом она ковыляет обратно и поливает деревья с другой стороны, добирается до угла нашего дома, поливает камень, большой булыжник, когда фундамент закладывали, вытащили, да так и оставили, польет его и исчезает. Я думаю, она живет в домах, что по ту сторону оврага. Там нет деревьев — новая застройка, не успели посадить, и вот собака перебирается через овраг к нам. Это ей нелегко дается, при таком телосложении, но, видно, очень нужно — здесьдеревья, она делает дела и гуляет. Если это будет продолжаться, деревья могут засохнуть, им не нужно столько солей… Какая-то особенная порода, если б это был человек, его считали бы дебилом. У нас есть такой идиот в доме напротив — толстый, белый, глаза китайские, ручки коротенькие, лицо широкое, плоское — и нос пятачком, как у этой собаки. Может бывают идиоты среди собак? Об этом знают только сами собаки. Я вижу, они обходят эту стороной, то ли запах особый, то ли голос… Голос, действительно, странный, она не лает, не визжит и не воет, как некоторые по ночам, у нее какой-то хриплый возглас вырывается, словно прокашливается перед важным сообщением, горло прочищает… Она хмыкает многозначительно и продвигается вдоль правого ряда деревьев по аллейке, ведущей к девятому, стволов там восемь штук, затем поворачивает обратно, шлепает вдоль другого ряда…
Я стою у дома и смотрю, как она сначала удаляется, потом приближается… она продвигается и поливает все деревья, не пропуская ни одного, доходит до угла нашего дома, не забывает про свой камень — и скрывается. Я выглядываю, чтобы убедиться — она с той стороны, откуда же еще, но ее уже нет. Странно, трава здесь невысокая, кустов нет, а до оврага добраться, с ее-то ногами, не так просто… А в повадках что-то смущающее, какая-то непреклонность в движениях, пусть неуклюжих, она знает, что хочет, ей цель ясна до последнего клочка шерсти, или еще чего-то, ценного для собак. Так двигался летчик-испытатель, который вырвал мне верхний коренной зуб. Тогда он уже не был летчиком, попал в катастрофу, его уволили, он проучился два года в училище, зубопротезном, какие протезы он делал, не знаю, но зубы выдирал именно так: мельком заглянет в рот — «ага, этот!» — и тут же отходит, после катастрофы нога короче, передвигается неуклюже и неуклонно, как эта собака. Вернее, теперь, глядя на собаку, я вижу того неуклюжего техника, испытателя… Он отходит, берет не глядя со столика какие-то клещи, я уверен, не те, и тут же, не задумываясь, возвращается, протягивает руку, на лице ни сомнения, ни мысли… Я даже рта не закрыл, чтобы снова открыть, и духом не собрался, как клещи уже во рту, быстро и ловко что-то зацепили и моментально хрястнуло, обожгло болью, но уже все, все позади, он сильно так и ловко крутанул, сила у него была, дай Боже всякому, а клещи наверняка не те. Вот с подобной неуклонностью… Я смотрю — движения те же, и снова эта собака скрывается за углом. Я туда, а ее и след простыл. Ну, не могла добраться до оврага, просто не могла! Движения совсем не быстрые, но какие-то неуклонные, быстрота бессмысленна, если перед действием остановка, главное, чтобы остановки никакой — шел и сделал, протянул руку и вырвал… или вырезал, вырезал тут же… как хирург с густыми усами, старик, вырезал мне гланды… лет шестьдесят тому назад… Сначала уколол глубоко в горле длинной иглой, в первый момент больно, потом только хруст… отложил шприц и не глядя хватает ножницы с длинной волосяной петлей, сует в рот, даже не сказал, что главный момент, не предупредил, не промычал как на обходе — заглянет в горло, промычит, значит у тебя там помойка… а он, ничего не сказав, хотя домашний друг, папин приятель, хватает петлю и в темном и узком пространстве затягивает ее, душит мои гланды — и хруст… И собака исчезает за углом. Я тут же высовываюсь — нигде нет, с ее поросячьим носом, узкими китайскими глазами… Такие я видел… у одной женщины, подавальщицы в столовой. Она толстая, белая, видно, очень плотная, даже твердая, наклоняется протереть клеенку, грудь почти вываливается на стол и все-таки удерживается, глазами она косит на нас, студентов… сытая, конечно… а мы только ждем, когда она вытрет лужи, уберет пустую корзинку из-под хлеба, принесет другую, полную мягких кусков, и тогда, не обращая на нее внимания, будем есть хлеб, запивать компотом… У нее родители китайцы, наполовину, кажется, и такие вот глаза, и вся толстая, белая, как эта собака, или даже еще толще. Она наклоняется, грудь… И собака скрывается за углом. Я бегу, смотрю — ее нет нигде.

……………
А Дымок уже понял, что кошка коту не друг и не товарищ, а совсем другое…

//////////////
А Черныш уже понял, что кот коту не товарищ…

………..
Я всем своим говорю — имя не забывайте. У Хокусая два имени даже — одно явное -Хокусай, и второе тайное, а то придет враг и позовет его — «Хокусай», а второго имени не назовет, и Хокусай тут же поймет, что идти за этим не надо.

………………..
Появился на лестнице, потом перед домом, пока что кошки смотрят на него, некоторые шипят, а то и лапой… Чужой.
Думаю, что примут все-таки. Повлиять на это нет никакой возможности, и девать его тоже некуда.

…………….
Гюльчатай выросла, теперь я ей не нужен, если не считать еду. После года кошка, которая может уходить на волю, уже взрослая, и стремится сама решать свою судьбу. Значит, весной жди котят, вот ее судьба. А коты от года до двух в другом положении, они маются — завоевать свое место сложней, и я им еще нужен, как друг — приходят жаловаться, сидят со мной, я их утешаю… 🙂

…………..
За последние тридцать лет стенные надписи несколько изменились, но я не исследователь — меня привлек только цвет.

………………..
Постоянная готовность подвальной кошки защищать, и не только своих котят, но и всех, принадлежащих стае, и вообще, всё место обитания своих — от чужих. Домашним, изнеженным заботой и безопасностью, это трудно понять, и тем более освоить, если попадают сюда.

«Все в жизни многолико, но самое многоликое и жуткое — предательство разумных. Умных да разумных…»
………………………..
И на сегодня хватит самоцитирования, день начинается, удачи всем!

…………………..

Из всех русских писателей никто самовольно не вспоминается, разве что Всеволод Михайлович Гаршин с его пальмой. И первая страничка Хаджи Мурата. Самовольно, это чтобы само в голову лезло, для любого искусства свойство бесценное. Вообще, все, что само собой в голову лезет, хотя бы время от времени, и особенно, если и в снах, это главное, мне кажется — те видения и образы, которые не нужно вызывать искусственным усилием, пусть небольшим, пусть самым культурным, через чтение и смотрение высоких образов и фильмов. Есть писатели, которые сначала до одури начитаются, насмотрятся, а потом им кажется, что это ихнее, ну, дальше все зависит от степени обработки, стало ли своим… Но я ценю тех, кто не напичкивает себя как печку сырыми дровишками — дыму много, а тепла мало. Впрочем, сугубо личное.

юююююююююююююю
Раньше много гладили, наверное, такие ткани были — мялись. Даже простыни гладили!.. Потом перестали гладить, модно стало мятое носить. Потом ткани перестали мяться, что ли…

………..
Что-то, связанное с прощанием, отъездом, дорогой…

………….
Висит в Москве, Казарменный пер. у Е.В.Мясниковой

////////////

Иногда меня записывают во френды, я обязательно иду в журнал того человека, чистое любопытство. И иногда обнаруживаю, что это довольно злобный человек, который придерживается совершенно других взглядов, чем я, и с удовольствием отправил бы таких как я на лесоповал. Какой вывод? Да никакого. Я писатель и художник, и не мое дело, и ниже моего достоинства как-то «фильтровать» людей, которым по каким-то своим причинам ( а это вообще не мое дело, по каким) хочется читать и смотреть то, что я делаю. Я открыт для всех, и по другому себе не представляю. Я не вхожу ни в какие объединения, но, конечно, некоторым симпатизирую, некоторым меньше или нет, но опять-таки — ничего не значит. На моем веку столько уже политиков и течений возникло и исчезло, а литература и живопись еще теплятся, и мое дело делать то, что мне нравится в этих областях, а нужно это или нет… Привык работать без «обратной связи», и опыт подсказывает, всегда найдутся немногие, которым интересно, если не будешь гнуться перед обстоятельствами. В России, мне кажется (подчеркиваю — кажется!) произошла неприятная штука, как бывший медик назвал бы это дистрофией генотипа. И самое неприятное в том, что замени сегодняшних недоделанных властителей на других, самых лучших и справедливых, напиши и старайся выполнять наилучшие законы… — мало что изменится, так получилось, что сейчас любые меры и реформы приведут к одним и тем же результатам, и они явно неважные. Выцарапали из генотипа за сотню лет почти все самое лучшее, и теперь надо тихо, спокойно и терпеливо по крохам собирать то, что осталось. Создавать для каждого независимого и честного ума наилучшие условия, а не прижимать и давить. Долго еще стандартный ответ будет, что ни делай, любое золото будет превращаться… понимаете во что. Антимидасов комплекс. Мне кажется, что сейчас нужно терпение и огромная культурная работа, чтобы через несколько поколений начать получать адекватные ответы.

…………………
Если б Симочка жила так долго, как люди… или подольше… Но не намного… Она стала бы умней многих людей, все равно они думают не тем местом, которое для этой цели предназначено…

……………………..

…………….
…смотрят мальчику вслед…

………………………………

В последние годы на моей земле все меньше людей. Рассеялись, по ветру развеялись, кто умер, кто уехал, кто исчез без следа…
И вот прошел слух, что недалеко от нас, у реки, старая церковь сохранилась. Она всегда стояла, но раньше мало кто о ней вспоминал. Из тех, кто знал, многие говорили, пусть будет, раз в свое время не сломали. В церковь никто не ходил, а теперь с ума сошли. Мы не на окраине даже, вообще в стороне, от центра до церкви три часа шагать. А теперь ради верующих дополнительный автобус пустили, каждый час!.. Ну, пусть… Но оказалось, от остановки к церкви ближе всего через меня ходить. И началась беготня, мне это ни к чему… Cо всего города бегут. Толпы, и все мимо, мимо… Лица в землю, глаза в себя…
Раньше никто не ходил, теперь эпидемия. И все через меня — весь город стремится лбы расшибать. Люди странные… Ходят через нас по диагонали, по касательной, не трогают, не касаются… Рядом кошка сидит, пришла неизвестно откуда, впалые бока, вижу — не ела много дней. Никогда не накормят зверя… Я спрашивал у одного, он говорит — «у них души нет…» Может и нет, но что с телом делать, оно еды требует… Не слышат, бегут к своему богу, пекутся о собственной душонке, спасти ее, спасти… Ни деревьев, ни трав, ни зверей не замечают… спасают свои души. Церковные люди.
Один как-то сказал мне:
-Что вы с ними возитесь, благодарности никакой…
И не надо, я этого не люблю. Поел и ушел, не оглядываясь. Значит, легче ему стало. Запомнил меня, еще придет. Они меня учат жизни, звери. Живут спокойно и просто, а мы болтаем. «Душа, душа…» Я вижу, могу им помочь, тут и спорить не о чем. А как людям помочь, если сами себя топят?..
И я сказал ему, что жизнь всем одинаково дается, на краткий миг.
-А что потом?
— Ничто.
— Душу свою загубишь… пропадет!..
— Я не заплачу, пусть пропадет. Останусь со зверьми.
Он только вздохнул и пошел молиться за меня. Ну, пусть…
Про краткий миг я зря сказал, словно накликал. Не прошло и года, Феликс умер.

Из всех зверей он мне самый близкий друг.
Не знаю, сколько он прожил лет, очень много, время ему было нипочем. Я думаю, он от жизни устал. Я это понимаю, особенно теперь. Иногда чувствую, как неважно все… поскорей бы пройти, пробежать, исчезнуть в черной дыре…
А потом подумаю о своих, и страшно станет.
Нет, нет, жизнь не стоит торопить.
Феликс начал худеть, хотя много ел. С особой жадностью… И я вспомнил Васю, последние его годы. Что нам под старость приятного остается, и чтобы других не мучить?.. Вкусно поесть. И то, одно съел — тошнит, другое проглотил — еще вывернет наизнанку… И с едой не просто. У котов лучше, чем у нас, и Феликс ел, и ел, и ел… И все худел. Все чаще в доме оставался, никогда этого с ним не было… Целыми днями спит на кухне, в углу… или залезет в шкаф с одеждой, там душно, темно… сидит…
Я ему не мешал. Он перестал меня замечать. Подойду, не смотрит.
А в тот вечер не мог его найти. Ходил, ходил по квартире… Остановился, наконец, и услышал. Громкое дыхание его, хриплое, он под ванну забился.
Я сел рядом, звал его, разговаривал о том, о сём, вижу, дело плохо…
Час, наверное, прошел. И вдруг он показался из темноты. Стоит, покачивается, шерсть взъерошена, глаза не видят. За несколько дней сдал. Наверное, долго держался, все виду не подавал. Понимаю, я сам такой.
Сделал шаг ко мне — и закричал. Этот крик всегда со мной.
Не страх и не боль, нет.
— Прощай, друг! — он мне сказал.
А потом еще раз, еще сильней.
— Ухожу.
Упал, вытянулся — и не дышит.

Я положил его в землю рядом с Васей, они снова встретились. Ветер беспрестанный здесь, ветки мечутся, листья, травы ведут нескончаемый разговор. День за днем, год за годом…
Генка говорил, в черных дырах времени нет.
— Как же без времени?..
— Между вещами ни различий нет, ни пустот, оттого и происходит без промедления все.
Значит, там и я, и Феликс, и Вася будем едины?..
Неплохие дыры.

Генка как-то говорит:

— Я понял, как вселенная устроена, и почему у нас не получилось.

Я удивился, он еще и философ. Вообще-то он полуеврей. Я случайно узнал, меня спросили:

— Что ты с ним якшаешься, он же полуеврей…

-Ну, и что?..

Ничего не ответили, посмотрели как на идиота.

Он алкаш, какой он полуеврей! Они не пьют, мама говорила — избранный народ.

Как-то спросил его:

— Гена, ты алкаш… сам говорил, не обижайся… А сплетничают, ты полуеврей…

-Я русский полуеврей. Свободно могу быть алкашом, и пикнуть не посмеют.

Он смелый был человек.

— Как крымский татарин?..

Он засмеялся:

-Нет, как птица-носорог.

Но я отвлекся, он мне про Вселенную говорил. Что мы приходим из черных дыр. В них все живое образуется, вырывается на простор… и обратно падает, когда устает жить. Из одной дыры вылетели путем взрыва, в другой исчезнем. Пока летим, вся жизнь и происходит. Весело, безмятежно блеснем, сверкнем, и затухаем. Любим, страдаем, боимся, ненавидим… и все в полете кратком…

— Но еще не закончена игра. Еще посмотрим, кто кого… — он говорит.

— Какая игра?..

— Тот, о ком я думаю, должен победить. Тогда он порядочный мир построит, разумный, добрый…

— Конкурс у них?..

— Соревнование… или борьба. Но больно уж затянулось дело, сил нет ждать.

-Так ведь жизнь налицо…

— По ошибке возникла. Обыграли одного, а он им назло дыру утащил. Несет в рукаве, а она возьми да преждевременно взорвись… Дело пущено на самотек, вот и вышло то, что получилось.

— А эти что, недоигравшие?..

— Думаю, не подозревают. И вообще… мы для них событие местного значения.

Вот так так… значит, местного значения…

Он человек веселый, бесшабашный был, а философия печальная.

А я без философии жил, зато без печали дня не сумел прожить. По-моему, в каждом лице, человек то или зверь, печаль клубится. Оттого, что являемся на свет. Иногда мне кажется, счастливы должны быть те, кто не родился. Только, что они могут о себе узнать?.. Нет у них имен, не вижу лиц… Жизнь для того и есть, чтобы обо всем узнать, другого способа нет. Так что без печали, пожалуй, не обойтись, если суждено жить.

— Глупость это, всех жалеть, — Генка говорил, — на весь свет ни жалости, ни любви не хватит.

— Все равно, жалко всех.

— Ну, ты истинный дурак…

— Почему это?..

— Обиделся… Дураком почетно быть. Умный стыдится глупости, а дурак никогда. Вот и задает дурацкие вопросы. А потом умный хлопает себя по лбу — "как это я не догада-а-а-лси-и-и…"

Вспомнилось, а зачем, не знаю… Когда человека нет, каждый разговор вспоминаешь, хочешь найти в нем смысл.

……………………………………

//////////////////////
Встреча, ночной разговор…