Месяц: Сентябрь 2006

………………………………..

………………………………..
С героем романа Вис виталис Аркадием (прототип= В.А.Крылов) у нас шел постоянный спор: он доказывал мне, что никогда не устанет жить, и знает способ дожить до ста лет. При двух тяжелых болезнях, которые вынес из лагеря, он, действительно, прожил 93 года. Его «приемы долгожития» поражают наивностью и непониманием основ, давно известных. Так я всегда считал, и считаю. Но с годами понял — неважно, что за прием, важна вера в собственную неистребимость. Тогда протянешь те дополнительные плюс-минус десять лет, «люфт» исполнения генетического «плана». Используешь с плюсом, а не с минусом. Впрочем, сказанное относится к роману, научную достоверность не гарантирую 🙂
Намеренно опустил главное — про усталость. Двумя словами не отделаешься. Тут надо писать роман, и назвать его «Усталость к жизни», или просто — «Усталость». Но чтобы написать такую книжищу… нужно очень не усталым быть 🙂

…………………………….
Как говаривал Аркадий, долго жить на одном месте опасно, рискуешь где-нибудь за углом натолкнуться на самого себя… Но с другой стороны… жизнь не кажется такой эфемерной, не все в памяти, а — вот, вот, и вот — стоят дома, деревья, камни, которые свидетели. Другое дело… да, совсем другое, желаешь ли иметь свидетелей…

……………………….
В.А.К. в профиль.
……………………

Про юродивых или мутантов в предыдущем тексте – требует пояснений.
Аркадий, пострадавший от жизни человек и ученый, долго и мучительно думает, отчего не вымерли еще добрые, честные порядочные люди, которые не имеют никаких шансов выжить в толпе рвущих и грызущих. Что значит выжить с точки зрения эволюции? Дожить до детородного возраста, передать свои гены потомству, и хотя бы обеспечить детишкам начальные данные, чтобы не погибли на стадии гусениц и личинок…
Аркадий, который десятки лет ничего хорошего не видел, выйдя из лагеря в 50 лет, сразу женился, поскольку хотел свои гены сохранить, согласно теории. И всеми силами встроиться в современную науку, хотя потеря двадцати лет очень весома…
И то и другое он осуществил, но в сильно урезанном и странном варианте, о чем в романе только чуть-чуть, и много деликатных умолчаний. Но, во всяком случае, о науке есть.
Гены Аркадия все-таки пропали, мир обеднел.
Но не все так печально и неисправимо в мире, как ему казалось. Гений и злодейство совместимы. У главного врага Аркадия, предателя и подлеца, родились здоровые детки, и очень способными выросли. Люди они, правда, так себе, но есть надежда, что в третьем поколении и это как-то «устаканится». Аркадий, я думаю, ошибался. Признаки честности, доброты и порядочности настолько сложны, совокупности такого множества более элементарных признаков, что свободно передаются и через подонков и подлецов. Есть ирония истории, есть ирония искусства(когда-нибудь напишу, не забыть бы…), и есть ирония эволюции человеческого вида – (частный вариант: подлец хочет сделать своего сына приспособленным подлецом, но совсем не всегда получается…)
Временная запись, не соответствующая духу литературно-художественного журнала.

………………….
Вроде по голландским мотивам, а подвал родной, из повести «ЛЧК»
Интересна была такая «облегченная техника лессировок», когда не холст, а темная бумага, не свинцовые белила, а цинковые на клее ПВА, и не прозрачное масло, а простая советская акварель. Было интересно. Но быстро надоело. Или черная бумага кончилась… уже не помню…

…………………………………….
Начатые холсты на подрамниках, в углу мастерской. Они куда свободней завершенных работ, и гораздо интересней бывают. А как в прозе? (Дальнейшее удалил) Позже продолжение: Можно и в прозе… Особые тогда требования к текстам… Помогает комп, эти требования для него — тьфу! Но тогда нужно знать план вещи… Десяток пунктиков или на полстранички… План? Пожалуй… Хотя…

………………………………………….
(Закончен 7.6.1995 г.)

— Меня все меньше волнует то, что называют жизнью. Это вовсе не она, а жалкая действительность. Чувствуете разницу?.. — спрашивает Аркадий. — Смотрите, кругом смута, все разворочено и разворовано, толпы без дела и крова, кто в истерике бьется — нет еды, кто в отчаянии руки ломает — родину отняли… Я от этого устал, и не приемлю больше — это не жизнь. Вот моя кухня, вы сидите, на плите еще что-то бурчит, в задней комнате для души припасено — вот жизнь! Мы хорошо живем — у нас плов!
Баранью косточку Аркадию подарил один эстонец, привез издалека мешок костей и продавал чертовски дорого. Марк ему пару слов по- ихнему, вспомнил детство, Аркадий же уставился на кусочек мяса, висевший на кривом ребре.
— Вытта, — говорит эстонец, — это пота-а-рок…
Вокруг мяса навертели риса, моркови, лука, и постепенно, сидя на тесной кухоньке, пьянели от запахов. Аркадий снова про теорию, что запах все решает, и про ту свою особу… Наконец, поставили миску на стол, ели, конечно, с хлебом, плов слабоват для русской души.
— Мне эти общие планы, перспективы, история, власть — надоели смертельно; я старый человек, меня всегда вовлекали — скажи, скажи… Вот я и говорю — «идите вы…» Ведь что произошло: сидели на вековой льдине, и вдруг — лед тронулся, господа… трещины спереди, сзади, сбоку, и мы плывем, плывем! Это хорошо! Что мы должны? Во-первых, развести огонь, чтобы самим стало светло, тепло, во-вторых, заняться любимым делом, всем бездельникам на страх и зависть… в-третьих? — бросать бутылки в океан, запечатанные, с записками, так всегда делали умные люди, когда терпели крушение. Нам уже не помочь, но мы сами еще кое-кому так проясним мозги… Ведь что-то узнали, успели понять!.. И последнее, в-четвертых, да?.. — умереть не слишком трусливо. Мир идет не туда? Ну, и черт с ним, но пока мы живы… и, может, все-таки эти странные мутанты… или юродивые? почему-то выживающие, каким-то чудом перевесят?..
Аркадий знал, что делать и не боялся крупных неприятностей — ураганов, наводнений, стрельбы — «отбоялся» — он говорил, но… слаб человек, бледнел от стуков в дверь, от вида управдомов и секретарш, дворников и продавщиц.
— Мелкая гадость меня доконает, какой-нибудь крошка-микрофончик… или дама в ЖЭКе крикнет -«квартиру отниму!» Эт-то опасно. Всю жизнь готовлюсь получше умереть, и нет уверенности, что подготовился.
— Родился, и тут же готовиться обратно? К чему тогда вся затея? — спрашивает Марк с иронией, но всерьез.
— Масштаб! В течение жизни мы в силах что-то изменить, повернуть, иногда даже на равных со случаем! А вот в конце избежать нет сил — берут и запихивают в духоту, как негодного петуха. Чрезвычайное событие! Могу сравнить только с рождением. Вот вам две опорные точки, отсюда и масштаб. Главное — сохранить масштаб!.. Да, забыл… еще про этот зен… — Аркадий сгребает остатки плова.
— Удался плов. Тут важно пламя… Так вот: встретишь учителя — убей учителя! И даже круче: встретишь Будду, и его самого — убей!
Марка покоробило, но он и виду не подал. Современный человек все может сказать, и выслушать.
— Не знаю… — он уклончиво, чтобы показать объективность. — И как это у них практически?
— У каждого по-своему, думаю.

13

— Почему вы так мало говорите о работе? — спрашивает Аркадий, — как ваши дела?
— Ничего дела.
— Знаете, мистер «ничего», так долго не бывает, чтобы все ничего.
И все, кто ни спрашивал, получали в ответ — «ничего». На деле же многое происходило, но медленно, со страшным скрипом, и постоянно кто-то его обгоняет, то один журнал, то другой… Только собрался разобраться, что за шипы такие, которыми его вещество впивается намертво, не отдерешь, только взялся, несут журнал — сделано, говорят, знаем уже… И так все время. Получается, будто стоишь в стороне и наблюдаешь, как здоровые мужики тянут рояль на шестой этаж. Хочешь руки приложить, а тебе места нет… Хотя, со стороны глядя, работа у него просто кипит, каждый день догадки, отгадки, много удовольствия от деталей, и мрачность его проявляется только к вечеру, когда он, вымотанный, идет домой — «ну, ничего, решительно ничего крупного не обнаружено!» VIS VITALIS по-прежнему скрывается, то мельком покажется с какой-нибудь интересной молекулой в обнимку, то растает в толпе малозначительных частиц.
А дома разговор с Аркадием, у которого крупная проблема почти решена.
— Тут и сомнений нет! — говорит старик, — мне совершенно ясно, как память связана с нуклеиновыми кислотами.
От таких замшелых выводов юноше становится тошно, хотя он и сочувствует старому дилетанту. Он видит себя копошащимся у подножия, не в силах взлететь туда, где простор! В том, что такое пространство существует, он не сомневается. И карабкается по крутой лестнице со слепыми фанерными окнами, мимо обшарпанных дверей… И в изнеможении бросается на свой диванчик. Он чувствует, что впрягся в огромный воз и тянет его с сотнями таких же бедолаг по ухабистой дороге. Он не боится никакого труда, привык к бессмысленным тратам сил и не замечает их… но вот то, что со всеми вместе… «А ты не знал?.. Думал, оторвусь, уйду ввысь… или найду укромный уголок… Не получается, бегу со всеми. А я хочу один…»
ХОЧУ ОДИН — мелькнули в нем слова. Он повторил их шепотом, потом вслух — запечатлел. Теперь уж не уйдешь, не открестишься. Хочу один — перед делом, небом, хотите-верите — перед Богом: со своим вопросом, пусть безнадежно, но — ОДИН.