День: 11.09.2006

……………………….

…………
Опыты с гуашью. Давно. Не понравилась гуашь.

////////////////////////////
Хотел что-то написать еще, но не стоит. Пока, завтра посмотрю, что было в 2004 году в ЖЖ у меня. Привет всем!

…………………………..
Эскиз к картине «У магазина», она здесь была не раз. Впрочем, вариантов куча. Но одна была лучше других. У нее еще оргалит в правом верхнем углу неровно отпилен…

Писателю А.
Я должен все-таки объясниться, мне не хочется обижать Вас. Вы пишете, я не понял КТО лежит на столе, и КТО его разрезает на куски. Оказывается, глубинная тема — родину рвут на части. И многое другое имеет символический смысл. Я сочувствую Вашей боли.
Но вот сила искусства налицо — для меня по-прежнему на столе голый толстый мужик и его режут на части пилой, на 14 частей, да? Он мочится, брызжет моча, потом кровь… Ничего не меняется.
Мое отношение к символам? Но тоже не к месту…
Мне говорят, «все в литературе можно, потому что в жизни все это есть, и можно делать (ну, почти все), а вы вот говорите, что почему-то не все показывать и писать стоит».

НЕ стоит, да. Многое такое мы делаем, о чем еще, слава богу, умалчиваем, что не показываем другим. Хотя теперь все рамки стираются, но ничего хорошего в этом не вижу. Вот у меня на глазах вчера — идут парень и девушка, и не сильно пьяны, а чуть-чуть… останавливаются, не переставая вести беседу, парень мочится, она держит его под руку, все совершенно естественно происходит…
Отчего же нельзя все написать натурально, если происходит в реальности, да?
Если мы остаемся на позиции человеческой, а она вся строится на запретах, то НЕЛЬЗЯ. У нас нет естественной защиты, которая есть у животных, у них почти все «регламентировано», мы же эту регламентацию уничтожили или заблокировали. Поэтому, чтобы не скатиться ниже животного состояния, нам нужно быть предельно осторожными. Мы не сообщаем соседу о своих интимных делах, и точно также, мне кажется, должны относиться к литературе, к искусству в целом.
Впрочем, моя точка зрения уже выглядит анахронизмом. Но я ее изменять не собираюсь.
Поэтому весь «физиологизм» вашего рассказа, несмотря на убедительную аргументацию «зачем эта грязь», мне не кажется обязательным, да и вообще…
Мои сожаления… Я по-прежнему верю в Ваш талант, но вот беда — таланта недостаточно, и умения писать тоже. Этого добра сейчас пруд пруди, очень многие умеют обращаться со словами, иногда ахнешь как! почешешь затылок… И что?
В общем, Вы зря потревожили меня, старика, я ретроград. Могу только сказать, что «делать текст» Вы умеете.
С уважением Д.

ПРИВЫЧКА.

Дорожка в мастерскую сильно спрямляет путь, и я всегда хожу по ней. Привычка не заменяет счастья, но сильней разума она.
Вчера было тепло, растаял снег, а ночью ледяной ветер прилетел, вместо луж хрустящий ледок, над ним торчат скалистые островки. Это камни, подернутые тонкой скользкой пленкой. Ступишь ненароком на такой камешек, поедет нога… И обязательно вперед поедет, дорожка-то с небольшим уклоном. Физика всегда скажет свое слово, природа не любит исключений и пустот…
Так вот, идешь, разум о высоком говорит, а взгляд — в землю, а в голове бешеный счет. Тут разум не при чем, счет за его спиной. За его спиной многое тихо и незаметно происходит, скрытые друзья нам выбирают безопасный путь. Это нелегкая работа, двести тысяч, а то и миллион нервных клеток изнемогают от счета, туда поставить ногу или сюда… Сколько возможностей нужно оценить! И выбрать одну, пока нога висит в воздухе, ей долго висеть опасно.
Идет время, устает разум, и мои неприметные друзья тоже не всесильны. Разум стонет, жалуется, протестует, а у этих ребят в темноте ни голоса, ни языка, и жаловаться им некому. Делают, что могут, а потом…
А потом время настает, нога ступила, нога ошиблась, нога едет вперед, а вторая уже бессильна, возраст не тот, чтобы на одной ноге… Тело дергается странно и смешно, мышцы на разрыв, но что сделаешь, потеряна главная опора. А лицо, лицо… оно тоже потеряно, нелепая ухмылка на лице, а взгляд уже стремится к небу, а затылок неодолимо тянет к земле…
Что сделаешь, было их двести тысяч, я по бугоркам летал, сила падения за мной не успевала. Теперь половина еле жива, и осторожность не помешала бы… Но привычка… дороже безопасности она! и я иду, как шел, как много лет хожу.
И падаю.
К счастью, на этот раз затылок цел, помню, откуда вышел, куда иду, вижу небо, простор надо мной, думаю о выборе, о превратностях пути, о тех, кто столько лет бездумно заботится обо мне, в безвестности и темноте, и тоже устал…
И что завтра снова здесь пойду, потому что привычка разума сильней.

ЗА ЧТО МЕНЯ СНАЧАЛА ЛЮБИЛИ ВАВИЛОНЯНЕ-АВАНГАРДИСТЫ. Потом они поняли свою ошибку 🙂
…………….
…………….

//////////////

Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит — сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, — говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, — есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь, разлетались…» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти… как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная — чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством… И в конце концов, видит — свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит — я позади. А мы двадцать лет решиться не можем… или тридцать? не помню уже… Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда — сюда… легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо-муха… Надо по-другому: доктор, мне муха забралась в ушной проход… В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: доктор, муха! — и показать, как она летит, крылышками машет — и влетает, влетает… Тогда он меня к другому врачу — «вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух… Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб… Китаец может, а муха — это удивительно . Как представлю — влетает… ужас! — А может все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, — говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю. — Ну, уж нет, — говорю, — на кой мне врач, вот если бы влете-е-ла…

……………………………………………..

ПРАЗДНИЧНЫЙ УЖИН

— Все нужное есть, а быстрей не движемся, — жалуется Марк Аркадию.
— Вам сейчас дороже всего не эксперимент, а догадка, скачок, — соглашается старик, — это и называется парением в истинном смысле?.. Как же, знаю, бывает, ждешь, ждешь, напрягаешься, аж голова тупеет — и ничего! А иногда — оно само… Эх, знать бы, какой орган напрягать, или железу, как спать, что есть… Как эту машинку запустить? Но лучше об этом не надо, сглазим.
Они вышли пройтись перед сумраком. На полянах у реки клубы тумана, зеленый цвет стал тоньше, богаче желтыми оттенками.
Аркадий подобрал палку, идет, опираясь. Марк с удивлением видит — сдал старик.
— У меня складывается впечатление, — сипит Аркадий, преодолевая проклятую одышку, — что мы случайные свидетели. Природа сама по себе, мы — с корабля на бал. И я, в тупом непонимании, близок уже к примирению, готов смотреть, молчать…
Темнело, тяжелый пар заполнил пространство под обрывом, карабкался наверх, хватаясь лохматыми щупальцами за корявые корни… Они прошли еще немного по узкой тропинке, петлявшей в седой траве, две крошечные фигурки на фоне огромного неба.
— Я думаю, причина отверженности в нас самих, — продолжает старик, — чувства в одну сторону, мысли в другую… Оттого страдаем, боимся, ждем помощи извне…
— Когда-нибудь будет единое решение, полное, молекулярное, включая подсознание и личные тонкости, — считает Марк.
— Боюсь, вы впадаете в крайность… — со вздохом отвечает Аркадий.
Вдруг стало теплей, потемнело, воздух затрепетал, послышалось странное клокотание — над ними возникла стая птиц. Где-то они сидели, клевали, дожидались, и теперь по неясному, но сильному влечению, снялись и стали парить, плавно поворачивая то в одну сторону, то в другую… Этот звук… он напомнил Марку майскую аллею у моря, давным-давно… У далеких пушек суетились черные фигурки, наконец, в уши ударял первый тугой хлопок, и еще, еще… Мелкие вспышки звука набегали одна за другой, сливались в такое же трепетание воздуха, как это — от многих тысяч крыл…
И тот же сумрак, и серая вода… Удивительно, как я здесь оказался, и почему? — пришел ему в голову тривиальный и неистребимый вопрос, который задают себе люди в юности, а потом устают спрашивать. Ведь утомительно все время задавать вопросы, на которые нет ответа.
— Ты так и не вырос, — упрекнул он себя, — наука тебя не исправила.
— Тут мне один все говорит — сдайся, поверь, и сразу станет легко… — с легким смешком говорит Аркадий.
— Трусливый выход. Примириться с непониманием?.. — Марк пожимает плечами. Этого он не мог допустить. Он, скрепя сердце, вынужден признать, что в мире останется нечто, недоступное его разуму… но исключительно из-за нехватки времени!
— Вы уверены, наука будущим людям жизнь построит? — спрашивает Аркадий. — Не в комфорте дело, а будут ли они жить в мире, где она царит? Обеими ногами, прочно… или всегда наполовину в тени?..
— Я против тени! — гордо отвечает юноша.
— Завидую вам. А я запутался окончательно… Вы не забыли про сегодняшний ужин?
— Я чаю немного достал, правда, грузинского… но мы кинем побольше, и отлично заварится. — Марк смущен, совсем забыл: Аркадий давно пригласил его на этот ужин.
………………………………
— Что за дата, Аркадий Львович?
— Пятьдесят лет в строю, вокруг да около науки.
Были сухари, круто посоленные кубики. Аркадий без соли никуда, даром, что почки ни к черту. И еще удивительный оказался на столе продукт — селедочное масло, божественное на вкус — тонкое, как ни разглядывай, ни кусочка!
— У них машинка такая, — Аркадий все знает.
— Гомогенизатор, — уточняет молодой специалист, — мне бы… наш не берет ни черта.
— Вы всегда о науке, черствый мальчик.
— А вы о чем — и все ночами?
— Мои ночи — тайна… от управдома, и этой — пожарной безопасности.
— Безопасность только государственная страшна. А я вовсе не черствый, просто времени нет.
— Знаю, знаю, вы завороженный. А безопасность любая страшна, поверьте старику.
Подшучивая друг над другом, они к столу. Он накрыт прозрачной скатеркой с кружевами, синтетической, Аркадий раскошелился. Посредине бутыль темно-зеленого стекла, вычурной формы.
— Импорт?
— Наш напиток, разбавленный раствор. Я же говорил — в подвале друзья. Перегнал, конечно, сахара туда, мяты… Это что, сюда смотрите — вот!
— Паштет! — ахнул Марк, — неужели гусиный?
— Ну, не совсем… Куриная печенка. Зато с салом. Шкварки помните, с прошлого года? Аромат! Гомогенизировал вручную.
Аркадий сиял — на столе было: картошечка дымилась, аппетитная, крупная, сало тонкими ломтиками, пусть желтоватыми, но тоже чертовски привлекательными, свекла с килечкой-подростком на гребне аккуратно вылепленной волны, сыр-брынза ломтиками… Были вилки, два ножа, рюмка для гостя и стакан для хозяина. Выпили, замерли, следя внутренним оком за медленным сползанием ликера под ложечку, где якобы прячется душа, молча поели, ценя продукт и потраченное время. Марк сказал:
— Вы умеете, Аркадий, устраивать праздники, завидую вам. Я вспомнил, сегодня у меня тоже дата — отбоярился от военкома. Какие были сво-о-лочи, фантастические, как злорадно хватали, с презрением — вот твоя наука, вот тебе!
— Главное — не вовлекаться, — Аркадий снова твердой рукой налил, выпили и уже всерьез налегли на паштет и прочее. Марк вспомнил походы к тетке по праздникам, гусиный паштетик, рыбу-фиш, шарики из теста, с орехами, в меду…
Аркадий стал готовиться к чаю. — Теперь пирог.
Это была без хитростей шарлотка, любимица холостяков и плохих хозяек, а, между прочим, получше многих тортов — ни капли жира, только мука, сахар да два яйца!
— И яблоки, коне-е-чно… Помните, собирали? — Аркадий тогда захватил сеточку, кстати — яблоня попалась большая, недавно брошена.
— Вот и пригодились яблочки. И яиц не жалел, видит Бог… — он подмигнул Марку, — если он нас видит, то радуется: мы лучшие из его коллекции грешников — честные атеисты.

…………….
Дальше про разлуку без печали… Вырисовывается стиль, я бы назвал его «облегченный-ночной». Берется картинка… Просматриваешь сотни три быстрым глазом, и на какой-то взгляд останавливается, а почему… кто знает… Но раз уж остановился, то надо название дать, а это творческий процесс, и тоже довольно закрытый для понимания. Что-то, видите ли, вспоминается. Но вот что странно и замечательно — несколько раз убеждался — названия повторяются, хотя совершенно забыл, что в прошлый раз написал, а ведь писал, ну, год-два тому назад. Повторяешься. Я ведь здесь три годика, в ЖЖ, даже странно. Летом исполнилось. Рвался, метался, мешал он мне, раздражал… а потом понял, что с ним можно делать, а что не стоит. Если не переусердствовать, то ЖЖ поддерживает в рабочем состоянии, это раз. Люди здесь прекрасные встречаются, это два. И никогда меня не увидят, чистый виртуал, значит разочарование нам не грозит. Шутка. И третье, очень важное — здесь можно экспериментировать с малыми формами.
Спокойной Вам ночи!