Месяц: Июль 2007

В газету «Совет» Серпухов

В газете «Пущинская среда» напечатаны выдержки из интервью с пущинским филологом И.Гольденбергом. Я хочу сказать несколько слов о той части интервью, которая касается моей повести «Последний дом», напечатанной в альманахе «Берега». Я не доверяю неумеренным похвалам, время все поставит на свои места. Я о другом.
Моя повесть — не о «любви героя к кошкам», как пишет И.Гольденберг. Любит герой зверей, конечно, но не из милосердия, как считает И.Г., — просто уважает жизнь во всех ее проявлениях. Люди убивают его любимых зверей, он защищает их, как может.
Но это не главное в повести. Она недаром ведь называется «Последний дом». Речь идет о погибающем городе. Трудно это не заметить, разве что не хотеть замечать.
Весь цикл моих повестей, начиная от «ЛЧК» («Цех фантастов-91» ред.
К.Булычева, «Московский рабочий», 1991г) и кончая «Последним домом» (2007 г.) посвящен теме гибели города, в котором живут мои герои. Гибели надежд многих симпатичных мне людей.
При всем уважении к И.Гольденбергу как знатоку литературы, считаю необходимым сказать то, что сказал.
Дан Маркович, Пущино.

Vis vitalis (фрагмент романа)

……………..
Он ходил по комнате и переставлял местами слова. — Вот так произнести легче, они словно поются… А если так?.. — слышны ударения, возникают ритмы… И это пение гласных, и стучащие ритмы, они-то и передают мое волнение, учащенное дыхание или глубокий покой, и все, что между ними. Они-то главные, а вовсе не содержание речи!
Он и здесь не изменил себе — качался между крайностями, то озабочен своей неточностью, то вовсе готов был забросить смысл, заняться звуками.
Иногда по утрам, еще в кровати, он чувствовал легкое давление в горле и груди, будто набрал воздуха и не выдохнул… и тяжесть в висках, и вязкую тягучую слюну во рту, и, хотя никаких мыслей и слов еще не было, уже знал — будут! Одно зацепится за другое, только успевай! Напряжение, молчание… еще немного — и начнет выстраиваться ряд образов, картин, отступлений, монологов, связанных между собой непредвиденным образом. Путь по кочкам через болото… или по камням на высоте, когда избегая опасности сверзиться в пустоту, прыгаешь все быстрей, все отчаянней с камня на камень, теряя одно равновесие, в последний момент обретаешь новое, хрупкое, неустойчивое… снова теряешь, а тем временем вперед, вперед… и, наконец, оказавшись в безопасном месте, вытираешь пот со лба, и, оглядываясь, ужасаешься — куда занесло!
Иногда он раскрывал написанное и читал — с противоречивыми чувствами. Обилие строк и знаков его радовало. Своеобразный восторг производителя — ведь он чувствовал себя именно производителем — картин, звуков, черных значков… Когда он создавал это, его толкало вперед мучительное нетерпение, избыточное давление в груди и горле… ему нужно было расшириться, чтобы успокоиться, найти равновесие в себе, замереть… И он изливался на окружающий мир, стараясь захватить своими звуками, знаками, картинами все больше нового пространства, инстинкт столь же древний, как сама жизнь. Читая, он чувствовал свое тогдашнее напряжение, усилие — и радовался, что сумел передать их словам.
Но видя зияющие провалы и пустоты, а именно так он воспринимал слова, написанные по инерции, или по слабости — чтобы поскорей перескочить туда, где легче, проще и понятней… видя эти свидетельства своей неполноценности, он внутренне сжимался… А потом — иногда — замирал в восхищении перед собой, видя, как в отчаянном положении, перед последним словом… казалось — тупик, провал!.. он выкручивается и легким скачком перепрыгивает к новой теме, связав ее с прежней каким-то повторяющимся звуком, или обыграв заметное слово, или повернув картинку под другим углом зрения… и снова тянет и тянет свою ниточку.
В счастливые минуты ему казалось, он может говорить о чем угодно, и даже почти ни о чем, полностью повторить весь свой текст, еле заметно переиграв — изменив кое-где порядок слов, выражение лица, интонацию… легким штрихом обнажить иллюзорность событий… Весь текст у него перед глазами, он свободно играет им, поворачивает, как хочет… ему не важен смысл, он ведет другую игру — со звуком, ритмом… Ему кажется, что он, как воздушный змей, парит и тянет за собой тонкую неприметную ниточку, вытягивает ее из себя, выматывает… Может, это и есть полеты — наяву?
Но часто уверенность и энергия напора оставляли его, он сидел, вцепившись пальцами в ручки кресла, не притрагиваясь к листу, который нагло слепил его, а авторучка казалась миниатюрным взрывным устройством с щелкающим внутри часовым механизмом. Время, время… оно шло, но ничто не возникало в нем.

временно

Ответ читателю

Вы написали мне на почту, я ответил Вам также, и временно помещу ответ у себя в ЖЖ, может быть, кто-то еще прочитает с интересом.
Туда, где Вы живете, мои «бумажные» книжки вряд ли дойдут, а читать из сети Вам нелегко, и Вы просите хотя бы в двух словах описать сюжетную сторону. Это сделать просто, потому что я терпеть не могу лихо закрученные сюжеты, и почти все развитие переношу на внутренний мир героев (или свой). Поэтому мой сюжет обычно толчется на месте, вокруг одного или двух-трех событий, с развитием, наподобие того, как это происходит в «Болеро» Равеля, позволю себе такой отдаленный пример.
Или же я иду по простой причинно-следственной связи, почти не отклоняясь от координаты времени. Создавать дополнительные сложности себе (и читателю) я не люблю.
Приступим, что ли. Про рассказы я писать не могу, они коротки, их много, и так далее. Так что повести:
1. «ЛЧК». Про нее не буду, она доступна в широко известной серии «Цех фантастов» (1991г)
2. «Перебежчик» (в печати нет ее). Это повесть из 118 небольших главок-новелл на 1-2 стр. каждая. Про старика-художника, который в суровую зиму кормит и спасает у себя в мастерской многих котов и кошек. Про этих зверей. Повесть во многом автобиографичная.
3. «АНТ» Тоже доступна, в журнале «Нева» за 2004 год номер второй
4. «Паоло и Рем». Она в сборнике «Повести» малым тиражом. В ней рассказ о двух художниках, старом знаменитом и молодом начинающем. Есть переклички, довольно отчетливые, с судьбами Рубенса и Рембрандта, которые жили в одно время. Они не встретились, старик умирает, но успевает посмотреть картины молодого, и связь между ними все же установилась. Больше там ничего нет, кроме внутренних монологов этих двоих, а также разговоров о картинах.
5. «Остров» Повесть в журнале «Крещатик», тираж кажется 500. Это рассказ старого врача, который, будучи студентом, выполняя волю руководителя, и не понимая, что происходит, уничтожил гениальную работу. Он рассказывает все это в старости, теряя и память, и связи с текущей жизнью, не умея даже найти свой дом на небольшой площадке, блуждает меж трех домов, ведет разговор с собой. Дело больной совести.
6. «Жасмин» Повесть напечатана в журнале «Родомысл» номер 9, тираж 3000, так что возможно доступна. Коротко – это история жизни художника-примитивиста Саши Кошкина, рассказанная им самим. Пожалуй, из моих наиболее читаемая в Интернете.
7. «Белый карлик» Повесть в сб. «Повести» (2004г изд-во Э.РА), тираж мал. Это рассказ о жизни начинающего писателя. История дружбы с чеченским мальчиком, потом они встречаются в Афганистане, потом последняя встреча в Чечне, гибель чеченца… все это на фоне обобщенной картины жизни последних двадцати лет. Детская дружба побеждает, но конец печальный.
8. «Предчувствие беды» Не печаталась. Повесть о сложных отношениях коллекционера, любителя живописи — и талантливого художника. Художник в конце погибает, коллекционер становится художником.
9. «Последний дом» Сейчас повесть напечатана тиражом 1 000 экз. в Серпуховском альманахе «Берега» (2007г) Рассказать о ней сложно. Это о погибающем городе, о зверях, о людях, герой опять художник… Вещь тяжелая. Если читали Распутина «Прощание с Матерой»… Не сравнивая – тот же настрой.
10. «Следы у моря» Не напечатана. Судьба еврейской семьи, вернувшейся из эвакуации в Эстонию. Погибает отец, взрослеет мальчик, какой еще сюжет…
11. «Немо» Брат рассказывает о старшем брате. Послевоенная история. Как два совершенно разных человека, по характеру, интересам, культуре, даже языку… в конце концов, обнаруживают, что связаны тесными узами родства. Младший понимает это слишком поздно.
Про роман «Vis vitalis» (Жизненная сила) и автобиографическое исследование «Монолог о пути» писать не буду, с экрана читать не станете, а на бумаге они почти недоступны.
……………
Как Вы поняли, мои герои во многом похожи на меня, это врачи, художники, писатели… я с удивлением сам это обнаружил недавно – весь круг. Что поделаешь, я пишу только о том, что мне самому интересно, отсюда и круг читателей. Их профессии могут быть разными, конечно, но, видимо, чтение потребует серьезности, чувствительности к сложным проблемам личности, внимания к себе больше, чем сосредоточенности на внешней стороне жизни. Думаю, что такие люди еще остались, хотя вряд ли их много. Но количество значения не имеет, так что все в порядке, жить еще можно 🙂
Вы найдете без труда все перечисленное в Интернете. Не знаю, что Вам скажут сюжеты, но Вы просили… Возможно, это облегчит Вам выбор в условиях дефицита времени, которым сейчас почти все страдают.

Участвовать в книжных историях, помогать героям, разговаривать с ними — тот самый «инфантилизм», который нужен для восприятия искусства, уж не говорю — для создания творческой вещи, — само собой разумеется. Та жизнь, в которую погружен художник или писатель. Тогда ему не до натуры.
Совсем не все так думают, так устроены, но мне до тех и дела нет. Не в ругательном смысле, а просто — не до них.

«Белое платье»

Вот такой Мунк как в этом «белом платье», мне нравится куда больше, чем его знаменитый «Крик», который своего рода «черный квадрат», экспрессия, доведенная до отсутствия экспрессии, только ее знак.
В «Белом платье» — мнимая небрежность, а на самом деле — большая работа по равновесию трех пятен: платья, или платьев, светящихся окон — и очень важных двух пятнышек в темном доме на левом, если от нас, краю картины. Платья женщин на переднем плане, дом со светящимся окном – позади, и эти пятнышки еще дальше… Не видите картину? И не надо, потому что речь только об этих крошечных пятнышках, сзади, на краю.
Эти два крохотных художнику о многом говорят. Три пятна — платье, окно, и эти в углу — они «держат» всю картину. Это «предвосприятие», элементарный анализ, с которого начинается в нас работа с изображением. Зритель бессознательно проходит через эту стадию к свойствам живописи или к сюжету. А художник эту гармонию пятен строит, но интуитивно. Он даже знаки языка — звуки, слова — превращает в изображения…

про Аякса…


……………..
Остался рисуночек. На грубой оберточной бумаге, сделан пером, чернилами, размыто мокрой кистью… — и при помощи кота Аякса.
Аякс перестарался с размывкой, это видно по нижней части картинки. Вообще он был чемпионом по закреплению пастелей, размывке чернил и туши. Стоя на полу, доставал картинки на стене на высоте до метра.
Пастель закреплял прекрасно, а чернила опрыскивал чрезмерно.
Аякс был великий кот, черный, длинноногий, самый быстрый. Благодаря скорости он прожил семь лет, избежал многих опасностей, убегал от собак, людей и машин. Жадность подвела, съел крысиную приманку в подвале. Спасти его было невозможно. Он умер на третий день, под утро. Я спал, проснулся от того, что кто-то на груди стоит. Открыл глаза — это мой старый давно умерший кот Феликс, стоит и рассматривает меня. Приблизил морду к лицу, понюхал… Я говорю — «Феликс, что, за мной?..»
И окончательно проснулся. Вскочил, подошел к креслу, там лежал Аякс.
Он был еще теплый, только что умер.
Иногда думаю, сердце давно должно разорваться.
Нет, просто жизнь постепенно-покусочно теряет смысл.
Остается — жажда, интерес, не связаны со смыслом, такая вот петрушка.

между прочим


………………………………….

Иногда меня спрашивают — почему Вы не пишете о современной жизни? Пишу. Просто современная жизнь для меня — это все знакомые и незнакомые собаки и кошки, и растения, населяющие мой городок. Это несколько человек, с которыми мне интересно. Соседи, драмы и события сегодняшнего дня, с которыми соприкасаюсь непосредственно, участвую как могу.
Потом разрыв, провал — и «новости» за обедом и ужином, и обязательный боевичок перед сном. Я не в том состоянии, чтобы читать хорошие книги, несколько слов могут выбить меня из равновесия надолго, а пресные бесцветные слова, картины — не интересуют. Я вижу два горизонта смысла и переживаний — первый, главный, это то, в чем я так или иначе участвую сам, могу что-то внести или изменить. И в этом я полностью сохранился, ничего не изменилось, также люблю и также умею ненавидеть.
Но, хотя я переживаю за конкретных зверей и людей, (их драмы поражают меня ежедневно…) а вот второй горизонт — судьбы государств, стран, культура, базар… перестали интересовать совсем. Ничего хорошего не жду ни от языка, ни от книг, ни вообще — от культуры сегодняшней и будущей. Все, что я люблю, будет со временем забыто и растоптано, но я не из тех, кто примиряется с неизбежным.
При этом я продолжаю с большим интересом компоновать вещи и пятна — любыми способами, живопись то, графика или фотография, и это меня поглощает абсолютно, и заставляет переживать наиболее полно. Что-то я делаю лучше, что-то совсем отвратительно, но это никак не влияет на мои интересы, я предпочитаю то, что не умею, или умею похуже, но что содержит больше удивления самим собой. И несколько месяцев в году у меня находятся слова для небольшого текста, из которого я удаляю потом девять десятых, и не потому что «плохо написано», а потому что содержание через день или неделю кажется мне слишком знакомым, и банальным. Когда иду, стараюсь обходить растущую траву и ползущих по земле живых существ, насколько получается, — потому что уважаю их, часто больше, чем людей… И точно также, хотя по совершенно другим причинам, стараюсь обходить неинтересных или неприятных мне людей. Я так старался делать всю жизнь, и никакие соображения «пользы для дела» меня не останавливали.
А теперь я вовсе с большой радостью «с цепи сорвался» — последние 25 лет делаю только то, что мне интересно, и общаюсь только с теми, кто мне интересен и приятен. За это плачу легко и бездумно, благо прожиточный минимум, по моим весьма скромным понятиям, имею. Это и есть та единственная свобода, которая мне симпатична, и которой я всегда добивался.

Мне понятны экспрессионисты, особенно Хеккель, меньше Мунк. И другие тоже. Интересно, что они жили или очень мало или долго. В разных странах, совсем разные, вроде, люди… Смотрите сами.

1. Макс Бекман 84 года
2. Эрик Хеккель 87
3. Отто Дикс 78
4. Алексей Явленский 77
5. Василий Кандинский 78
6. Оскар Кокошка 94
7. Альфред Кубин 82
8. Август Макке 27
9. Франц Марк 36
10. А.Модильяни 36
11. Эдвард Мунк 81
12. Эмиль Нольде 89
13. Макс Пехштейн 74
14. Жорж Руо 87
15. Эгон Шиле 28
16.К.Шмидт-Ротлуф 92
…………….

Видите, нет среднего возраста. Что бы это значило? Экспрессионизм!