Месяц: Июль 2007

………………………

………….

……….
И на сегодня все, желаю успехов!

/////////////////////////

/////////////////////////////

////////////////////////////

/////////////////////
Для начала дня.

////////////////
Герой моего романа Аркадий, пострадавший от жизни ученый, мучительно думает, не понимает, отчего не вымерли еще добрые, честные порядочные люди, ведь они не имеют никаких шансов выжить в толпе рвущих и грызущих…
Что значит выжить с точки зрения эволюции? Дожить до детородного возраста, передать свои гены потомству, и хотя бы обеспечить детишкам начальные данные, чтобы не погибли на стадии гусениц и личинок…
Аркадий, который десятки лет ничего хорошего не видел, выйдя из лагеря в 50 лет, сразу женился, поскольку хотел свои гены сохранить, согласно теории. И всеми силами встроиться в современную науку, хотя потеря двадцати лет очень весома…
И то и другое он осуществил, но в сильно урезанном и странном варианте, о чем в романе только чуть-чуть, много деликатных умолчаний.
Гены Аркадия все-таки пропали, мир обеднел.
Но не все так печально и неисправимо в мире, гений и злодейство совместимы. Может, не сразу, но в историческом разрезе — точно. У главного врага Аркадия, предателя и подлеца, родились здоровые детки, и очень способными выросли. Люди они, правда, так себе, но есть надежда, что в третьем поколении и это как-то «устаканится». Аркадий, я думаю, ошибался. Признаки честности, доброты и порядочности сложны, они — совокупности множества элементарных признаков. И потому по частям и кусочкам — могут передаваться, просачиваться в новые поколения через подонков и подлецов. Есть ирония истории, есть ирония искусства… и есть ирония эволюции человеческого вида, например, подлец хочет сделать своего сына еще более приспособленным подлецом… но не всегда получается. А с внуками и правнуками вообще странные превращения бывают. Так что генетика хитро устроена, плохое почти всегда сильней, но оно, само того не зная, несет в себе семена доброго и хорошего.
А иначе давно бы… да-а…

Нигде отчетливо-отдельно о таком не читал, но витает в воздухе.
То, что нарисовано, написано, влияет на автора необратимым образом.
Наверное, есть люди, легко перевоплощающиеся, умело натягивающие на себя ту или иную маску… но они мне мало интересны.
Картинка во многом подстерегание случая. Лучшее не задумывается заранее со всей тщательностью, а выскакивает из-за угла. Слово «талант» — пустое, зато есть другое — восприимчивость, тонкая кожа. Не люблю душелюбские разговоры — душа, душа… Важней, когда кожа тонкая, и чувствительный глаз.
И готовность тут же принять то, что ждал, не зная точно, что, где возникло, откуда пришло…
Но воспринял безоговорочно.
И это потом наваливается на тебя — непонятным образом попавшее в картину.
И художник, артист, писатель… начинает крутиться в кругу образов, впечатлений, они толкают его дальше, или, наоборот, останавливают, задерживают… а хорошо это или плохо, может сказать только время. И то не всегда скажет.
Мне писал один литературный человек, рассматривавший картинки — он от них идет по непонятным мне путям, к ранее прочитанным текстам. Наверное, интересный путь, но для меня невероятно тяжелый, — меня гораздо легче от зрительных образов ведет к другим обманам зрения, к впечатлениям жизни, — не умственным, а чувственным переживаниям.
Недавно попался старенький рисунок — вдруг! И вспомнил темную осень 1960-го, юг Эстонии, колхоз, куда нас студентов послали убирать картошку…
Ожидание будущей жизни, выкарабкивание из страхов… Дерево, куст, забор, темнеющее небо…

Много лет строю зимние убежища для полудиких животных — в мастерской, на балконе, в подвале… Норы, щели… оборудую ящики, примерно такие, в которых они охотно зимуют. Сначала они мои убежища совсем избегали — боялись, обходили. Я не мог понять, в чем дело… Потом какие-то основные вещи понял, они перестали бояться, но все равно там не жили, не выращивали котят. Я перестал понимать, но надеялся, делал каждую зиму и делал… И постепенно… они стали признавать мои дома. Что произошло, я так и не понял. Почему я вдруг начал понимать их, и в чем это понимание?..
Думаю, головой нечего и пытаться. Есть только одна возможность — перевоплощение. Но если взять со стороны, придумать — пустое дело, не получится. Кот тут же почует фальшь. Надо искать кота в себе. Видимо, я так и действовал, хотя не отдавал себе отчета. Вживался в их жизнь. И теперь в девяти случаях из десяти они мои убежища одобряют.
…………
Много лет пишу картинки. И прозу. Обнаружил интересную вещь — между этими тремя моими занятиями – убежища, картинки и тексты – много общего.
Когда рисуешь или пишешь, тоже создаешь убежища — для тех, кого представляешь себе, своих героев, люди они или вещи, или деревья-травы… в общем, все равно. Нужно найти ИХ в себе, и создать на бумаге или холсте убежище, теплую нору, чтобы там можно было им жить.
А читатели… у них свои норки. Они выглядывают из них, смотрят, — рядом новая нора появилась, интересно, кто там живет?..

Давно мерещится — жизнь как навязанная командировка…
Поездка из ниоткуда в ничто, в середине городок, своя тамань — пятнами лица, глубокое пропитие, нечаянная любовь, несколько событий, увлечений… И пора — на окраину, где пусто, глухо, дорога в черноту…
Что-то мешает написать, ведь что-то мешает?..
Сначала пристальное разглядывание себя, от чрезмерной привязанности — встал, сел, умылся, утерся, сморкнулся… Потом… усталость, молчание, ощущение ненужности, да с холодком по спине… Ненужность литературы.

Недавно слышал, говорили о психологизме Рембрандта. Много таких разговоров, чисто литературных. Если же всерьез, то такие вещи, как выражение глаз, слёзки, печальные личики — дешевка, делается запросто, и широко используется коммерческим искусством. У Рембрандта не то — сдержанное сочувствие. Лаконизм и простота. Он в своих старухах и стариках никогда не демонстрирует виртуозность. Он тактичен в изображении старости. Свойство сегодня утраченное. Ведь о многом можно ДОГАДАТЬСЯ. Там, где теперь лезут напролом, талдыча о «правде жизни» или бравируя острым глазом. Вот из внимания, уважения к натуре, сдержанного сочувствия, лаконизма и тактичности и складывается то, что мы называем психологизмом Рембрандта. И, конечно, умение, которого уже не видно — высший пилотаж, когда прием скрыт. Не был Рембрандт ни очень умен, ни остер, ни глубоким психологом. В молодости меньше, под старость больше — его воспитала страсть к живописи, тяжелая работа, и теплое, сочувственное отношение к людям.
Мне показывал портрет сына мой учитель Е.И. Прекрасный портрет, что называют литераторы — психологичный.
— Как Вы сделали, — я спросил.
— Не знаю. Меня интересовала цветовая среда, она дает главное ощущение. А лицо… делал, делал… пока не увидел, что приемлемо, и остановился.
Вот это чувство приемлемости важно. Мера, тактичность, и ненастаивание — чтобы не лезло, не пёрло на зрителя, а само в себе было. Страдающие глазки сделать — раз плюнуть, штамп. А вот передать атмосферу живой жизни… Помогают детали, свет из окна, например, какие-то блики, легкий мазочек на щеке… Или тревога, напряженность в соотношениях пятен… Да мало ли… «А с глазами поосторожней будь, смотри, недаром Модильяни их овальчиками незамутненными писал…»
И все у него получилось с выражением…

…………….
Ради интереса, испытываю возможности техники. Ничего особого живописи не прибавляет, разве что для точных репродукций…