Месяц: Апрель 2007

……………………
http://www.periscope.ru/gallery/index.htm
/////////////////
Начинать поздно — имеет свои преимущества: лучше знаешь, что хочешь сказать. Но чувствуешь себя как «сын полка», который(полк) отвоевал, постарел и вымер/

Слышу разговор, примерно такие каждый день слышу. Женщина рассказывает, муж дочери был фельдшер на скорой, недалеко здесь в сельской местности, наконец, ПОСЧАСТЛИВИЛОСЬ ему — открыли с женой торговую точку, бросил скорую, теперь они покупают, продают, все у них есть… И место знаю, там скорую не допросишься, врача не было, а теперь нет и фельдшера. Кто же ездить будет, из райцентра за сорок километров?
Мало платят? Мало. Но был интерес, гордость за профессию, за умение. Теперь над этим смеются, если ты такой умный, то где твои деньги? Что хотим, то и будем иметь. Зато чиновникам платят — в надежде, что меньше воровать будут. Большей глупости не видел, крупней будут брать.
Пять лет слышу, десять… Сочувствовал, а теперь вижу, с каким восторгом все разрушается… И думаю все чаще, да черт с вами, как хотите, как сами сделаете, так и будет. Все о верхах рассуждаем, а люди, что, не виноваты в том, что делается?
Как сказала мне одна женщина: «место проживания — рыночный вопрос». И рынка нет, и скорой нет, и родина местом проживания стала.
Не завидую тем, кто будет жить здесь лет через пятьдесят.

ТОЛЬКО АВТОРА МНЕНИЕ (и не спорьте, бесполезно со мною спорить)
……………………
Вопрос ЧУВСТВИТЕЛЬНОСТИ К ЦЕЛЬНОСТИ — главный во всем искусстве. Мы подмастерья, но есть простые правила, доступные даже нам.
Смотрите картинку в полумраке, когда все кошки серы, смотрите всю сразу, то есть на отдалении, а можно даже через перевернутый бинокль. Смотрите быстро, мгновенно. Для этого много способов, вот два: войдите в темную комнату, где на стуле(столе) стоит картинка (или фото, рисунок, неважно), ощупью найдите свое место, встаньте перед картиной, на таком расстоянии, чтобы охватить единым взглядом — упритесь глазами в то место, где картина… Мгновенно включаете свет! — и тут же его тушите. Стоите в темноте и перевариваете ощущение. Можно то же самое делать проще, но менее эффективно. Подойдите к картине с закрытыми глазами или пусть Вас подведут как Вия (недаром у него такая сила! глаза веками закрыты!)… Мгновенно открываете глаза, и тут же закрываете. Можете несколько раз так поморгать.
Получите ПЕРВОЕ мгновенное ощущение, оно главное. С ним нецельность вещи легче понять.
Отбросьте шуточки мои… и попробуйте.

…………………………..
На обратной стороне обложки книги «Повести».
Не презирайте технику, и комп на что-нибудь сгодится…

………………
Долго мучился, зияла неутрясенность. Наконец, несколько успокоил дело, но так и не пришел к согласию с собой. Рем заразил меня болезнью, уравновешивать источники света и тьмы. И тьма имеет свои источники, а как же…

…………………….
Много лет строю зимние убежища для полудиких животных — в мастерской, на балконе, в подвале… Норы, щели, оборудую ящики, вроде бы такие, в которых они охотно зимуют. Они мои убежища избегали — боялись, обходили. Я не мог понять, в чем дело… Потом какие-то детали понял, и они перестали бояться. Но все равно там не жили, не выращивали котят. Но я надеялся, делал каждую зиму и делал…
И постепенно они стали признавать мои дома. Что произошло, я так и не понял. Почему я вдруг начал понимать их, и в чем это понимание?..
Оказывается, для понимания нужно искать кота в себе! Вжиться в их жизнь.
……
Примерно столько же времени пишу картинки и прозу. И обнаружил интересную вещь — между моими ТРЕМЯ ЗАНЯТИЯМИ МНОГО ОБЩЕГО. Ведь когда рисуешь или пишешь, создаешь убежища для тех, кого представляешь себе — люди они или простые вещи, или деревья-травы, все равно. Нужно создать на бумаге или холсте убежище, теплую нору, чтобы им можно было жить.
А читатели… у них свои норки, они выглядывают из них, смотрят, рядом новая нора появилась, интересно, кто там живет?
…………………………

Когда художники начали приходить в Сеть, первое, что им говорили — «у вас не резко»
Программисты и фотографы реальности сразу подмечают эту особенность, мазок и обобщение им непривычны были. Теперь понемногу привыкают…

Давно мерещится — жизнь как навязанная командировка: «не хотел, пришлось…» Поездка из ниоткуда в ничто, в середине городок, своя тамань — пятнами лица, глубокое пропитие, нечаянная любовь, несколько событий, увлечений… И пора — на окраину, где пусто, глухо, дорога в черноту…
Что мешает?
Сначала: Дробное мелочное разглядывание самого себя и ежедневности, от чрезмерной привязанности, к себе, к миру… — встал, сел, умылся, утерся, сморкнулся… Привязанность к мелочам. Потом: Усталость, словечко «зачем», ощущение ненужности, общий взгляд, да с холодком по спине, и никакой уже «литературы»…

………………
Эта выставка была зимой 1985 года на улице Каляевской, М.Новослободская (название улицы, кажется, изменили) на квартире у Лены Калмыковой, архитектора. Сохранилось несколько фотографий. Домашние выставки тогда делали многие. Людей приходило много, картины висели долго. На фото ничего не понять, снято против света. Просто приятно вспомнить. Тогда в Москве были такие открытые для своих дома, квартиры. И своих было много, слой творческих людей, объединенных интересом к неофициальному искусству, и неприятием официоза, который только и разрешался «сверху».

………………………….

Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик, но тоже довольно редко и мало меняются. Те, кого я помню или быстро вспоминаю, они, во всяком случае, сохраняют свое лицо. Каждый раз я радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. Иногда после долгих выяснений становится ясно, что такого-то уже нет. И тогда я думаю, скорей бы меня унесло и захватило, чтобы в спокойной обстановке встретить и поговорить. Неважно, о чем мы будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие. Так говорил мне отец, только сейчас я начинаю понимать его.
Я наблюдаю за людьми, и веду разговоры, которые кажутся простыми, а на самом деле сложны и не всегда интересны, ведь куда интересней наблюдать закат или как шевелится и вздыхает трава. Но от людей зависит, где я буду ночевать. Листья не подскажут, трава молчит, и я молчу с ними, мне хорошо, потому что есть еще на свете что-то вечное, или почти вечное, так мне говорил отец, я это помню всегда. Если сравнить мою жизнь с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ, все они были. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Но теперь я все меньше в это верю, на людей мало надежды, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останется что-то вечное, или почти вечное…
Но от людей зависят многие пусть мелкие, но нужные подробности текущей жизни, и я осторожно, чтобы не поняли, проникаю в их зрачки, понемногу узнаю, где мое жилье. Спрашивать, кто я, слишком опасно, да и не знают они, я уверен, много раз убеждался и только беду на себя навлекал. Не все вопросы в этом мире уместны. Я только о жилье, чтобы не ставить в трудное положение ни себя, ни других.
Причем, осторожно, чтобы не разобрались, не заподозрили, это важно. Всегда надеюсь натолкнуть на нужный ответ, но чаще приходиться рассчитывать на себя. Каждый раз забываю, что надежды мало, и остаюсь ни с чем в опасной близости к ночи. Темнеет, в окнах бесшумно и мгновенно возникают огоньки, и вот я в сумерках стою один. Но с другой стороны, темнота помогает мне, а солнце, особенно на закате, мешает: оконные провалы попеременно, то один, то другой, искрами источают свет, он сыплется бенгальскими огнями, и я ничего не вижу, кроме сияния. Но это быстро проходит, сумеркам спасибо, с ними легче разглядеть, темное окно или в глубине светится, и если светится, то оно не мое. Есть вещи, которые я знаю точно. Я один, и возвращаюсь к себе – один. Это никогда меня не подводило, никогда. Как может человек быть не один, если рождается один и так же умирает, простая истина, с которой живу. Многие, как услышат, начинают кривляться – «всем известное старье …» Знать и помнить ничего не значит, важно, с чем живешь.
Я знаю, если свет в окне, то не для меня он светит.

3.
Но в самом начале, сразу после возвращения, я не гляжу на людей, чем меньше на них смотришь, тем лучше, они реже замечают тебя. Люди как звери, если не встречаешься с ними глазами, то спокойней жить. Нельзя смотреть в лицо, тем более, в глаза, то есть, попадать в зрачок, а если попадешь, то они мигом вспомнят о тебе, и начнутся расспросы и приставания. Лучше глаза в сторону, чтобы не было приставаний и допросов, отчего это ты скитаешься меж трех домов, занят рассматриванием местного населения. Но встречаются такие, которые не прощают сам вид фигуры, профиль, наклон головы, одежду, и сразу бдительно пристают. Тогда я молчу и улыбаюсь.
Сначала я смотрю на окна. Первое дело — окна, хотя не забываю о траве, кустах, листьях, солнце и ветре, правда, ветер я не вижу, но чувствую и слышу. Ветер главная причина того, что события следуют друг за другом. Они говорят – время, я говорю – ветер. Время я не ощущаю, что о нем говорить. Оно никак себя не проявляет, а искать то, что себя не проявляет, бесполезное занятие. Я вижу знакомое лицо, потом оно становится чуть другим, мне говорят – «время…» и разводят руками в стороны, как в цирке кланяются после трюка – широкая улыбка и ожидание аплодисментов… Они говорят про себя «мы разумные…», надувают щеки, кичатся своим устройством. Вот пусть и ловят время, а по мне, так лучше давить блох в шкуре, как делают звери. И слушать ветер, как умеют слепые, повернув глаза внутрь себя.
Но слепые не видят окон, а окна после возвращения важней всего. Надо узнать окно, иначе не вернешься в дом, и можно попасть во власть людей, которым нужно приколоть тебя в свой гербарий, с подписью – «Человек, выживший из ума… »
Действительно, лишился памяти и способности умно рассуждать… сначала испугался, а потом с удивлением чувствую, ничего важного не потерял, все, кого люблю, по-прежнему со мной — животные и растения, вещи и люди, и мне есть, о чем с ними говорить.
Потом мне пришло в голову, что не я, а мир сошел с ума, но об этом лучше помолчать.

4.
Постепенно, ближе к сумеркам, картина становится понятней. Всегда есть несколько окон, которые не светятся. Когда я смотрю на них, они никогда не освещены. Я прихожу и ухожу, снова смотрю, и все равно темнота. А я точно знаю, мое окно никогда не светится. Значит оно среди этих, и я могу быть спокоен, задача невелика, ведь мое окно темно. Когда я смотрю, конечно, а смотрю я с улицы. Если я не дома, там не может быть светло. Много раз проверял, это правило никогда не нарушается, куда бы я не пропадал, и откуда б не возвращался. Это один из истинных законов. Он истинный, потому что зависит от меня. Те, что не зависят от меня – всего лишь правила жизни, но их нужно соблюдать, чтобы не было неприятностей. Законы нужно соблюдать вдвойне, иначе огромные неприятности. Например, если я оставлю свет гореть и выйду из дома, то случится очень большая неприятность. Хотел сказать несчастье, но это преувеличение, именно неприятность – искать то, что найти невозможно, чего на свете нет, например, искать свое окно, если оно не отличается от многих. Мое окно отличается – оно всегда темно, всегда, и это важно. Если ходить долго, терпеливо смотреть, то убеждаешься, истинно темных окон всего лишь несколько, остальные хоть раз в вечер загораются. Если не совершишь глупость, не оставишь свет гореть. Если же оставишь, то найти окно станет невозможно или очень трудно, и, может случиться, что придется искать дверь, а это гораздо трудней. Про двери я тоже много знаю, но не скажу, неприятный разговор, дверь искать гораздо серьезней дело, чем найти окно. На первый взгляд кажется, все окна одинаковы, но это не так, скорей одинаковы двери, но и они не одинаковы, хотя более схожи между собой, чем окна. Надо только внимательней смотреть, и всегда узнаешь свое окно.
Значит так: я хожу и выбираю окна, которые никогда не светятся, а потом уж выбираю истинное из них.

ОБЗОР 2004-го года журнала «Вокруг да около» — закончен
Впереди — 2005-ый год

Уже мало осталось сомнений, что Новый Год настанет, с чем Вас всех окончательно поздравляю!
Чего желаю?
Здоровья и удач — того, что мало от нас зависит, а остальное уж как-нибудь сами.
Еще, тем, кто в России: не давайте себя дурачить, хватит. Те, кто нас за дураков держат, не очень умны, не слишком образованы, и действуют примитивно, горы обещают, тут же требуют власти, денег, уважения… Мы куда умней, образованней их. Думайте!
Тем кто пишет и рисует: не слишком доверяйте словам «новое время — новые песни». Пойте своим голосом.
До новых встреч в «Вокруг да Около»

Недавно открыл текст букеровского номинанта, читаю:
(А): -Ты звони…
(Б): — А ты там же?
(А): — Нет
(Б): — А как же…
(А): — Звони домой.
И ТАК ДАЛЕЕ на полстраницы. Всяких «кхе-кхе» не счесть.
Причем известно, что А. давно уволился из учреждения и служит теперь мафии. И про Б. давно все проговорено.
И вот они стоят на лестнице, мэкают и кхекают…
Это что, реализьм?
…………………..

Вот мы все любим импрессионистов, веселые ребята, блестящая живопись. А ведь в то время жив был еще действительно великий, могучий, фундаментальный, размером с Микельанджело, художник Домье. Мы его больше знаем по острым зарисовкам, злободневным, а он был Художник. И все импрессионисты его обожали, восхищались им. А он смотрел их живопись, багровел, ругался… не мог понять…
Что поделаешь, главное, что все они остались с нами.

/////////////////////////////

Умер Михаил Рогинский, замечательный человек и художник, я с ним немного общался в начале своей живописи, где-то в 1977-1978гг, показывал свои работы, и, конечно, смотрел его картины, мне все было в них интересно. В начале, потом я понял, что живопись М.Р. — это не мое. Объясню. В одном из первых писем из Парижа Рогинский писал — » у нас живопись была — «мой мир», а здесь — просто живопись». Разумеется и «мой мир» и «просто живопись» — крайние точки на шкале, скорей абстракции, но все-таки разные художники на этой «шкале» в разных местах. Кандинский — это больше «просто живопись», он интересовался ее элементами. Пикассо — заглядывал сюда, хотя он потеплей. Миша Рогинский с его «Чайником» и «Спичками» — ближе к «моему миру» ЧТО БЫ ОН НИ ДЕКЛАРИРОВАЛ в разные времена. Тут видимо важно, сколько страсти и сердца художник вкладывает даже в простые элементы живописи (Кандинский), в свои почти лабораторные опыты (Сезанн). Если много вложено, «сердце» пробивает любую схему. На другом полюсе — «мой мир»: навскидку… Рембрандт из стариков, и многие наши художники 70-х годов, замечательная московская школа.
«Головой» никто не пишет картины, а если стараются, то… все зависит от того, что вложено: если много таланта, страсти, то происходит не «расширение области ума»(как я недавно прочитал на Палубе ВеГона), а скорей расширение области сердца, чувства на то, что умом понятно до конца быть не может. Чувство позволяет это сделать, хотя странным путем, вокруг да около истин.
Оттого и был сильным художником Михаил Рогинский, что в самые свои «чисто художнические опыты», когда вроде бы только глаз и глаз, и удивление предметом, вложил несметные чувства, и потому в его работах образовался тот фон, тот глубинный слой, который и называется «мой мир». Никуда не денешься, истина в искусстве дается только через «мой мир», вопреки «головным намерениям».
Мне, откровенно говоря, ближе, когда люди не зажимают свое сердце в кулак, а сразу и прямо говорят чувством. Если сразу и прямо, то есть шанс, что не будет банальность. Только шанс, а больше никто не даст. Это риск, да, но кто боится, тот «стёбает». Почти все великое, что сделано в искусстве — просто, идет от искреннего переживания, от непосредственного чувства.

1.
Итак, я здесь!

2.
И вот…

3.
И вот я здесь…

4.
(Откуда ты? Тебя уже не ждали…)

5.
И вот…

6.
И вот я здесь! Как можно описать те чувства…
…………………………
Классик московского концептуализма Лев Рубинштейн.
Смотрю через много лет. И по-прежнему думаю — «голый король, голый…» Хоть тысячу раз надувай щеки, это «липа». И хорошо, если обдуривал бы сознательно, тогда просто весельчак и ловкач, хуже — если серьезен. А он, похоже, серьезен, и действительно верит, что сказал новое слово.
Погоня за новизной оборачивается нищетой содержания.

/////////////////

……………………..
В старости нет ни одного явного преимущества перед молодостью, ни по части ума, ни по таланту, одни потери и мелкие неудобства.
Греет только результат, но он мизерный, как бутылка с запиской, выброшенная на обочину, в канаву.
Все-таки, два мелких приобретения я бы отметил.
Первое — странная способность понимать по лицам, по глазам гораздо больше, чем раньше. Приходит само, никого не научить, к тому же, горький опыт, потому что много видишь — мелкого. Человеки все, и ты такой…
Второе, что и не греет, и не обнадеживает, и не дается как бы само собой, а может быть, может и не быть. Возможность, которую раньше невозможно было реализовать.
Мой учитель Мартинсон любил слово МАКРОСТРУКТУРА — он первый стал говорить о макроструктуре белков. Сколько верных слов уходит в неизвестность вместе с людьми их выразившими… А потом эти же словечки, мысли возникают снова, и ни в одном глазу — никто не вспомнит, что уже было, и какой-то человек за это, может, жизнь отдал… (((Сволочная природа жизни налицо: человек по своим возможностям гораздо глубже и значительней любой конкретной жизни, любой истории, в которую попадает как домашняя птица в суп.)))
Так вот, преодолевая старческие растекания по древу — макроструктуру имеет И конкретная наша жизнь. Наши лучшие и худшие порывы составляют периоды и циклы, и витки спирали. Но чтоб это заметить в большом масштабе, и на себе, что особо важно — на себе — требуется большой кусок времени. Пожалуйста, тебе его с охотой выдают!.. Но не бесплатно — стареешь… и почти совсем теряешь возможность воспользоваться «макроструктурным» взглядом: ни ума, ни таланта, ни сил на это дополнительных не дадено.
Но есть теплое пятно — все-таки что-то можно рассказать.

……………..
Думал о Хрюше, самом удивительном моем котике. Он убедил меня, что в речи главное не сами слова, а интонация, атмосфера, ритмы, звуки… Он говорил со мной на своем языке, долго, страстно, длинными периодами… бежит рядом и рассказывает, что было, пока меня не было…
А я отвечал ему — «да, Хрюша, понимаю тебя».

…………….
Есть моменты в жизни, которые не повторятся НИКОГДА. Особые УГЛЫ. Когда удается собрать в одном теплом укромном месте все самое-самое, и тогда МОГУТ получиться — картины, книги, нормальные человеческие отношения. В сущности, не просто место, оттого и говорю — УГОЛ.
Когда все рядом — лежанка, подушка, за ней стол, машинка… тут же мольбертик небольшой… Темновато, тепло — и тихо-тихо.
Потом кажется, отчего бы не собрать все снова, и комната найдется, и картинки повесишь, и подушку ту найдешь… может быть… и плед старый, и кот придет, мяукнет почти беззвучно, пристроится в ногах…
Нет, не соберется все вот так, чтобы воедино, чтобы спелось, слилось, как когда-то — БЫЛО…

Представьте, что Вас пригласили — на встречу, в кафе, на прогулку, поехать куда-то… довольно ограниченное время, хотя и насыщенное впечатлениями… И вот Вы возвращаетесь, и пишете, а Вы привыкли записывать впечатления — пишете, как было, что показалось интересным… ну, самое-самое, если было, конечно. Такая не очень длинная запись, личный дневничок, что ли…
САМОЕ ОБЩЕЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ! Никто деталей не хочет, разве что самые яркие… КАК ТАМ БЫЛО.
А пригласили Вас — на жизнь. В сущности, короткая поездка, встречи, прогулки… довольно ограниченное время, хотя и насыщенное впечатлениями. А, может, и не насыщенное.
Вовсе не умные рассуждения от Вас ждут, а просто, коротко и выпукло — ЧТО ТАМ?..
Ну, как приходит откуда-то ваш хороший знакомый, друг или родственник, а Вы не смогли туда или не захотели, настроения не было, но место, несомненно, интересное…
И Вы его спрашиваете — «ну, как?..
А он отвечает, — «да, знаешь…»
……………………..
Не больше и не меньше.
Хотели бы еще там побыть, или хватит, пожалуй?..
Много ли Вы встречали таких книг?

/////////////////
Этим летом Васе исполнилось бы 28. Не бывает, но он прожил немало — 16 лет. Больше всего он любил ливерную колбасу. Так я сначала думал. А потом Вася застал наш недолгий взлет, и «докторскую» — «колясками». Не знаю, как в других местах, а у нас эти батоны называли колясками. Оказывается, он и докторскую любил. Но если всерьез — он больше всего любил, чтобы оставили в покое, дали бы побегать на свободе. Ему повезло, хозяин его понимал, сам такой.

……………….
Двое, без ненужной фамильярности, радуются общению.
При этом не отделены от остального мира.

…………
Здесь лучше несколько размыть лица.
Давно. Тогда мы еще праздновали дни рождения. Потом — отмечали. Потом старались не замечать.

……………..
Не люблю горы, они ненужно подчеркивают ощущение беспомощности перед природой, которое и так понятно. Мне достаточно равнин бескрайних, холмов, и ощущения глубины под ногами. Мы в тонком слое земли копошимся, боимся океанских впадин в несколько км, а под ногами — тысячи километров, непонятных, непредсказуемых…

То, что предполагалось «вложить» в Халфина из «Острова» — механизм со-знания: попеременное взаимное отражение полушарий мозга, дублирование, хотя с разными оттенками. Таким образом система может «понять себя» как бы со стороны. Опустил, занудно для худвещи, и не добавляет образу.

………………..
Вспоминая, не заметил, как оказался возле дома. Старенький двухэтажный, мы с Мариной снимали первый этаж, две комнаты. С задней стороны огород, туда выходит крохотная веранда с покатым в сторону от дома полом. Квадратные мутные от грязи стекла… кое-где выбиты, дверь снята – проем, и ступеньки спускаются в траву…
…………
Город хищными присосками окружил, приближается, но не достал еще, такой вот островок запустенья и покоя. До центра двадцать минут. Я очень этот дом любил. Наверху хозяин, старик, месяцами жил у детей, почти не видели.
Каждая неудача несет с собой удачу. Если б не этот дом, многого бы в моей жизни не было. Марины могло бы не быть. Но я не о ней – о доме мечта осталась. А про Марину могу ошибаться. Необузданная страсть хоть раз в жизни должна довести до полной бессознательности. Иначе недовольство рождает горечь – «вспомнить не о чем…» Часто это заблуждение, не о чем жалеть. Но ведь недоказуемо, и недоказанным останется. А жить нам приходится с недоказанным и с недоделанным, вот беда. Умереть – это понятно, но ведь и жить!
Хорошо бы сказать свободно и спокойно – было…
Мне передала одна умная старушка, а ей с гордостью поведала гувернантка, дева старая – «у меня всю жизнь любовь была…» На какой-то станции меняли лошадей, задержалась на полдня, с родителями. И там ждал юноша, ему в обратную сторону. Они не разговаривали почти, перекинулись вежливым словом. И вот она считает – было!.. До конца жизни помнила. А он? Никто не знает, может, и он.
И я, человек другого времени, доверчиво передаю дальше, хотя не понимаю. Доверие к истинам прошлых поколений ничем не заменить, ведь не всегда возможно понимание.
Заразился от Григория, мелкая философия на глубоких местах.
Но был такой дом, и веранда, это важно.
………………
По вечерам кресло сюда вынесу, сижу, пока не стемнеет. Марина говорила – «ты странный, на что тут смотреть?» А я здесь многое видел, вдали от всех. Высотки на горизонте, в летнем предзакатном мареве. Город прямоугольный, серый… а здесь островок жизни, петрушка вытянулась, могучее растение… герань… какие яркие у нее цветы… воробьи скачут… Где, где… Неважно, в старом районе около Сокола, там еще домишки деревянные стояли. Сейчас не знаю, что там, и не хочу туда, смотреть больно.
Так вот, веранда…
Покосилась, доски прогибаются. Я любил ее. Как домик отдельный, кораблик мой… Иногда делал крюк, подхожу сзади, чтобы видеть. Есть такая болезнь, клаустрофобия, страх закрытых пространств. У меня наоборот – любовь к ним. Терпеть не могу площади бескрайние, места скопления людей, улицы широкие, помещения огромные… Хочу, чтобы за спиной надежно было.
…….
Сижу в кресле, передо мной оконце, стекло выбито, вид живой на травы, кусты… у самого крыльца рябина, подальше еще одна, осенью гроздья багровые у них…

Я… нащупал металлический предмет, это был ключ, плоский он был, странный, такого я не знал… Довольно длинный, как штырек. Я вытащил его, с черной пластиковой рукояткой, особый предмет, который открывал какую-то свою дверь, он знал про нее все, и, главное, она знала его, помнила прикосновения. И я надеялся, что это не пропуск в случайное пространство, не какой-нибудь ящик почтовый… нет, те ключи гораздо меньше, плоские, примитивные устройства, а этот таил нечто важное, он был – от двери, та дверь была моя, и тихим голосом, очень тихим, почти неслышным, меня окликала.
Ключ лежал на ладони, живой, теплый, и не сопротивлялся, он был – мой, хотя и с характером, я чувствовал, он знает… Он понимал, что-то важное в нем заложено, и был от этого слегка высокомерен, это я чувствовал по теплу, которое от него исходило, он излучал тепло, грел мне ладонь и что-то вполголоса говорил, сквозь зубы, а я не понимал, не улавливал, хотя подставил ухо, но переспрашивать не решался. Он говорил, поплевывая, не глядя на меня, а я делал вид, что понимаю, и вежливо ему кивал, а потом он замолк, и я остался один.
Но странно, я вспомнил, ключ не был завернут, он не был в том виде, в котором должен быть, а значит что-то не так, и, может, это не мой ключ? Руки снова нащупали булавку, но она была неподкупна и неумолима – не поддастся, я понял, и отступился. Как получилось, что нет той бумажки, ключ гол, значит, в опасном состоянии, он обладает свойством юлить и выскальзывать – из рук, карманов, исчезать в дырах, подкладках, тихо и незаметно добираться до следующего отверстия, тогда уж на волю, падать в траву, прикидываться незаметным, и даже не блестеть, чтобы не попасть на острие глаза. Отсутствие бумажки сильно озадачило меня, в нем было что-то странное. Хотя я не помнил, в каком виде нашел ключ в прошлый раз, но все-таки помнил, хотя и смутно, что таких недоразумений у нас с ним не было. Дальше не пробиться… Бывает, взбредет в голову, что видел когда-то человека, даже знал его, но где, когда?.. и это также неразрешимо и обманчиво, как нынешняя загадка ключа.
Ключ есть, где же мое убежище?.. Где-то здесь, среди трех домов, моя дверь, и окно, и отделенное стенами помещение… где все это осталось?..

……………….
Зося часто моется, а Ксерокс презирает мытье.
И правильно делает, тысячу раз доказано, что нельзя сдирать с кожи чешуйчатый слой, ценнейшее наследие тех времен, когда мы еще воду ценили как среду, а не как средство для слива своих помоев. Идиотство американов. Весь мир попал в рабство — покупай и мойся, мойся и покупай!
Когда же возникнет справедливое и честное движение, которое одно только и может разрушить прогнившую эту цивилизацию??? — НЕ КУПЛЮ! мыться — НЕ БУДУ!
Как нас кинутся уговаривать!.. Ни с какой теперешней рекламой не сравнить. А потом начнуть угрожать. А потом — заставлять, во все дырки пихать свои идиотские матценности.
А мы стоим — не будем, и точка!
И лопнет всё это — комфорт, порошки, шампуни, прокладки и присоски…
Общинами уйдем во мхи, в пещеры…

……………….
Мир безумен, что же нам делать. Один герой отвечает — жрать, жрать и жрать.
Кошка ест, она голодна. Загорается дом. Кошка ест все быстрей, ее тревога переливается в действующее желание, это физиология.
Другой ему отвечает, надо не жрать, а рисовать. Если мир безумен, нужно отвернуться от него.
А третий говорит — кошку, кошку забыли, вытащите кошку из огня.

Вопрос простой и грустный: почему так много дураков среди образованных, логично и разумно рассуждающих людей?

………………..
Гуляя по чужим ЖЖ, часто поражаешься, как много умных и красивых людей, особенно женщин. Есть замечательные записи. Есть, правда, некоторые, больные матом, но их немного. Кажется, гораздо меньше стало людей сексуально неудовлетворенных, физически. Зато неудовлетворенных жизнью психически гораздо больше стало…
Читаешь, смотришь… здорово!
Если б хотя бы десятая часть этой неудовлетворенности находила свою форму и цельнозавершенность! Сколько интересных Саган мы бы прочитали…

………………….
Люблю фрагменты разглядывать, особенно, если увеличение хорошее. Здесь разрешение так себе, насколько позволяет Инет. Живопись интересна, но и пастели бывают ничего. Разглядывание живописного материала доставляет чувственное удовольствие («неполовое», как Тайганова говорит). Немного напоминает ощущения при осязании, например, глины в руке, или в кулаке мелкий морской песок… Трудно объяснимо.

……………….

…………………….

Недавно писал про «улица, фонарь, аптека» Блока. Что городской человек. Мне, прожившему почти всю сознательную (и бессознательную) жизнь среди полей, на холме у реки, ближе другие образы — дорога, дерево, забор…
И тут вспомнил про КОЛЕСО. Конечно, колесо! Только не то, что вертится на оси, в паре с другим колесом. Они, может, и не знают, куда едут, но не так уж колесят, связанные осью. Оторвавшееся колесо, застрявшее в заборе — вот!
Катилось, накатилось — и застряло…

………………….
Этот человек прожил 47 лет, и умер. Давно, уже… 14 лет прошло. Я часто смотрю на эту фотографию, есть о чем подумать. Вернее, ощутить. Может быть, когда-нибудь — написать.
Есть художники, независимо от таланта, которые пишут о том, что знают. Иногда они рассказчики, иногда исследователи. «Художники» — в широком смысле, и писатели, и живописцы, а может еще кто-то, музыканты… не знаю.
Сезанн пятнА бы не поставил, если б не ЗНАЛ, какое именно здесь должно быть. Но доходил до этого не теорией, хотя были страшно неуклюжие — а чувством, интуицией, оттого писал картины невыносимо долго.
Моэм писал о себе в автобиографических «Итогах» — с холодком и полным пониманием того, что хочет сказать. А чего не знал, того не писал. Оттого, наверное, романы так себе у него?
И даже великий визионер Эль Греко, пусть сидел в
темноте и представлял — но видел ясно, а потом писал.
И разумом, и чувством они доходили до своего предела, но писали только то, что знали. Или им так казалось.
Другой тип художника — ему не интересно писать о том, что он знает. Если он рассказчик, то неинтересно такое рассказывать. Если исследователь — тем более, ищет то, что знает недостаточно, картинку, которая перед глазами расплывается… То, что ему неясно. Если такой художник пишет о себе, что и как он будет писать? Антипод Моэма, он будет искать то, что в себе не понимает. Но как писать о том, чего не понимаешь? Постепенно приближаясь? Вокруг да около, сужая круг? А, может, врываясь, взрываясь? Ставя больше вопросов, чем находя ответов?
Читая умные, интересные, наполненные рассуждениями воспоминания и рассказы о жизни «как она есть», а такие книги сейчас особую ценность представляют… я ловлю себя на мысли, что в них в сущности «снята стружка» с жизни. Это может быть интересно и ловко сделано, и полезно читающему… до поры, пока он не начнет ставить свои вопросы, искать аналогии. Тогда лучше взять книгу, где ничто не сказано из точно известного, а только поставлены вопросы, только вторжение в область неясности, только нащупана проблема, только ощущение невозможности дотянуться даже кончиками пальцев…

/////////////////////////////
УСТАЕШЬ ОТ ИЗЫСКОВ

Вот именно — устаешь.
Иногда хочется поэффектней, но скоро понимаешь, какая в сущности ерунда. И так загадки на каждом шагу…
Здесь в окне сидел кот, я точно знаю — сидел! Ищу, и нет его. Что с ним случилось?
Может, спятил? Ну, не кот, конечно…
Нет, просто был другой вариант картинки — сидит на окне кот. Наводишь на него мышку… и попадаешь еще в одну картинку, там кот не на окне, а у реки, смотрит на воду.
Мечта кота.
А потом понял, что ерунда — мечта должна быть по спине видна, нечего тут мышкам делать.
И я нарисовал другого кота на окне, чтобы видно было по спине, что мечтает кот.
Но где же тот кот, который со спины, где же тот кот?..
…………………
Кот нашелся, и теперь у М.В.Котёлкина, большого коллекционера, я писал о нем.

………….

СТАРЕНЬКОЕ ОЧЕНЬ!
………………….
Недавно этот оч.старый рассказик поместил у себя христианский журнал «ФОМА»
Считают, что подходит им. Редактор написал — «непонятно, отчего автор атеист…» Я спорить не стал, хотя удивился. Перечитал. А что? И так можно подумать.
Хотя — не так. Автор ведь не обязательно приятель того приятеля.
А печаль… ясно, что неохота уходить в никуда, но кто нас спрашивает…
………………………..
…………….
ЗНАКА НЕТ.

У моего приятеля с Богом сложные отношения.
-Как я могу поверить, если он мне знака не подает…
— Чуда хочешь?
— Нет, зачем… но хоть что-нибудь..
Время идет, а знака все нет и нет.
— Смотри, ветка качается, кивает за окном…
— Ветку бьет ветер, а он без Бога живет, ищет перепады давления.
— Вот рябина стоит вся багровая, мороз, ветер, а ягоды держатся…
— Это холод их прихватил, ничего особенного.
И вот чудес все нет, и просто особенных событий тоже нет, все объяснимо, естественным образом возникает и пропадает.
— Вот если б стол вдруг подскочил… или полетел… Или шапка с головы слетела…
Стол стоит как стоял, а шапка помедлила чуть-чуть — и слетела, покатилась. Он поймал ее — ветер это, говорит. Действительно, ветер, веселится на воле, выравнивает давление… и никакого знака нет.
Жить спокойней, но что-то беспокоит:
— Вызвать бы его на серьезный разговор.
— Ветер, что ли?
— Ну, ветер… Бога. Буду ругать его на чем свет стоит, может ответит…
Ругал, ругал — и за дело, и просто так, от тоски, а в ответ ничего — ни звука, ни знака…
Нехотя зима ушла, весна тут же примчала, все как полагается, согласно расписанию, и никаких чудес. Явилось лето, дождливое, правда, хмурое, но именно оно, а не сразу осень. Листья-травы разрослись чудесно и глубоким зеленым цветом покрыли черноту земли. И опять осень, снова ветер, снова рябина, как всегда — снег…
— Хоть бы снега не стало…
И представьте — растаял, до января земля черна, желта — всюду мертвая трава, нет ей покоя.
— Бывает,- приятель не смущен — было уже и будет, просто циклон, а потом, предсказываю, снова снег, мороз и прочее.
И предсказанное им сбывается. Он и рад, и не рад — зима восстанавливает силы, законы подтверждают свое постоянство, причины понятны, ответы найдены… а знака нет.
— Ну как я могу Ему поверить, хоть намекнул бы…
Так он мучает Бога много лет, требует знака и внимания, просит доказательств, верит, не верит, мучается сам — и умирает, опять же как все люди. И снова ничего особенного, ни знака тебе, ни намека — одна печаль. Он лежит холодный, белый, на губах улыбка. Я наклоняюсь к нему:
— Ну, как? Что там? Будь другом, подай какой-нибудь знак, подай!
Нет, он молчит, тайну соблюдает. А за окном осень, ветер, любимая его рябина — бьется в окно, машет багровыми гроздьями…