Месяц: Апрель 2007

С самого начала в художнике уже есть все, от простого до виртуозного. Но в разных пропорциях. Оттого в начинающих иногда поражает неизвестно откуда взявшееся умение. Но редко. Потом средний уровень мастерства постепенно возрастает, меняется соотношение ежедневных удач и неудач… и это все. Идея преформизма, перенесенная в искусство. Художник — готовенький гомункулус, сидит внутри себя, понемножку вырастает…
Или загнивает.

………………..
Обожаю темненькие. Свечка, книга, печка. Двое, обязательно женщины. Мужчины только для портретов ничего, а для настроения женщины интересней
Какой-то разговор, тепло, огонь… больше ничего.

Странное открытие, при переборе всего, что было в ЖЖ за четыре года. Он совсем не то, что я хотел сделать — раз. Он содержит в себе несколько возможностей, которые смешаны и не разделены, но есть. Вспоминаются голоса в Тенетах, которые считали, что весь многоголосый треп в гестбуках и есть «новая литература». Не думаю, но то, что такое многоголосье, если выбросить мусор и угадать линии и темы, многое в себе содержит в потенции — это правда. В миниатюре убедился на этом — здесь. Но чтобы БЫЛО и получилось, нужно сильно трудиться… Не переделывая, а вычленяя, очищая, «типа», как сейчас говорят, работы скульптора.
…………………………….
……………
От своих картинок устаешь почти как от самого себя.
И все-таки не так, поменьше устаешь…
Картинки все-таки живут сами собой.
И все равно — устаешь.
Узнаешь себя?
Нет, некоторые уходят далеко. Тяжесть в том, что или невдомек, откуда взято, или непонятно, сделано как.
Есть темы бесконечные, у каждого свои. Мои просты — прогулка да разговор. Гуляют со зверьми. Иногда застолье, нищенское, простая еда. Если помещение, то подвал, огромный, в полутьме, со многими куда-то ведущими ходами, чтобы надежда выбраться все же была. Там сидят, спят, едят, и вся жизнь проходит. Вроде подвала, в котором картины Миши Рогинского смотрел, его последнее пристанище до отъезда из России.
Но еще чаще, картины без людей — дерево, трава, река… Поваленный забор, дорога — заросшая, разбитая. Чем сильней заросшая, тем ближе и дороже мне, приветствую траву, прорастающую меж камней, любое запустение, гибель асфальта, победу всего растущего свободно.

…
это был ключ, плоский он был, странный, такого я не знал… Довольно длинный, как штырек. Я вытащил его, с черной пластиковой рукояткой, странный предмет, который открывал какую-то свою дверь, он знал про нее все, и, главное, она знала его, помнила прикосновения… И я надеялся, что это не пропуск в случайное пространство, не какой-нибудь ящик почтовый… нет, те ключи гораздо меньше, плоские, примитивные устройства, а этот таил нечто важное, он был – от двери, та дверь была моя, и тихим голосом, очень тихим, почти неслышным, меня окликала…
Ключ лежал на ладони, живой, теплый, и не сопротивлялся, он был – мой, хотя и с характером, я чувствовал, он знает… Он понимал, что-то важное в нем заложено, и был от этого слегка высокомерен, это я чувствовал по теплу, которое от него исходило, он излучал тепло, грел мне ладонь и что-то вполголоса говорил, сквозь зубы, а я не понимал, не улавливал, хотя подставил ухо, но переспрашивать не решался. Он говорил, поплевывая, не глядя на меня, а я делал вид, что понимаю, и вежливо ему кивал, а потом он замолк, и я остался один.

Про найденный рассказец (2005г)
…………….
Старенький рассказик, промелькнул в прошлом году в ЖЖ. У меня другое направление, взгляд не туда. Но иногда жисть допекает. Возрастное, думаю, или от безделия… От слабости духа, думаю. Человек не железо, даже если оловянный солдатик. Все в жизни бывает, обо всем можно написать. Главное, самому, пока не допишешь, не потерять настроение. Желание рассказать. Чтобы высокое и низкое смешалось. Как в жизни? Да что жизнь, в ней высокого раз на миллион. Поэтому строим себе рай на земле. Самое странное, что бывает — получается.
Но вообще… все ерунда. Тоска, тоска…
……………..
Рассказу можно иногда поверить, а самому писаке — не-е-т, никогда! Он артист, и чертовски многолик, подлец…

Одно время рисовал…
Простые вещи, с некоторым увеличением.
Но не в куче, не образуют легко схватываемое глазом единство.
Разделены пространством, почти критическим.
Когда еще чувствуются, но на пределе, взаимные отношения вещей.
Оно, это расстояние, каждый раз другое, конечно.
Идея со временем угасла, слишком уж придуманное все было, а живопись не любит «придумок», в них что-то слишком современное, временное…

Люблю миниатюры, что-то в них есть такое, что трудней заметить в больших картинах. Оно там есть, конечно, иначе откуда взяться в миниатюрах, но, видимо, сам способ создания этих малых из больших работ предполагает сохранение главного — распределения света и масс, и в тесном прямоугольнике легче это охватить единым взглядом.
Но объяснения мало что дают, «любишь — не любишь» все-таки главней

Ум наш враг, в той же степени, в какой друг, а иногда и сильней враг. Умный человек все объяснит и все со всем в мире свяжет. И действительно, иногда все кажется объяснимым, да и в мире все связано, как с этим спорить. Только второстепенное становится главным, и наоборот. На мой непросвещенный вкус, конечно. Как-то я нарисовал рыбешку, полуобглоданную. Интересно для пера, линия разнообразная, выразительность особая в провалах глаз, в черноте… рот этот… в общем, захотелось, что тут объяснять. Нет, умный человек посмотрел — и говорит: «а, так это та самая рыба…» Что-то серьезное читал, вспомнил. Другой человек всерьез пишет, к примеру, что «Ёжик» Норштейна и «Солярис» Тарковского тесно связаны — туман? — туман! лошадь в тумане? — и там лошадь! И все это символы, символы…
Жаль, куда-то исчезло непосредственное восприятие искусства — цвета, света, светотени, пластики художественной… Мне говорил мой учитель живописи — «что Вы рассуждаете, Вы же, пробуя еду, не рассуждаете, а сразу знаете, вкусно Вам или нет. Так и цвет…»
Художник берет «вкусный» цвет, вот и все дела.

…………………..
Так я представлял себе идиллию, давным-давно. А потом написал другую — жизнь в оставленном разоренном междуусобицами городе, в котором старики да их коты и собаки. Такое вот теплое мирное доживание… И даже враги и мучители выглядят смешно. Хотя конец и не смешной вовсе…
http://www.periscope.ru/lchk0.htm

………………………….
С 1993 года, когда мы переехали в другой микрорайон, я ходил дважды в день в мастерскую, сначала работал там, а с 1998 года работал дома, а в мастерской смотрел в потолок, выдумывал тексты, — и кормил старых своих котов, которые не захотели переезжать с нами. Они ходили через форточку гулять(второй этаж), приходили, здесь кошки рожали котят… Старые умирали, погибали на улице — нравы менялись, люди зверели, жизнь становилась все опасней для зверей. И для людей. Но люди — все-таки! — получили то, что сами сделали, а звери были не при чем. Я не мог их защитить, и запереть не мог, только поддерживал существование.
Количество котов и кошек колебалось, как-то достигло 13, одно время оставалась одна кошка и котенок… Бездомные звери находили меня сами, карабкались наверх, на второй этаж, путь этот описан в повести «Перебежчик»… здесь было безопасно, и кормили.
Однажды подсчитал: за эти годы я прошел более 20 000 километров, вот как складываются небольшие усилия.
Наверняка, эти тысячи км сохранили мне жизнь. И ЗДЕСЬ я понимал, что делаю нужное дело — поддерживаю другие жизни, и что важней занятия не могу себе придумать. Другие мои дела были неопределенны, почти безрезультатны, и нужны в основном одному мне. Искусство — способ самопознания, результаты могут быть полезны разве что некоторым, а могут и пройти без следа.

……………..
Фрагмент, но имеет название: «день страшит»

Не знаю, как для Вас, господа, но для меня постоянный соблазн, написать роман хотя бы на одну из тем, которые мучили меня с детства. Не могу сказать, что они отступили перед моей жизненной мудростью — их заслонили более мелкие вопросики, на которые находились кое-какие ответики. И все. Один из постоянных больших вопросов — «Почему я — это я?» Человеку, не переживавшему его, бесполезно объяснять — он тут же начинает перечислять свое родство, что от матери, что от деда… Но вопрос остается, на него не может быть логически выверенного точного ответа — это скорей иррациональное удивление, смешанное со страхом и грустью. Берется он, очевидно, от несоответствия грубой определенности и узости реальной жизни — и тех возможностей, которые эволюция наспех и, возможно, случайно, заложила в наш мозг, в надежде на будущее строительство. Будущее не состоялось, или пробивается черз многочисленные препятствия… а нереализованные возможности — остались и постигаются на уровне чувства, пока наш разум не загружен мелочами конкретной жизни. Образ в зеркале — да, но не порождает, а только стимулирует вопрос, все-таки он — внутреннее противоречие. Этой тоски нет у моего кота, даже если он вдруг замечает в зеркале — сидит еще один кот, но недостижим ни спереди, ни сзади зеркальной рамы…
Роман не пишется, нет «хода», не поможет ни знание «реальной» жизни, ни опыт — наоборот, мешают, сбивают с толку… непонятна художественная «конкретика», которая бы не растеряла глубину темы… Как подступиться? Я написал книгу примерно об этом, но обуженную и сухо-конкретизированную — «почему этот путь, а не другой». В результате была возмущена высоконравственная и умная женщина-поэт Лариса Миллер — «нехудожественное копание, не интересное для других». Но несколько человек сказали мне, что им было интересно, этого достаточно. Но написать еще более общую, отвлеченную от конкретной жизни вещь, полностью погруженную в свои переживания? В современной сутолоке очень заманчиво, но пока «хода» нет!
Пока — нет. Грусть интроверта. Пренебрежение действительностью — нереализованный до конца шанс, а время… время почти упущено…

…………….
Так меня называли на выставке 1983 года
«Горе-художник, очернитель жизни, в своей ненависти перестарался».
…………..

…………
Из серии «Мама, я люблю женатого…»

Три подхода к жизни — маниакальный, экзистенциальный и творческий. Маниакальный — отдать жизнь «за» или «для». Экзистенциальный — «просто жить». Творческий — «делать жизнь» как картину, как «творческую вещь». Без оценок. Каждый из этих подходов может привести к интересным результатам, а может — к ужасным последствиям

Я видел по телевизору, спрашивали у молодых:
— Какие качества в людях цените?
Кто говорил — надежность, кто мужество, кто про доброту вспомнил… И никто не сказал про ум, никто! Недаром — нет ничего сложней. Хочешь иметь умного друга? А жену? Умней меня, что ли? Мало кто согласится. Добрей — это пожалуйста, а умней… Опасно. Потому и молчат про ум, такое уж свирепое это качество. Его нельзя поделить на части: он умней меня в этом, зато я его — в том, и успокоился. Умней так умней, ничего не попишешь. Можно образование приобрести и воспитание даже получить, а ум не получишь, не приобретешь. Можно быть ловким и хитрым, но это совсем не ум. Хитрость имеет простую цель, мелкую, она без цели вянет, жухнет… а ум… Ему цель не нужна, он как зрение — на что ни посмотрит, все видит и различает. Ему ничего не надо, кроме как все понимать и различать. Находить разное в похожем, сложное в простом, глубину под поверхностью — вот что может ум. И наоборот, все объединить он способен, увидеть общее в разном, простое и ясное в сложном. Это его работа, и игра тоже. Он открывает разнообразие там, где, казалось бы, унылая пустыня… и единство всего сущего, когда глаза разбегаются от разнообразия. Ум придает интерес и вкус нашей жизни. Может, поэтому и не любят умных. Они рядом с нами: мы не замечаем — они видят, мы не радуемся — они наслаждаются, мы спокойно живем — они горюют… Только раздражают нас. К тому же его невозможно запретить — ум, или унять. Честность, смелость, мужество подавить можно, запугать, даже самому себе запретить, а, попробуй, запрети себе быть умным. Вера, совесть, достоинство — от воспитания, от жизни, а ум… С ним рождаются. Он, как глаз у орла, от рождения дан: смотрит и видит. Никто нам не добавит ума, не передаст своего, как бывает с опытом, навыками, знаниями. Если человек не различает, скажи ему — вот, смотри сюда, и он, может быть, увидит там, куда показываешь ему… но подвернись другой случай, он снова дойдет до своего предела и остановится, не видя дальше, не различая…
Что поделаешь — ум… Когда растешь, развиваешься, одолеваешь препятствия, хочется верить — все достижимо, но с годами все чаще наталкиваешься на странную границу, за которой смутно, зыбко, непонятно к чему, неизвестно зачем… Другой, смотришь, идет вперед — видит, различает, судит, действует. А мы стоим…
Так какие качества вы цените?..

………..
Как-то сидел в своем кресле перед осенним небом… прошлой осенью, да… Мигеля больше нет, новых картин не будет. Жизнь катилась в холод и темноту. И я подумал, не хватит ли… стоит ли ждать боли и маразма? На глубокие истины не претендую, но в общих чертах понял, как все устроено, чего ждать от себя, от людей, от всего живого мира, с которым связан… Тем более, как медик, имею все возможности безболезненно удалиться. Бога не боюсь, готов распорядиться собой, как сочту нужным.

***
Нет, кое-какой интерес еще остался, и главное, привязанность к искусству, без нее, наверное, не выжил бы… Спокойные домашние вечера, рассматривание изображений… это немало. Надежда еще есть — через глухоту и пустоту протянуть руку будущим разумным существам, не отравленным нынешней барахолкой. Как по-другому назовешь то, что процветает в мире — блошиный рынок, барахолка. А вот придут ли те, кто захочет оглянуться, соединить разорванные нити?
Я не люблю выкрики, споры, высокомерие якобы «новых», болтовню о школах и направлениях, хлеб искусствоведов… Но если разобраться, имею свои пристрастия. Мое собрание сложилось постепенно и незаметно, строилось как бы изнутри меня, я искал все, что вызывало во мне сильный и моментальный ответ, собирал то, что тревожит, будоражит, и тут же входит в жизнь. Словно свою дорогую вещь находишь среди чужого хлама. Неважно, что послужило поводом для изображения — сюжет, детали отступают, с ними отходят на задний план красоты цвета, фактура, композиционные изыски… Что же остается?
Мне важно, чтобы в картинах с особой силой было выражено внутреннее состояние художника. Не мимолетное впечатление импрессионизма, а чувство устойчивое и долговременное, его-то я и называю Состоянием. Остановленный момент внутреннего переживания. В сущности, сама жизнь мне кажется перетеканием в ряду внутренних состояний. Картинки позволяют пройтись по собственным следам, и я с все чаще ухожу к себе, в тишине смотрю простые изображения, старые рисунки…
Отталкиваясь от них, я начинаю плыть по цепочкам своих воспоминаний.
Живопись Состояний моя страсть. Цепь перетекающих состояний — моя жизнь.

…………………………

………………..
Бумага, цветная тушь.
В начале 90-х останавливался в Таллине на пр. Маркса, оттуда шли к берегу. Там сосны, песок, туман над водой. С натуры не рисовал, потом, когда возвращался — впечатления…
………………………..
Ряды впечатлений. Первый ряд — то, что само перед глазами. Пуговица на пальто, которое оставил в лаборатории в Ленинграде в 1966 году. Деревянная палочка с двумя глазами посредине. Уезжая, оставлял вещи, зверей, людей. Литература — про все оставленное

……………
Не добил телефон, так доконает мобильник…

/////////////
Все, с июнем 2005 покончено

/////////
Еще немного потерпите…

////////////
Нет, большие. Кончен бал.

…………………
Тут вроде был фокус с размерами изображения, по битам, вроде, немного.

………………….
Профессор Пребраженский уехать из России не успел. Как-то вьюжным темным вечером вышел пройтись с Шариком, а домой так и не вернулся, исчез, и никто не знает, что с ними произошло. Борменталь тут же, не мешкая, собрался, доехал до Пскова, потом пешком, и перешел границу по финскому льду. Потом переехал в Штаты, много оперировал, прославился своим методом удаления опухоли щитовидной железы… и благополучно скончался в Бостоне в 1965 году.
Короткий набросок неизвестного художника запечатлел стареющего доктора за чтением газеты. А где же газета, спросит педантичный зритель. Выпала из рук, задремал старик.

…………………
Этот рисунок когда-то вызвал ярость ревнителей правильности — «где у нее ноги? как вывернуты руки? И вообще!!!»
Потом ярость поуменьшилась, люди еще не то увидели на выставках…
А я забыл про этот рисуночек. А не так давно, лет пять тому назад, раскопал, и думаю — а что? Ноги хороши, толстые, короткие… И вообще…

……..
К рассказу «Где мое пальто?..»

……….
К рассказу «Лист сухой»

……………
ПРОБА

//////////////////

…………….
Евгений Аскерович Измайлов, московский художник, друг Михаила Рогинского. Очень тонкий, даже камерный, по образованию — театральный художник. Сейчас живет наполовину в России, наполовину в Германии. Взыскателен, тонок, самолюбив, очень умен, красив и совершенно неспособен к компромиссам в живописи. Участник многих европейских выставок, и немногих персональных, потому что мало суетится, редко думает о своем продвижении, успехах.
Один из немногих художников, кто может не только тонко оценить чужую работу, но и объяснить словами, что к чему. Автор нескольких детских книжек. Женя — в течение почти десяти лет мой учитель живописи. В эти десять лет он вел себя так, что я не написал ни одной картины «в стиле учителя». Своей задачей он видел — обратить мое внимание на мои сильные стороны, и советовать. Говорить о живописи, показывать по альбомам, на выставках, как разные художники преодолевали трудности, перед которыми я стоял. За эти десять лет я побывал в его собственной мастерской всего два раза; мы встречались у него дома, полдня смотрели работы, которые я привозил, потом я уезжал и появлялся с новыми работами через 2-3 месяца. Потом перерывы стали удлиняться, непонятно почему, а потом… я почувствовал, что мне больше не надо ездить в нему.

…………………….
— прилетают неразумные западные ветры, кружатся, сами не знают, чего хотят… Наконец, стихают — отогнали зиму, снег стаял, земля подсыхает, и приходит новая осень — коричневая и черная, с особым желтым цветом. В нем ни капли слащавости, он прост и сух, сгущается — впадает в молчаливый серый, в глубокий коричневый, но не тот красновато-коричневый, который царит живой дымкой над кустами и деревьями весной — а окончательный, суровый, бесповоротно уходящий в густоту и черноту — цвет стволов и земли. Лес тяжел, черен, чернота расходится дымом и клубами восходит к небу — с такими же черными тучами, а между лесом и небом — узкая блестящая щель — воздух и свет где-то далеко. Все сухо, тяжело и неподвижно, только тонкие стебельки мертвой травы будто светятся, шевелятся… Осень коричневая и черная. Бывает иногда в декабре.

…………….
Называлось — «Старость» (памяти Феликса)

……………….

……………
В 1962 году я учился на пятом курсе в Тарту, и нас возили в Эстонский лепрозорий.
Эстония одно из мест, где эндемически существует проказа. Тогда было примерно 1 случай в год, сейчас не знаю. Тогда лечить их не умели, было какое-то хаульмугровое масло, насколько помню, оно задерживало процесс. Теперь само заболевание не считается особо заразным, и лечится сильными антибиотиками. Но я застал еще ТОТ период. Потом написал о нем рассказ. Меня поразило мужество этих людей, они строили себе домики и даже образовывали семьи.
Мне до сих пор иногда снится то солнечное утро, майское, и это место. Там было страшно, но осталось и другое ощущение — силы духа.
Одного из больных, звали его, кажется, Тыну(?), я написал по памяти через много лет. Правой кисти не было, я убрал в темноту. Он был веселый малый, смеялся, хотя смотреть на это было страшно.
Одно из сильнейших впечатлений жизни.
Я понял тогда, как мне повезло.

………………….

Подарили мне бумажку, я всегда с благодарностию принимаю. Но такая яркожелтая! что с ней делать…
Лежала долго. Пришло время, бумаги никакой, из красок — пара акварельных «кирпичиков», детских…
Служи, бумажка, как сумеешь.
………..
А сейчас…одно нытье — того нет, другого нет, краски-холсты дороги… И вспоминаешь время, когда стены! — стены дома разрисовал. Выезжая из квартиры печалился о них, обои кусками отдирались.
А новый жилец говорит — «ерунда, грязные эти — мигом обдеру, новыми обклею. Делов-то, на день один».

………………….
Это была серия работ, в которой люди сидели за столами, ели, пили чай или водку, разговаривали, спорили, спали… ждали чего-то или кого-то… и все это происходило в странных, видимо, подвальных помещениях. Наверное потому, что здесь ДОСТАТЬ не могли. Мечта того времени, начала 80-х годов, которая потом у меня сменилась бурными надеждами. А теперь снова мир СВОИХ ЛЮДЕЙ (это важно — своих!) сужается до подвальных помещений. Впрочем, эти подвалы никогда не были у меня ограниченным пространством, из них шли многочисленные ходы, куда-то еще, это была целая система жизни. Потом эти ходы были описаны в повести «ЛЧК», они проходили под городом, в котором почти не осталось людей, одни старики, их коты и собаки.
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
Но это не была антиутопия, как вещь называли. Это был, да, оставленный и разрушенный мир, но в нем сохранились тепло, покой и добрые отношения между людьми. Потом я понял, то была — идиллия.

……………….
Красная Шапочка выросла, а Волк состарился, она ему теперь не по зубам…
(из грустных мыслей)

……………………
Бумага, тушь.
На вопрос, откуда растет нога, не отвечаю.
А.Е.Снопков, московский коллекционер, сделавший мне первую выставку в Москве, во Вспольном пер.3, поспорил со мной, что не сделаю к утру сто спонтанных рисунков кистью-тушью. «Куплю — по рублю»
Не в деньгах дело, я азартный был. Из меня тогда просто сыпались изображения, и я поддался. До 4-х утра сделал около 200 рисуночков.
Саша признал, что я выиграл, но отбирал придирчиво. Этот вот забраковал — «откуда нога растет?»
Так и остался он со мной.

…………………
Он был маленький, но мускулистый, быстрый, и с коротким хвостиком — погрызла собака, пришлось отрезать потом.