Месяц: Май 2005

МОЙ ДРУГ БАРБОСКА (в голодной юности)


…………………………………….
Никогда у нас не было породистых собак и кошек. Брали с улицы — тех, кому хуже всего. Когда уже мимо пройти невозможно. Если удавалось спасти, они потом расцветали, и оказывались и красивыми, и умными… И ни на кого не похожими.

С К О Р Б Ь


…………………………………….
Я не символист, просто вспомнилось. В детстве смотрел старые журналы, «НИВУ», например, и там было много репродукций немецких символистов — «Страсть», «Похоть», «Зависть». Была там и «Скорбь»
Потом я узнал, что мало кто избежал этих тем, вот и у Ван Гога есть своя «Скорбь», так себе рисунок, но старательный. И я нарисовал. Для архива сгодится.

ПЕЙЗАЖ С КОЛЕСОМ (из серии)


…………….
Бумага, мелки, акварель, пастель…
Смешанная техника.
………
Сначала это было «колесо обзора», потом мне показалось интересным поместить просто колесо в реальный пейзаж. Такой вот структурный элемент. Зачем, объяснить Вам не могу, думаю, соответствовало настроению. Сделана была большая серия этих пейзажей. 90-ые годы

НА ДОРОГЕ

………….

Голубя раздавили. Колесом впечатали крыло в асфальт, шея в крови. Он на спине — бьется, выгибается, встать не может. Увидел меня — затих… И вдруг отлепил крыло, перевернулся, на лапки встал. Стоит покачиваясь… Рядом на синем инее четкий отпечаток крыла, как след давно умершей птицы. А голубь еще жив. Покачнулся, пошел к придорожным кустам. Все уверенней идет, все быстрей. Дошел, упал — замер, сразу горсткой помятых перьев стал — из них клюв раскрытый торчит, в него влетают снежинки…
Сухой снег милосердно засыпал птицу. След крыла на дороге посветлел и растаял. Только розовое пятно упорно пробивалось на поверхность, смущало бездумную белизну…
А я шел и думал — почему я такой трус? И жить боюсь, и умереть боюсь…

ПОСМОТРИМ?..

………..

Он выглянул на свет и подумал: «Ну, посмотрим…» Тут его подхватила большая рука в резиновой перчатке и голос сказал: «Отчего малыш молчит?..» Рука схватила его за ноги и высоко подняла вниз головой, а другая звонко шлепнула по заднице. Он подумал: «Все равно покоя не дадут» -и нехотя заплакал. «Теперь все в порядке, покажите его матери». Что ж, посмотрим… Мать ему понравилась — похожа на него, только побольше.
Он рос и научился говорить, чтобы выражать свои мысли вслух. Никто больше не поднимал его за ноги, но иногда его шлепали, а он с досадой думал — ну вот, опять… Однажды мать принесла книжку и сказала — учись читать сам. Он видел — взрослые читают, и решил — что ж, посмотрим… На обложке был нарисован человек в мохнатых шкурах и нелепой высокой шапке. «Это Робинзон Крузо, — сказала мать, — он жил на необитаемом острове и выжил…» Ну, посмотрим. Он узнал буквы и стал читать по складам, а когда дочитал книжку, то начал сначала и свободно прочитал всю историю.
— А я бы выжил? — думал он в темноте, перед сном. — И где взять такой остров?..
Однажды мать сказала:
— Теперь пора в школу, хочешь учиться?
Он умел читать и считать, и не понимал, как этому можно учиться заново.
— Там будут учить и другим вещам, — объяснила мать.
— Как жить на необитаемом острове?
Мать усмехнулась и не ответила.
Он был отличником. Звенел звонок — он шел домой и в тишине читал, делал уроки. «Иди есть» — и он шел есть, а потом гулял в старинном парке у моря, сосредоточенный, с плотно сжатыми губами. «Вот так гулял Робинзон по своему острову…» Школа кончилась, и надо было начинать самостоятельную жизнь, а для этого — общаться с людьми. Ну что ж, надо так надо. Посмотрим… Некоторые считали его веселым и общительным, он добросовестно истощал свое терпение, слушал чужие глупости и говорил их сам, смеялся… а потом уходил к себе. Он влюбился в девушку, а она его не любила. Он страдал, долго лежал без сна, смотрел в черноту… «И все-таки интересно, что будет дальше. Посмотрим, посмотрим…» И почти успокоенный засыпал.
Потом он работал, женился, у него были дети — жизнь затащила его в свой водоворот. В нем проснулась отчаянная энергия и радость простой нерассуждающей жизни, проходящей в исполнении различных дел и удовольствиях в свободное время. Иногда он оставался один, озирался и думал:
— Прекрасно, прекрасно… что там еще? Посмотрим… —
и все, что происходило, казалось представлением, устроенным специально для него. На его остров приезжали дикари, иногда веселые и добрые, иногда опасные, но они съедят, кого хотят съесть, сядут в пирОги и исчезнут, а он останется…
Люди менялись, время шло, и очертания его острова стали проступать все ясней, через пелену лет и временные декорации. Ушла жена, выросли дети, и он стал не нужен им, работа оказалась суетливым и никчемным занятием — Сегодня уничтожало следы вчерашнего дня, потом выходило Завтра, и про Сегодня уже говорили — «Вчера…» Он все чаще вспоминал мать и большую книгу, первую в жизни…
Наконец, он остался один и вздохнул с облегчением. Посмотрим! Теперь, как в детстве, можно спокойно подумать. Но мысли его были смутны и печальны. Жизнь ничего не прояснила для него, может быть, запутала? Как все ясно было у Робинзона… Может, еще что-то будет? Посмотрим?
Он закрыл глаза.
Его подхватила большая рука, и чей-то голос спросил:
— Отчего старик замолчал?
Он подумал:
— Все равно покоя не дадут…» — и умер.
Тело его осталось на земле, а дух начал стремительно подниматься, земля превратилась в крошечный шарик и исчезла…
— Ну что же… посмотрим?..

АСЯ


…………………………………….
Картон, масло.
80-ые годы

ОБЪЯСНЕНИЕ

Журнал у меня типа художественно-литературного альманаха, я стараюсь придерживаться этой линии.
Иногда, к сожалению, отвлекаюсь на всякого рода злободневные темы. И каждый раз сожалею об этом.
В дальнейшем постараюсь не отвлекаться 🙂
ARS LONGA VITA BREVIS EST

ИЗ СЕРИИ » ПОДВАЛЫ» (фрагмент картинки)


…………………..
Бумага, пастель.
Некоторая мягкость-расплывчатость достигается (в основном) за счет сильной фиксации водным клеевым раствором (пульверизатором, естественно)
Содержания этой картины рассказать не могу. Это была серия работ, в которой люди сидели за столами, ели, пили чаи или водку, разговаривали и спорили, спали… ждали чего-то или кого-то… и все это происходило в странных, видимо, подвальных помещениях. Наверное потому, что здесь ДОСТАТЬ не могли. Мечта того времени, начала 80-х годов, которая потом у меня сменилась бурными надеждами… и теперь снова мир СВОИХ ЛЮДЕЙ (это важно — своих!) сужается до подвальных помещений. Впрочем, эти подвалы никогда не были у меня ограниченным пространством, из них шли многочисленные ходы, куда-то еще, это была целая система жизни. Потом эти ходы были описаны в повести «ЛЧК», они проходили под городом, в котором почти не осталось людей, одни старики, их коты и собаки.
http://www.periscope.ru/lchk0.htm
Но это не была антиутопия, это был, да, оставленный и разрушенный мир, но в нем сохранились тепло, покой и добрые отношения между людьми. Оказывается, то была — идиллия.

ОСЕННИЙ МОТИВ


……………………
А это уже на голом линолеуме. Никому не советую. Хотя предварительно обработал поверхность наждаком, чтобы не была слишком гладкой. Все равно, в некоторых местах краска облупилась. Еще двадцать лет — и картинки не станет. Может, и не заслуживает, но все равно нехорошо, автор должен давать шанс своим работам остаться :-))
(Второй мой печальный опыт — письмо по чисто масляному грунту. Лучше не делать, в крайнем случае, тщательно обработать верхний слой масла, об этом много написано)
И еще: слегка «мухлюю» с размерами, просто пробую. Битов столько же, но в записи ставлю для броузера процентов на 30% больше размеры. Броузер зрителя трудится. Иногда получается, иногда слегка размазывает 🙂
…………………..
{{Но я вообще не поклонник высокой четкости изображений, если нет специальной задачи, например, интереса к фактуре. Меня больше интересует то, что называется Состоянием пейзажа (вернее, автора 🙂 СОСТОЯНИЕ, это нечто более стабильное и долговременное, чем настроение или impression. В сущности, все, что я делаю в прозе и в живописи — это попытки отразить Состояние — пейзажа, героя, событий, времени, такой эмоциональный фон, или «гул». А время… есть желание смазать, обобщить время, я далек от конкретики злободневности. Важно то, что ВСЕГДА происходило и будет происходить.

ИОСИФ ГРИГОРЬЕВИЧ


…………………………
Это живопись на линолеуме с тканевой основой. Лет двадцать тому у нас в доме делали капремонт, и снимали старый линолеум. Я взял себе некоторые куски, чистил ткань жесткой щеткой, намачивал, проклеивал с обязательной добавкой тимола, для дезинфекции, потом легонько грунтовал, и писал по этой ткани. Не нужно было подрамника, куски довольно толстого и жесткого линолеума было легко фиксировать на доске или фанере и загонять под рамку. Ткань была настоящая льняная.

ПЕРЕБЕЖЧИК!


///////////////////////////////////////
(набросочек на цветной бумаге)
……………………
Герой повести «Перебежчик»
http://www.litera.ru/slova/markovich/pere/index.html
и я во многом совпадаем, конечно. Просто он решительней, чем я. Но также, как ему, мне не нравится, по каким законам устроена жизнь на Земле, как на ней распоряжаются люди, убивая все живое, а в конце концов — и себя. Не умею уговаривать себя, и подчиняться неизбежности.
Я бы сбежал, да некуда — другой жизни нет, и не будет. Хорошо, что многих вещей уже не застану. Иду по улице, вижу признаки будущих перемен, и думаю — «Улизну! Ну их, к черту! Я расплатился!»
Как еще можно жить? Нужен Остров, на котором несколько любимых людей, куча зверей — и тепло! Все, кому я еще должен, обязан, нужен. И все. Такого Острова в природе нет, придется его строить — самому.

МЫСЛИ О ГЕНЕ СМЕРТИ


……………………………….
Лет тридцать тому назад я воспринимал эти разговоры с большим недоверием. Теперь нечего сказать — ген смерти обнаружен. Говорят, если его заблокировать, человек мог бы жить несколько сотен лет. Блокировка отдельных генов — вопрос этого столетия, думаю. Но возникает другой вопрос, есть ли смысл в такой долгой жизни? Не ограничен ли другими факторами наш «жизненный ресурс»? Жизненная сила, любопытство к новому, неравнодушие, вера в возможность что-то изменить и изменяться самому? Наконец, вера в человека, в его возможности ужиться со всеми другими живыми на земле. Наконец, творческая сила.
На пятьсот не хватит, это уж то-о-чно.
А просто ходить по земле да смотреть как живут другие — молодые… Не нравится, хоть убей!
Но мне говорил один старик-ученый, ему за девяносто было, он прошел сталинские лагеря, выжил, потом много лет оставался не у дел, считалось, что отстал от науки, не брали в хорошие Институты… Снова пробился, но уже ничего существенного сделать не смог. Ушел.
Так вот, в конце он говорил мне — «я бы хотел жить вечно. Сидеть у теплого моря. Слушать волны. Никогда бы не надоело…»
Не знаю, не знаю…

ТРИ СТАРЫХ РАССКАЗИКА (антракт!)

НЕ ГРУСТИ, СЕРГЕЙ.

У меня в туалете поселился паук. Не какой-нибудь черный каракурт, и не светлый с длинными ногами, луговой, а обычный, домашний, небольшой такой, крепенький, серого цвета. Я его назвал Сергей, потому что серый, и мы теперь с ним дружим. Я вхожу — ну, как, Сергей? — он молчит, но вижу, что меня заметил. Он угол один загородил паутиной и ждет. Но ждать-то нечего, он здесь новичок и не знает, что мух у меня нет. Сидел несколько дней и исчез. Я думал — отчаялся, ушел к соседям, а он, оказывается, сплел вторую паутину, в другом углу, и снова сидит, ждет. Мне жаль его стало, ну, что за жизнь — паука даже накормить не могу. И вспомнил про тараканов. Правда, они у меня тоже не живут, потому что нет еды. Я дома не держу, поел в городе и хватит. Нечего грязь и сырость разводить. Поспал, ушел — вот и весь дом. А теперь с этим зверем возись. Но жаль его, ничего не поделаешь, сидит себе и сидит. И вот я вспомнил про тараканов. Они у меня не живут, но по ночам пить ходят. У меня кран сломан, второй год вода течет. И они по ночам целыми семьями приходят на водопой. Я часто их вижу, потому что плохо сплю. Проснусь и лежу, смотрю в потолок. Когда-то я жил не один. Здесь даже весело было. Но это давно было… а теперь вот новая проблема навалилась — как паука прокормить. Иду в ванну тайком — и вижу — тараканчики резвятся. Беру одного, осторожно, чтобы не придавить, ведь нужен-то живой — и несу в туалет. И бросаю с размаху в паутину. Первый раз не рассчитал — таракан как утюг головой паутину прорвал, слабую паучью холстинку разметал — прыг на пол и бежать. Я не стал его догонять — имеет право на счастье, иду снова, наученный опытом, ловить новую еду. Тараканы тем временем, то ли предупрежденные тем, счастливчиком, то ли еще как, но осознали опасность — заметались. Но все-таки догнал, схватил — и несу… выбрал поменьше, послабей… Несу и думаю. Что я здесь делаю по ночам, чем занимаюсь… Ты интеллигентный человек? Если интеллигентный, то объясни, пожалуйста, почему ты паука жалеешь, а тараканов — нет?..
Стою в передней в темноте, по голым ногам холодный ветер дует — и думаю. Почему так жизнь повернулась? Тараканом быть не хотел, а для паука навыков не хватило?.. Ничего, теперь у меня есть свой паук. Тараканов не жаль, их много, а Сергей один. Пусть он хищник, но вызывает симпатию. Он один, и я — один. Он сам по себе живет. Может ему тоже скучно… или тоскливо по ночам… или по дням, кто его знает… Несу таракана и потихоньку опускаю в сети.
Удачно! Паук встрепенулся, мигом очутился рядом с таракашкой и очень изящно, одной мохнатой лапкой его обвязал, чтобы не вывалился на пол… знаете, таким движением — «давай, тебя перевяжу…», как артист Филиппов в старом-престаром фильме — «…летят по небу бомбовозы, а я израненный лежу, ко мне подходит санитарка, звать Тамарка, давай, тебя перевяжу…» — и делает вот точно такой небрежный и изящный жест… Ну, думаю, имя твое Сергей, а фамилия теперь будет Филиппов. Сергей Филиппов — совсем неплохо.
Тем временем Филиппов таракана обвязал и отправился в угол. Не хочет при мне есть, тонкая натура. Он прав, ничего красивого в этом нет, особенно, если зубы износились. Но в столовой люди друг на друга не смотрят, почти как в общественной уборной. Я-то привык, но Сергея понять могу. Говорят, живут целые народы, которые стесняются есть на людях, религия не позволяет, не знаю… Я ушел, а утром смотрю — в сетях болтается еле заметная тараканья тень. И Сережа снова сидит в углу, ждет…
Теперь я каждый день, как приду домой, сразу в туалет — «привет, Филиппов!». Он на месте, сам, конечно, ничего не поймал, но это не беда. Подождем до ночи, тараканы пойдут на водопой, и все будет, Сергей, все будет… Скоро пенсия, и мы с Сергеем дома такую еду разведем — пальчики оближешь. Будут к нам мухи прилетать — и оставаться. Что такое тараканы…- очень жесткая еда, а муха… о-о-о, муха… Ничего, Сергей, все впереди!..

ПОВЕЛ УСАМИ.

Больше всего мы спорим о том, чего не видим, не знаем — о Боге, истории и свободе. Наконец, устанем, угомонимся — и к карте. Она у нас вместо клеенки на кухонном столе. Очень удобно — ешь и глазеешь на разные страны. За едой они хорошо запоминаются, так и впитываешь глазами. Есть еще одно место, где карты изучать интересно, но о нем неприлично говорить. Мой сосед там все стены Африкой обклеил. Спросишь — где он?.. — жена отвечает — в Африке, путешествует… А мы странствуем за столом. Когда-то Монтень говорил, правда, давно это было — если, мол, какая-нибудь самая захудалая страна не пустит меня в свои пределы… да что не пустит, пусть только объявит о таком решении — я так оскорблюсь, что всю жизнь помнить буду… Видно карт у него не было подходящих, а теперь они на каждом углу — путешествуй. Сижу, рядом Океания, так уж надоела, что проси меня на коленях — поезжа-а-й… — не поеду! Успел Австралию разлюбить, с Новой Зеландией — выглядят неопрятно. Жена говорит — «варенье аккуратней ешь…» — а у самой на Мадагаскаре дырка, километров триста в диаметре. Говорит, не знаю, как получилась, спрашивала у кота — не признается… Вот как-то сидим, везде побывали, устали, валюты не осталось — пора домой. А неохота, чувствую, что не догулял. Вот бы, думаю, как-нибудь в размерах уменьшиться, чтобы границ не признавая, всю землю исследовать, ногами исходить…
Не успел подумать, как стал уменьшаться, уменьшаться… вижу — лечу, вернее, падаю с большой высоты и на меня надвигается земля, как будто я из космоса выпал. На морской берег шлепнулся, желтый, плоский и твердый, но не ушибся, даже не испугался, будто обычное дело свершил. Вскочил, побежал вглубь страны, и, странное дело, изо всех сил бегу, лапки мелькают, а все почти на месте… Скользко… Впереди бархан, кое-как вскарабкался, смотрю — черная дыра… Нагнулся — глубоко… внизу прохладно, темно, приятно… Мадагаскар! На задние лапки поднялся — всю землю разом увидел. Плоская она! гладкий плоский мир — лежит, не шевелится. Докитовый период. Земля на китах живей была — колыхалась. Куда теперь?.. По скользким странам-морям бегать?.. Подумал, повел усами — и спрыгнул в дырку…
Чувствую — лечу, вернее, падаю в темноте, а внизу слабый свет пробивается, растет, приближается — и вдруг влетаю, врываюсь в светлое теплое помещение, шлепаюсь на стул — и опять цел, жив и здоров. Перед стулом стол, на столе карта, на ней остров Мадагаскар с дыркой, километров триста в диаметре. Свет горит, жена за столом, чайник на плите кипит… Кто-то за дверью шуршит, скребется. Жене, как всегда, лень — «иди, взгляни…» Крошки с усов смахнул — пошел. В коридоре сосед, на полу возится, под ковриком ключ свой ищет.
— Ты откуда?..
— Из Африки… — говорит и усами шевелит. Спинка у него в известке, лапки в пыли…

ТАРАКАНИЙ БОГ.

Я взял тетрадь, из нее выпал таракан. Довольно крупный, мясистый, звучно шлепнулся на стол — и побежал. Я смахнул его на пол. Он упал с огромной высоты на спину, но ничуть не пострадал — отчаянно болтал ножками и шевелил длинными усами. Сейчас перевернется и убежит… Он раскачивал узкую лодочку своего тела, чтобы встать на ноги — мудрость миллионов лет выживания спасала его. Я смотрел на него, как небольшая гора смотрит на человека — с досадой — существо, слишком близко подбежавшее к ней. Сейчас он думает о том, как удрать. Он не понимает, что от меня не уйти. Пусть не бегает по столам, по любимым моим тетрадям. Он думает, что перевернется — и дело сделано. Он только предполагает, а я — располагаю. Чем я не тараканий бог? Я наперед знаю, что с ним будет. Я накажу его за дерзость… Смотрю, как он барахтается — сейчас встанет… Все-таки, неприятное существо. Зато у него есть все, чтобы выжить — он быстр, силен, бегает, прыгает — почти летает. Не хватает только панциря, как у черепахи. Представляешь — панцирь… Я его ногой, а он смеется — вдавливается в подошву, как шляпка гвоздя, выступающего из пола, — освобождается и убегает. Да, панцирь ему не даден… И ум у него точный и быстрый, но недалекий. Он предполагает, а я — располагаю.
Я сижу за столом, повернувшись к таракану. Пожалуй, я поступлю как бог — дам ему поверить в шанс. Переворачиваю его. Он бежит через комнату в дальний угол. Чудак, я же его догоню. Не спеша встаю — и вижу — совсем рядом с ним щель в линолеуме. Таракан вбегает в щель, как в большие ворота, и теперь бежит себе где-то в темноте по известным ему ходам… А я, назначивший себя его богом, непризнанный им — остаюсь, беспомощный, один в огромном пустом и гулком пространстве.