Месяц: Февраль 2009

Не верить никому и ничему.
Разум наиболее опасен — внутрений враг, знающий тайные тропинки в тыл. Уговаривает, убеждает…
Опыт — отсылает к аналогиям, примерам, прецедентам…
Окружающие — сбивают с толку болтовней…
И только своему чувству — приятия или сопротивления, безгласному, нерассуждающему — довериться можно.

///////////////

……………..
Интересно, что англ. слова на русской клавиатуре часто звучат(выглядят) будто китайские или японские 🙂
А что касается этого «фы» — as it is Как стояло на столе. Попытка отказаться от постановки натюрмортов. Случайное расположение вещей, как их оставили небрежные хозяева. Что лучше — естественный хаос на столе — и выбор ракурса и «кадра» — или тщательная постановка, с последующей имитацией легкой небрежности… Наверное, интересно может быть и то, и другое… если повезет 🙂

У Леонида Пантелеева есть рассказик, «Честное слово». Про пионера. Часового, которого забыли. Давно поставлен, уже темно, страшно, а он все-таки верен слову.
Это многим непонятно стало, глупость, говорят.
В каждом времени важны забытые часовые. Пока временщики пируют, кто-то должен на посту стоять. Дело безнадежное. Но, в сущности, только безнадежные дела и бесконечные задачи имеют смысл.
Хорошие рассказы многослойны. Отбросьте шелуху времени, важное — останется.
А если не останется… грош цена такой литературе.

Вспомнились милые деньки…
Я не голосовал, это был 84-ый или 85-ый…
За дверью стоял парторг Николай Петропавлов, стучался ко мне, потом к соседям, выяснял, куда я делся…
Я оказался единственным в Институте биофизики АН СССР, кто не голосовал, и при этом не «открепился».
Потом меня вызвал директор, Генрих Иваницкий. Он говорил, что я подвел его и своих коллег «нетоварищеским поведением». Зато коллеги не подвели ни партком, ни директора — не переаттестовали меня на научного сотрудника. Защищал меня только старик М.В.Волькенштейн, благодаря ему я получил год отсрочки, а потом ушел сам, не дожидаясь новой переаттестации.
Иногда я вижу своих прежних коллег, мне их жаль — некоторые искренне любили науку, а она оказалась не нужна, такие вот времена…
Но уважать их не могу.

…………………..
И снова за дверями стоят… Одного из трех мошенников уговаривают выбрать.
И снова вроде почтенные люди, академики, доктора — пишут доносы, жалуются губернатору на одного, «нарушающего единство партии…»
Циклы и спирали, ага!

………..
К 23-го специально

……………….

Интересно, что наш обычный студенческий треп, ночная болтовня на кухне общежития, теперь воспринималась бы как «признак высокой духовности». А мы звезд с неба не срывали 🙂
Вообще, значительные перемены в обществе, (с любым знаком, неважно), идут под аккомпанемент не только сознательных, но и почти бессознательных установок, одна из них — скорей прикончить стариков, которые помнят и могут сравнивать. Уровень «забывчивости» в обществе в эти периоды трудно переоценить. Только этим можно объяснить твердую позицию на уничтожение старшего поколения, ведь даже удвоение пенсии мало что изменило бы в экономике, при том уровне коррупции, разворовывания и просто непроизводительных глупых трат, который есть, да и будет, просвета тут не видно.

…………………………………….

/////////////////////

Иногда сознательно приходится повторяться, хуже, если об этом не подозреваешь. Иногда повторяться интересно, и полезно даже. Но в целом, бессмысленно и печально.
Это уже было.
Так Рембрандт написал свои глаза в молодости и старости.

//////////////////////
Пикассин набросочек, я только вздернул на дыбки и пошутил с раскраской.
Все-таки, молодец Пабло, с такой рукой, и не стать полным идиотом… почти невозможная жизнь.

У «наива» образ вылезает из картины, нет той умеренности и аккуратности, которая достигается при многолетнем приглаживании в учебном заведении. Эти поглаживания почти всегда смертельны. Все-таки, ничего лучшего индивидуальных отношений учитель-ученик не выдумали, при всей их сложности, и драматичности даже.

ПУСТОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Утром, еще не открыв глаза, он подумал — «воскресенье… пропащий день». Сполз с кровати, в майке и трусах — мысль, что можно спать голышом, никогда не посещала его — доплелся до ванной, ткнул пальцем в выключатель. Осветился шар из бугристого стекла. В узком туманном зеркальце он разглядел свое лицо — серые блестящие глаза, продолговатый овал, лоб крутой, упорный, сильно торчит нос, темные усики, бородка, пухлые губы… Он относился к себе с интересом, дорожил этим, и старался не делать ничего такого, чтобы зеркальный образ вызвал скуку или негодование.
Он оделся и спустился к Аркадию. Здесь его ждал сюрприз: дверь молчит, наконец, шаги издалека, хриплое — «кто», долгая возня с засовами, и во тьме передней возник Аркадий в грязном синем халате, с дыркой на животе. Рваные рукава с трудом скрывали локти, торчали огромные узловатые лапы.
— Погуляйте до вечера, — довольно сухо сказал старик, даже не назвав его по имени, — у меня, простите, сегодня дела.
Марк вернулся наверх, постоял в передней, почувствовал голод, и понял, что надо позаботиться о себе. Он любил эти минуты отрезвления, холодок свободы — оставляешь попутчика, собеседника, встречного, влияние еще не чрезмерно, связи не превратились в узы… В кулинарию, что ли?..
Он медленно открыл дверь в комнату — и замер. Посредине пола лежал огненно-красный кленовый лист. Занесло на такую высоту! Он смотрел на лист со смешанным чувством — восхищения, испуга, непонимания…
С чего такое мелкое событие всколыхнуло его суровую душу? Скажем, будь он мистиком, естественно, усмотрел бы в появлении багряного вестника немой знак. Будь поэтом… — невозможно даже представить себе… Ну, будь он художником, то, без сомнения, обратил бы внимание на огненный цвет, яркость пятна, будто заключен в нем источник свечения… так бывает с предметами на закате… Зубчатый, лапчатый, на темно-коричневом, занесенном пылью линолеуме… А как ученому, не следовало ли ему насторожиться — каким чудом занесло?.. Ну, уж нет, он чудеса принципиально отвергает, верит в скромность природы, стыдливость, в сдержанные проявления сущности, а не такое вызывающее шоу, почти стриптиз! Только дилетанту и фантазеру может показаться открытием этот наглый залет, на самом же деле — обычный компромисс силы поднимающей, случайной — ветер, и другой, известной туповатым постоянством — силы тяжести. Значит, не мог он ни встревожиться, ни насторожиться, ни восхититься, какие основания?!
Тогда почему он замер — с восхищением, с испугом, что он снова придумал вопреки своим догмам и правилам, что промелькнуло в нем, застало врасплох, возникло — и не открылось, не нашло выражения, пусть гибкого, но определенного, как пружинящая тропинка в чаще?.. Он не знал. Но не было в нем и склеротического, звенящего от жесткости постоянства символов и шаблонов, он был открыт для нового, стоял и смотрел в предчувствии подвохов и неожиданностей, которыми его может встретить выскочившая из-за угла жизнь.
……………………….
Одни люди, натолкнувшись на такое небольшое событие, просто мимо пройдут, не заметят, ничто в них не всколыхнется. Это большинство, и слава Богу, иначе жизнь на земле давно бы остановилась. Но есть и другие. Некоторые, к примеру, вспомнят тут же, что был уже в их жизни случай, похожий… а дальше их мысль, притянутая событиями прошлого, потечет по своему руслу — все о том, что было. Воспоминание, также как пробуждение, подобно второму рождению, и третьему, и десятому… поднимая тучи пыли, мы оживляем то, что случилось, повторяем круги, циклы и спирали.
Но есть и такие, для которых сравнения с прошлым не интересны, воспоминания скучны… Они, глядя на лист, оживят его, припишут не присущие ему свойства, многое присочинят… Вот и Марк, глядя на лист, представил его себе живым существом, приписал свои чувства — занесло одинокого Бог знает куда. Безумец, решивший умереть на высоте…
И тут же с неодобрением покачал головой. Оказывается, он мог сколько угодно говорить о восторге точного знания — и верил в это! и с презрением, тоже искренним, заявлять о наркотическом действии литературы… но, оказавшись перед первым же листом, который преподнес ему язвительный случай, вел себя не лучше героя, декламирующего с черепом в руках…
Чем привлекает — и страшен нам одиночный предмет? Взгляни внимательней — и станет личностью, подстать нам, это вам не кучи, толпы и стада! Какой-нибудь червячок, переползающий дорогу, возьмет и глянет на тебя печальным глазом — и мир изменится… Что делать с листом — оставить, видеть постепенное разложение?.. или опустить вниз, пусть плывет к своим, потеряется, умрет в серой безымянной массе?.. Так ведь и до имени может дело дойти, если оставить, — с ужасом подумал он, — представляешь, лист с именем, каково? Знакомство или дружба с листом, прилетевшим умереть…
К чему, к чему тебе эти преувеличения, ты с ума сошел! Выдуманная история, промелькнувшая за пять минут, страшно утомила его, заныло в висках, в горле застрял тугой комок. Он чувствовал, что погружается в трясину, которую сам создал. Недаром он боялся своих крайностей!
Оставив лист, он осторожно прикрыл дверь и сбежал. Теперь он уже в столовой, сосредоточенно жует, думает о понедельнике. Аркадий дома обхаживает черный ящик, как тот голландец свой микроскоп. «Добрый старик, — думает Марк, хрустя куриным крылышком, — но безнадежно отстал.»
……………………….
Тут произошло маленькое событие, еще раз напомнившее Марку, что пора выходить на свою тропу. Если честно, он уже успел привязаться к Аркадию. Стоило человеку обойтись с ним помягче или просто обратить к нему доброе лицо, Марк тут же таял, бросался навстречу, мог отдать последнее свое, хотя, скажем для справедливости, мало что ценил из того, что отдавал. Этих своих порывов он боялся, старался заранее выработать защиту или хотя бы спрятать глаза, которые его сразу выдавали. И потому внезапный утренний холод все же обидел его. Хотя дело есть дело.
Запивая крылышко и сероватое пюре холодным компотом — два кружка консервированного яблока в стакане воды — он увидел официантку, женщину лет тридцати очень солидных размеров. Колыхание нескольких привлекших его внимание масс вызвало в нем совершенно определенное чувство, он телепатически… прости меня, Марк за лженаучные предположения!.. на расстоянии почувствовал вес, явственно ощутил, как тяжелы и упруги эти фундаментальные округлости выше и ниже пояса. Причем его взгляд, как луч света по известной теории, то и дело отклонялся в сторону самых внушительных масс. Удивительна наша способность преувеличивать то, что интересно!
Марк, несмотря на явный темперамент, поздно познакомился с женскими свойствами. Он, как истинный фанатик, умел концентрировать свое внимание на главном, и оттого прозрения, подобные сегодняшнему, случались с ним не часто. Сейчас он был особенно слаб, потому что разлучен с любимым делом, и все могло случиться.
Он смотрит на большую женщину, раза в полтора больше его, мальчишки… Он всегда чувствовал себя незрелым, мальчиком еще, уступал, тушевался перед ровесниками. Он почти ничего не принимал всерьез, кроме своего главного дела, а они знали, как жить, так они говорили, и… держа в кармане недосягаемую для него мудрость, жили серо, скучно, «как все» — он это не мог понять.
Он смотрит — массивность и тяжесть огромных органов восхищает его, и подавляет. Серьезная женщина… Как приблизиться, о чем с ней говорить? Надо иметь особый тон, он слышал, но у него не получится. Он уверен — не выйдет, с его-то голосом… Она ходит рядом, убирает посуду со столов, от нее исходит сытое тепло. До чего раскормлена, а лицо приятное, доброе лицо, не грубое… Если б она улыбнулась, что-то спросила, он бы ответил, но она молчит. Компот кончается, а с ее стороны ни намека! Она не спешит, не смотрит на него — подумаешь, мальчишка… Не хочет замечать его микроскопических выпадов — она посуду убирает.
О, это воздержание фанатика, сжатые пружины и намертво присобаченные клапаны! Кончается дело взрывом и распадом всех запретов, причем обращены взрывы в сторону самых случайных и непотребных обладательниц могучих масс. Нет у него классового чутья, это симпатично, но опасно — ну, что, кроме твоего энтузиазма, ей может быть понятно, что ты можешь для нее еще? Фанатик и эгоист! Зачем ей твое занудство, какое-то парение, отсутствующие глаза, пыл, обращенный к зданию, где днем и ночью горит свет?..
Он вспомнил, как говаривал его приятель, смелый экспериментатор, подчинивший высоким планам всю остальную жизнь:
— Раз в неделю, по пятницам, сама приходит, и не остается… А ты, Марк, неправильно живешь, — он вытягивал указательный палец, подражая модному в то время политику, — нельзя подавлять физиологию, она отомстит.
И был прав, хотя удивительно противен.
……………………….
Марк прикончил компот, вилкой, как острогой, наколол желтоватые кружки, проглотил, встал и медленно пошел к выходу. Она сидела за последним столом, у двери, и бессмысленно смотрела в окно. Он представил себе ее огромную тяжелую голову с крупными чертами, жирной пористой кожей, оплывшим подбородком на своей тощей подушке, из запасов Аркадия, без наволочки, конечно… Только в темноте! Он прошел, значительно на нее посмотрев, она не шелохнулась, стул под ней смотрелся как детский стульчик…
Он вышел, расстроенный своей ничтожностью, неумением позаботиться о себе даже в мелочах. Как работать, когда такой кошмар!.. Он почувствовал, что одинок, общения с собой вдруг стало маловато. Такое случалось с ним не часто, зато прихватывало остро и сильно, как зубная боль. Все оттого, что прервал занятия! Он ежедневно совершенствовал свои математические знания, без точных наук жизнь не познать. Комплекс неполноценности биолога, уверенного, что все важное могут только физики — придут со своим знаменитым Методом, увидят и победят. Он уже понимал их тарабарский язык. Гордость самоучки. Но надо свободно владеть, использовать! «Пошел, пошел домой, включи лампу и повтори «множества», это важно.» Он вспомнил крошечный тот стульчик… Остановился, потряс головой — «какой же ты, к черту, воин науки!»
В конце концов свежий воздух отрезвил его, образ отступил, но не был забыт, еще напомнит о себе, во сне ли, наяву — не ведомо мне.
Хорошо Аркадию, думал юноша, шагая к дому, — он уже преодолел зависимость от наглых гормонов, и может питаться чистым нектаром мысли. Но тут же понял, что ни за что не поменяется со стариком. Он страстно любил простые удовольствия, как это часто бывает с людьми, лишенными многих радостей в детстве, из-за болезни или по другим причинам. Упругий легкий шаг, свободное дыхание — с этого начиналось его ощущение жизни. «Встречи по пятницам?.. — он поморщился, — слишком безобразно…» хотя не был уверен, что отказался бы, только намекни она ему. Он представил себе идеал — телесные радости, конечно… и ум, нежность, понимание, уважение к его нелегкому труду… А он уж добьется, завоюет вершины.

Ум — способность различать, разрешающая способность внутреннего зрения. Свойство благородное.
А разум… Способность распорядиться умом. Часто — предатель, или мелкий пакостник, или барыга, или нечестный адвокат..

………………………..

Году в 90-м было…
Я пытался публиковать свои тексты, но делал это совершенно «непрофессионально». Иногда ездил в Москву, приходил в редакции, спрашивал… они улыбались, обещали,разводили руками, пригласительно или извинительно.. я уходил. Мне сказали однажды… хорошая попалась редакторша в Новом мире, Наталья Михайловна Долотова — «что вы хотите, Слава П. ходил ко мне 14 лет, даже устроился в соседний журнал редактором, не помогло… все бросил, уволился, и стал к нам ходить профессионально… Зато сейчас все его знают…»
А мне было уже за сорок, заниматься такими делами стыдно, и времени мало… Я начал издавать себя на принтере, крохотными тиражами, сам переплетал, делал обложки к своим книгам. Любимое занятие было — делать обложки. Рисовать их. Некоторые сохранились.
Потом ослабело желание печататься. Ведь я до литературы довольно много печатался в науке, так что мне было легче, чем молодым, тщеславия меньше: текст написан — дело сделано.
А когда влез в Интернет, увидел — немногие люди есть, которым хочется читать мои тексты, и это чуть-чуть изменило мое отношение к печатанию — я как бы стал обязан не только своим текстикам, но и этому читателю.
В последнее время новое чувство появилось: вижу, как разваливается, умирает то, что я любил в нашей стране, что противостояло тупости, жестокости. Новая наступает тупость и жестокость, и она хуже прежней, потому что как ржа — проедает сообщество людей, которых считал достойными. Умирает слой людей, который выжил в куда более страшные времена. Если это произойдет, то останется – территория, и толпа на ней, гигантский базар смачно жующих, а я этого не хочу.

……………………………

Ночное время — бесценный подарок самому себе. Никто не осмелится оспаривать право на сон, а следовательно, на использование ночного времени как хозяину заблагорассудится. Оно полностью за собственный счет, свободно от налогов и попреков. Есть еще одно время, безусловно нам принадлежащее, и даже отдельная комнатка выделена для времяпровождения. Наверное, оттого, что эти два дела безусловно только нам принадлежат, ущемление прав воспринимается наиболее остро. Герой моего романа «Vis vitalis» именно в туалете создает свою теорию старения. Вернувшись, он потрясен вероломством карьерных юнцов, лишивших его за это время рабочего места в Институте Жизни. Его решение покинуть родину приходит тут же, спонтанно — не заходя домой, взял и пошел, пошел… Вот такая история… Я далек от мысли рекламировать свой роман, он слишком длинен для сегодняшнего читателя. Когда пишешь такие вещи, наиболее остро чувствуешь изолированность от настоящего времени… и это чертовски приятно, я Вам доложу… И даже неприспособленность к длиннотам, задатки спринтера, не сильно мешают, даже ничуть…

…………………………………

Стакан красного вина каждый день — и риск рака легкого снижается, черт возьми! Цифры подозрительные, зато со всех сторон. Зато эти же дозы увеличивают вероятность рака гортани и горла… на 168%!!! Радует такая точность, просто восторг… как в рекламе мазей и прочей косметики. Зато белое вино совсем наоборот! Но еще более чудодейственным кажется многим зеленый и даже черный чай! Эх, хорошо бы иметь свой «контроль» — другую жизнь, во всем точно такую же, только без чая и вина… Хотя, скучновато… Да еще все в точности повторить… Ужас.

……………
Амундсен, совсем не трусливый человек, говорил, что человек может привыкнуть ко всему, но к холоду не привыкает…
Конечно, ведь главная наша и непрерывная до смерти работа — это рассеяние тепла там, где его меньше, чем в нас.
И даже умирая, мы рассеиваем оставшееся тепло, пока не сравняемся с окружающим миром, не сольемся с ним.

…………………
«кабыябы…»
предположительность подчеркнута 🙂

Мастерство — ремесло в квадрате, или в кубе, но в какую степень ни возводи, ремеслом останется.

Больше 1 100 изображений котов и кошек. По 3-4 тыщи пикселей(по гориз. и верт.) каждое, по 2-4 Мб (JPG но с высокой точностью) , то есть для практически любой распечатки. Кое-что следует почистить, убрать лишние варианты и т.д. Останется, я думаю, 800-900 изображений. Наиболее интересные — крупным планом лица, эмоциональная жизнь, очень похожие на наши выражения и чувства. И то, что мне кажется еще интересней — это взаимоотношения между ними, любовь, дружба, неприязнь, сообщества…
Все это занимает больше двух Гигов, так что пока недоступно почти никому, но такое собрание ЕСТЬ, это главное.

В сетевом журнале «Новая литература» опубликованы мои короткие заметки о том, о сём — «Кукисы»
http://newlit.ru/~markovich/3688.html
До этого они были частично в «Топосе», зато с картинками автора.
Готовится вторая часть.

Иногда кажется, задача согласования кое-как решается для двух-трех пятен, и совершенно нерешаема для четырех! А иногда кажется, что с великими трудами достигнутая приблизительность и есть индивидуальность, и что в ней больше интереса и разнообразия, чем в идеальном решении, которое, если вообще существует, вряд ли несет черты индивидуальности.

Существуют интересные реакции, процессы, — физические, химические, биологические — с периодическим течением, колебательным характером, например, реакция моего бывшего коллеги по Институту биофизики Анатолия Жаботинского, (реакция Белоусова-Жаботинского). Похоже, периодические процессы происходят и в обществе, ведь применима же к социальным катаклизмам теория катастроф. Во всяком случае, то, что сейчас происходит в России, очень наталкивает на эту мысль. Не думаю, что оригинальное высказывание 🙂

Важны две вещи, а может три. Первая. Не падать духом, если нарушаешь — пробовать снова, не ожидая абсолютного успеха, не отчаиваясь. Вторая. Ничего не начинать с понедельника, расстояние между решением и действием не длинней, чем от соприкосновения ладоней до хлопка (дзен-буддизм).
Третья?
Не давать обещаний.

Часто вижу у котов и кошек, и все реже у людей — взгляд на мир без настырного желания понять в одном убогом смысле: использовать.