Месяц: Январь 2009

……………………………….

………………
Время от времени приходит в дом, живет месяц, два, иногда всю зиму… потом уходит. Устраивается всегда на одном и том же месте, на картонке на батарее. Она еле теплая, но для Мистрали лучшее место. Меня старается не замечать. Я не настаиваю, наверное, так ей легче приходить и уходить. Когда-то я притащил двух котят, они замерзали. Брат и сестра, Мистраль и Максимка.
Максимки давно нет, погиб под машиной, а Мистраль жива, ей восемь лет. После смерти брата она всегда одна.
…………..
Выжили вдвоем без матери, жили в подвале. Мистраль спасала Максимку, таскала за собой. Он был веселый дурачок, а она сильная и умная, от рождения такая. Умела находить места, где потеплей, и они спасались. Я не мог их взять, некуда было! Однажды зимой подвал, где они жили, залило водой на метр, и они жили на подоконнике. Я пристроил их под лестницей, но как вода спала, они исчезли, ушли обратно. Зима была страшной, ненавижу всю жизнь, саван, из холода с темнотой соткан… Всегда хотел в теплых краях жить, так и не получилось…
Я искал их каждый день, находил, кормил… Однажды не было и не было. Долго искал, наконец, нашел под балконом первого этажа, в узкой щели. Сидели, прижавшись друг к другу, замерзали. У Мистрали уже не было сил спасать брата и себя. Я схватил их, утащил в свое временное пристанище, кое-как устроил. Я тогда разводился, жил, где придется, должен был оставить это место. Но удалось протянуть до весны. А как стало потеплей, они исчезли, Мистраль не доверяла никому… Летом я видел их около оврага, им было хорошо вдвоем. А осенью Максимка погиб на дороге, которую хотел взорвать Гена, бомж, да так и не сумел, взорвал себя. (Об этом написано в повести «Последний дом»)
Псоле смерти брата Мистраль исчезла. Через год я встретил ее, взрослую кошку, узнал, конечно, и она меня узнала. Тогда у меня уже было постоянное жилье, и я притащил ее домой. Она поела, отдохнула, но остаться не захотела, ушла. Но с тех пор стала приходить, раза два в неделю приходила, поест и уйдет. Ни с кем из кошек и котов не общалась, а людей обходила далеко.
Годы прошли, она так и живет. Придет, поест, отдохнет — и обратно на волю.
А в эту зиму, видимо, устала — пришла и пока живет у меня.

///////////////////////

А после огорода, вечерами, мы с Феликсом смотрели на закат. Солнце садилось слева, и, чтобы увидеть его, мы выходили на балкон. Феликс сидел у меня на плече, и мы смотрели на медный шар, который по мере приближения к земле менял свою форму. Наконец они касались друг друга, и постепенно огромная тревожная темная земля поглощала маленькое бездумное светило… золотые и красные лучи кидались во вес стороны, то высвечивали какое-то мертвое окно, и оно вспыхивало на миг, то дерево вспыхивало, горело и сгорало съеживалось и темнело… то какое-то ничтожное стеклышко или обломок нужного прежде, а сейчас забытого и заброшенного предмета загорался с поразительной силой — жил и горел мгновение и умирал… Момент, в сущности, трагический. с которым ни одна трагедия не сравнится, если б мы не были так защищены верой — оно, это же солнце, скоро всплывет из-под земли, появится — и будет завтра…

Но чаще мы не выходили на балкон, а сидели в кухне и видели закат по отражению в стекле распахнутого окна — и окно освещало наши задумчивые лица: мое — бледное и морщинистое, и черное треугольное лицо кота, сидящего на столе… Исчезало солнце, и наступал краткий миг тишины и сосредоточенности, сумрак бесшумно мчался к нам огромными скачками, завоевывая притихшее пространство… еще тлели кое-где красные огоньки, еще светились верхушки деревьев и крыши домов… но то, что должно произойти, уже произошло — день сменился ночью… Скоро станет прохладно, мы прикроем окно, перейдем в комнату, я сяду в кресло, зажгу свет, возьму книгу, Феликс скажет “м-р-р-р” и прыгнет на колени, устроится привычными движениями…— и, не думая о прошлом и будущем, согревая друг друга своим теплом, мы помчимся куда-то вместе с темной разоренной землей… живы еще, живы, живы…

……………….
НЕ К КАРТИНКЕ.
Сделать что-то приличное — только часть дела, ведь и случайно намахать можно. А вот заметить, что СДЕЛАНО, и ЧТО сделано, на это уходят и силы и время, ага!.. А зачем, если УЖЕ сделано? Так продолжения не будет, а из хорошего хотелось бы продолжения… На этом и горим, без тепла и дыма 🙂

С именами путаница бывает. У меня жили две враждующие кошки – Зося и Алиса. Зося недавно умерла. За три месяца до смерти родила котенка, одного, тоже черного, но с белыми пятнышками. Я назвал его Тайсон, он лихо дрался, крепкий быстрый удар, левый крюк. Дикость передается, Зося была диковатой, и Тайсон тоже. Дрался молча и неожиданно. И кусался молниеносно, такого раньше у котов не видел. Потом Тайсон стал ко мне добрей, лапами бил, но не так колюче, даже красиво, и я назвал его Матисс, тот умел размахивать лапами, рисовал чистые линии, загляденье, но, в сущности чепуха, ставишь двадцать листов, и маши, и что-то удается, щегольство, ни души, ни тепла… Значит, стал сын Зоси Матиссом, и звук свистящий есть, и неплохо у него складывалось. Но кусался невозможно, такой скорости ни у кого, только у крокодила. И я решил, Матисс слишком гладко, назвал-переназвал — Покусай. А потом решил, что обидно, и педагогически неверно, и переименовал в Хокусая, тем более, что художник замечательный. И кот у меня Хокусай теперь.
А у Алисы было три котенка, два умерли, особая история, Тося и Серая шейка, забыть их не могу, красавицы обе и умные девки, но вот росли плохо, что-то с рождения не так, наверное, инфекцию мать из подвала притащила… А третий крупный, белый, с серыми боками, темными шашечками на сером, настоящие квадратики. Я назвал его Клетчатым. Под хвост не заглядывал, люблю отгадывать пол по выражению лица, и редко ошибаюсь. Был уверен, что Клетчатый – натуральный кот. Но он рос, и вырос кошкой, пришлось признать ошибку. Надо было лучше назвать. Я назвал ее – Гюльчатай, в ней что-то восточное в поведении и взглядах. У меня была знакомая, похожая, не кошка, но почти.
Так у меня живут они – Хокусай и Гюльчатай, очень дружат. Недавно приходила посторонняя кошка, Серая. Я ее давно знаю, живет в подвале. Там много кошек, но Серая меня особенно признала, провожает, когда ухожу. Иду по тропинке от дома, и жду, сейчас выбежит из темноты… Доведет до девятого дома, и вернется к себе. Наверх в мастерскую не ходила, а недавно явилась. Хокусай заинтересовался, а Гюльчатай ее возненавидела, начала гонять по комнате, и выгнала в форточку. Хокусай не дает свою Гюльчатай трогать. Сидят у меня на коленях, но если поглажу Гюльчатай, он сразу бьет меня лапой, и всерьез. И кусается как крокодил.

//////////////
Одна фигурка из пластилина, другая из пластика со стальным штопором вместо хвоста.

……….
Наука не может доказать, что следующее лето будет обязательно. Мы в это верим, так до сих пор всегда было. Вера в постоянство, «нековарство» мира, природы, жизни. Нет доказательств, дающих основание сомневаться, что солнце снова взойдет. Но весь багаж науки, накопленный за века, говорит, что можем надеяться 🙂
Эта вера кажется мне куда интересней и теплей, чем любая религия, вера в сверхъестественные вещи.

…….
Мифическая личность, корабельный плотник на пенсии и художник-примитивист.
http://www.periscope.ru/bors2/put1_4.jpg
http://www.periscope.ru/gallery/bors2/index.htm
Мне не раз писали: «Вы вроде художник ничего,(кстати, попробуйте перевести на англ!) но дед Борсук лучше».
Я всегда соглашался, лучше Афанасия Борсука мне не стать
Не скажу, что это приятно, но все-таки лучше, когда сравнивают меня со мной, чем с другими.

////////////////////////////

Юрий Александрович Кувалдин напечатал мой небольшой текстик в журнале «Наша улица». Пусть рассказ. Я плохо разбираюсь в формах, ему видней.
http://nashaulitsa.narod.ru/dan.htm
Называется «Про гусеницу».
Он об одной встрече.
Я не мистик. Потому что верю в случай. В то, что мы барахтаемся в огромном мире, среди бешеных случайностей. Которые от нас не зависят, мчатся и бушуют сами собой. Сами с собой борются, мирятся, ведут разговоры на языке света и крайних температур. А я на краю вихря, на чёрта здесь, что высиживаю?..
Возможен и другой подход. Если считать или верить, что сидишь на острие генетического древа, рода своего. Впаян в историю социальной среды, ее частица. Тоже понятно, ведь я люблю, привык к земле, языку, к людям, окружающим… с их историей, ментальностью, это она постороннему — чужая, может даже дикой кажется… Когда-то читал — и не понимал, даже возмущался! строчками Осипа Эмильевича — «я от жизни смертельно устал, ничего от нее не приемлю, но люблю мою бедную землю… потому что другой не видал…» Последние слова ставили в тупик. А теперь понимаю их печальную ясность. Конечно, кинь меня вырасти в любой среде, на любой земле, я бы и там ЛЮБИЛ — то был бы мой язык, моя земля, понятные мне люди… а как же иначе! Любовь по большому счету — УКОРЕНЕННОСТЬ, ВРАСТАНИЕ: среда и жизнь становятся материалом личности, внедряются в позвоночник…
Еще подход, еще глобальней — я частица живой жизни в бесконечном организованном хаосе, который несется, сам не зная куда, вращается сам собой, ни с кем разговаривает, ругается…
Подход от мироощущения зависит, насколько чувствуем себя отдельной единицей жизни, или верим в свое врастание, укорененность. Сегодня одно ощущение, завтра другое. Растворение не приносит удовлетворения, только временное успокоение. Но и обострение личности — бритва в кармане…

ВСЕ ЭТО НЕ ИМЕЕТ отношения к рассказу, который напечатал Юрий Александрович Кувалдин.
Если меня спросят — «вы это всерьез?», то отвечу утвердительно. Просто кивну — чем? — головой. Чем же еще?.. Ну и скука… Скажешь — «кивну», и тут же все знают наперед — «головой! головой!..» Оттого писать не хочется, «уж редко рукою окурок держу» (палиндром Б.Гольдштейна, а то еще скажут — плагиат…)
Нет, лучше махну… рукой — думайте, что хотите…

………………..

Есть внутренние препятствия, через которые перейти, маленько отодвинуть границы и барьеры куда сложней, чем, к примеру,(при всем уважении) — добиться «свободы, равенства и братства», пойду-поеду куда хочу, скажу чего хочу и прочее. То, что называют «способностями» или даже «талантом» не бесконечно высоким забором ограниченная область. Между обычными-привычными, легко понятными уму, уху и глазу строчками, картинками, звуками… интересами, влечениями, пристрастиями… возможностями, что ли(понятно, как случилось-получилось) — и высокими достижениями талантов… между ними темноватая вязкая топкая местность, продвижение по которой — возможно!.. но требует приложения всех имеющихся сил, обострения, затачивания всего, что есть, чтобы — туда! где… нет, не свободно, а мучаясь и преодолевая, живут и работают мастера. И только в самой серединке — область недостижимого, там легко, весело, играючи, но — иногда, по непонятным самим причинам и внутренним толчкам могут оказываться некоторые из местных жителей… Или вдруг — даже рядом живущие, мимо проходящие… Посчастливится. Возьмет да напишет — «одинок месяц плыл, зыбился в тумане…»

…………
довольно сильно поврежденный.

…………..

……….
Название само выскочило, комп запомнил, значит, уже было. Но давно. Мышкой сделанные вещи. В принципе, значения не имеет, как и чем сделано. Собаке надо! Одеваешься кое-как, выходишь на снег, в ночную пустоту. Завидуешь псу, у которого ни щелочки на шее, в которую бы задувал проклятый ледяной ветер с Мурмана…

Рем вдруг увидел на столе… полотенце, несколько картофелин на кучке шелухи, кусок бурого мяса, со срезом, неожиданно свежим и ярким… и бутылку, возвышавшуюся… она уравновешивала весомость горизонтали блюда, со всей его массой и светом. Бутылка поглощала свет, а блюдо излучало, но и само было подвержено влияниям — и темнофиолетовой тени с расплывчатыми краями, от бутылки, она лежала на краю, переливалась на полотенце, на сероватую почти бесформенную массу, в которой он сейчас ощущал и цвет, и форму, и складки, затертые и забытые самой тканью… Но во всем этом не было настоящего порядка, бутылка излишне торчала, полотенце стремилось отделиться и говорить только за себя, картофелины делали вид, что ничего не знают про блюдо… Он смотрел и смотрел, потом осторожно придвинулся к столу… подумал, взял в руки одну из картофелин и положил на край блюда, объединяя массы… Нет! Слегка подвинул само блюдо, сдвинул бутылку, поправил полтенце, так, чтобы вылезла одна из полосок на ткани, потом снова отошел, посмотрел… Что-то было не так, он не чувствовал молчаливого разговора вещей между собой, они говорили каждый за себя. Тогда он подошел к старому темному буфету с зеркальными дверцами, и из хлама, который валялся здесь давно, наверное, с тех пор, как умерла Серафима, вытащил небольшой потемневший плод, это был полувысохший лимон. Рем взял нож с короткой деревянной ручкой и длинным узким лезвием, охотничий нож, и слегка подрезая кожуру обнажил под ней ярко-желтую мякоть, небольшой участок, светлую змейку на сером фоне… и осторожно положил лимон на край блюда, рядом с картофелиной… нет, чуть поодаль… И отошел, наблюдая. Он был насторожен, само внимание. Закрыл глаза — сквозь веки пробивалось красноватое и розовое, светилась кровь в мельчайших сосудах, пропускавших свет. Он восхищался этой способностью кожи… И внезапно распахнув глаза, уперся взглядом именно туда, где рассчитывал увидеть главное, и сразу решить — да или нет. Нет, не сложилось… Он покачал головой — пора идти, а то появишься во время послеобеденного сна, придется ждать часов до пяти, а возвращаться в сумерках по кочкам — нет, с натюрмотром надо еще разбираться, вещи подождут, а до Паоло нужно, наконец, дойти, если решил.

…………..
Набросок кистью-тушью

//////////////////////
Пока всё. Удачи!

//////////

…………………..

…………

/////////////
Ему жить-то осталось двенадцать лет. Потом втянула машина уничтожения, и ни следа…

…………………
Соня главная, но только иногда по утрам, когда в нее бес вселяется — начинает носиться по квартире, раздавая оплеухи всем, попадающимся на пути. Кричит особенным голосом — «ке-ке-ке!!!» Взлетает на антресоли — и шлепается вниз на линолеум, потом на шкаф, потом опасный трюк — на книжную полку, в узкую щель между ней и потолком, и замирает. Спускается совсем другая, тихая, задумчивая…
Силы и веса хватает, чтобы всех подчинить себе, но характер не тот, не интересно это ей…

Великий человек — американка Хелен Келлер, слепоглухонемая, сказала — «закроется одна дверь, обязательно откроется другая». Но не дается просто так, поработать нужно.

В изображениях — «насыщение воздухом», я бы так сказал. Важное дело. Иногда (или часто) это происходит с частичной (почти полной, полной) потерей вещественного(предметного) мира, и черт с ним. Странно было бы это «иллюстрировать» своими изображениями, убедительней сослаться на Рембрандта.

………………