День: 28.04.2007

ФРАГМЕНТ ПОВЕСТИ «ОСТРОВ»
…………………
Над кроватью отца и матери висела деревянная гравюра, восьмиугольная плашка желтого с розовым оттенком дерева в скромной деревянной же оправе, на поверхности изображение – мастер-китаец извлек из живого вещества почти такое же помещение, кровать, на ней умирающий старик, три женщины, одна из них склонилась к больному, две другие у стола, на нем фрукты в большой перевитой листьями корзине. Их лица, на четверть дюйма выступающие из желто-розового дерева, бессмысленные, улыбающиеся вечной улыбкой, обращены ко мне…
Эта кровать, и стена за ней, живые старые доски со следами краски, из-под стершейся красной охры выбивается, еще старее, зеленый цвет, а дальше, ниже, глубже… — вот истинное время, живые слои!.. – серое, желтоватое, уже не поймешь, краска или сама доска… И тут же рядом гравюра на дереве, вечность жизни запечатлена острым кривым ножом.
Такой я видел у старика-корейца, он вырезал свистульки на старом рынке, а я стоял завороженный его медленным не осознающим себя мастерством. Он отрезал, скоблил, надрезал осторожным и безошибочным круговым надрезом, и ветка ломалась с тонким и коротким хрипом, который может издавать только живущее существо, которое дышало, и вдруг перехватывает горло, и возникает такой вот короткий останавливающий звук, хрип, хруст…
…………………..
От гравюры взгляд без всякого усилия и цели перемещается к керосинке, которая разгорелась, другого света не было — «настоящего», они мне только рассказывали о нем, люди города, война пришибла их, но не стерла память — тысячу лет тому назад, бесшумно, мгновенно возникал из мрака день, это царил над ними электрический свет. И для меня потом миллион раз светил – сбылось, исправилось, включалось, вспыхивало, а все не то. В начале начал все тот же керосиновый светлячок, слабый, мятущийся, вонючий, не «освещение», а часть жизни… богаче, суровей, глубже — живей, а потом уж тот, другой, ослепительный и бесшумный, без шороха и запаха…
И обратное движение глаза — к полумраку, кровати, гравюре, китайцу…
— Самоучка, — отец говорил, — его звали Лин Бяо, да, — он повторял, задумчиво нахмурив брови, — кажется так – Лин Бяо… Это важно — помнить, его уже никто не помнит… Этот Лин Бяо потерял семью, родителей, жил много лет на небольшом Острове… необитаемом… рыбачил, козы… на Острове, да… а потом собрался, уже под старость, взял нож, который совсем для другого употреблял не раз и не два, и стал вырезать… При этом на его лице ничто не отражалось, за это люблю китайцев, нет в них суетливого преждевременного восторга перед своим творчеством… и страха, они больше дети природы… Вот говорят – «разум, разум…», но способность понимать свое знание и влечение мало, что значит: в основе всего свойства видеть и ощущать, об этом забыли, мир стал сухим и ничтожным, перечислением вещей, которые нужно, видите ли, иметь, а сами вещи закрылись. А ведь некоторые еще живы…

Обычная вечерняя тема. Начали, как всегда, с отношения к животным. Потом перешли на траву, на растения, которые безжалостно уничтожаются. Оттуда переехали на землю, которая скупается… Потом вернулись к подвалам, в которых замуровывают кошек. Сейчас наша администрация внимательно смотрит, чем кончится спор в Москве… Силы и средства на такое дело всегда найдутся.
Коснулись вопроса — как всегда — что же делать…
В расчете на пять-десять лет. На большее по старости не заглядываемся.
Только «партизанские» действия. Мирные и локальные. Это вывод.
Спаси конкретного зверя, конкретное дерево, в своем доме возьми ломик и пробей ход в подвал… Выиграй день для жизни. Никаких обращений, писем, просьб, требований… С этим уже все ясно — потонешь, потеряешь время и силы, а им только того и нужно. В ответ будут смешки, отписки, уверения, постановления… законы… Ничему нельзя верить, ни единому слову, все ложь. Только тактика одиночных действий, мелких групп, и все молча, и все — только дело, никаких слов, никаких переговоров… А они пусть делят, грызутся, уничтожают по жадности и глупости, пилят сук, на котором сидят. Лет через двадцать-тридцать может быть одумаются, ужаснутся… но скорей всего передушат и перегрызут друг друга. И если что-то останется на этой земле живого и целого, то понемногу оживет.

РАВНОВЕСИЕ СИЛ

С Зосей мы дружим десять лет. Она дочка известной мне кошки Жучки, которая никогда не подходила к людям. Сколько помню Жучку, с тех пор, как поселился в десятом доме – сидит в траве, маленькая черная, лохматая и, не отрываясь, смотрит на меня. Как я появлялся, все время смотрела. Но стоило подойти поближе… легкое движение, она исчезает. Стремительно, без сомнений, и так всю жизнь. Поесть я оставлял ей в щели под балконом. Никогда не видел, чтобы подходила. Наутро прихожу, все аккуратно вылизано. Значит, была, другая кошка туда не подлезет, Жучка крохотная была… Пять лет, или шесть мы так общались, потом исчезла. Дикие кошки исчезают бесследно, не найдешь. Ушла как жила, незаметно: вчера была, а сегодня – нет нигде. После исчезновения Жучки, через несколько дней из щели под домом вылез крохотный черный котенок, один. Росточком маленький, но месяцев пять уже было. Зося. Дожила до зимы, с ней точно также, как с матерью, — не подходит, живет одна… Только совсем уж маленькая, зиму не переживет. Решил отловить. С большими трудами поймал, принес в мастерскую. Думал – убежит… Пришел на следующий день, собрались коты и кошки поесть, а Зоськи нет. Значит, убежала… Поели мои друзья и разошлись по своим делам. Я принялся рисовать, сидел тихо… Шорох, и Зося вылезает из темного угла. Я краем глаза видел, не обернулся, пусть… Поела, и снова к себе в уголок. Понравилось ей, и осталась… Мои к ней быстро привыкли. Стала ходить туда-сюда, как все – поест и гулять. А в большие холода у меня собираются, спят, и она тоже. Себя в обиду не дает, зря боялся. Ко мне несколько лет не подходила. Я ее ругал – ах ты, жучка… Потом начала приближаться, но чтобы на руки… никогда, ни разу в жизни!. Так мы и прожили десять лет, рядом. Я сначала обижался, потом понял – не может. Иногда ей самой хочется поближе, но дикость в крови. Трогать ее нельзя. В первые годы даже опасно было, тут же удар когтистой лапки, кровь брызнет… Маленькая, но крепкая, взгляд решительный, суровый. Протяну руку, вздрогнет, ждет… Последние два года дает себя погладить – раз, другой, а потом может цапнуть или укусить, молниеносно, руку отдернуть не успеешь… Только если сначала до крови было, то теперь покусывает, предупреждает…
Так вот, Зося… Прибегает поесть, смотрит по сторонам – нет ли Алисы… Все остальные ее не беспокоят, справится, если что, а с Алисой трудности… Алиса только два года у нас, пришла из соседнего дома, там она жила на первом этаже. Хозяйка умерла, а наследники прогнали Алису, теперь так постоянно происходит. Она постепенно прибилась к нашей компании, только с Зосей сложности. Зося считает, Алиса нам совсем ни к чему…
Если Алисы нет, Зося пожует… она всегда немного ест, как бы нехотя, хотя хорошую еду понимает… Поест и прыгает на свое место на столе, около кресла. Я в кресле, Зося рядом со мной, мы главные здесь. Зося, только чуть подросла, стала главной среди кошек, такая крошка, вот что значит характер… Все кошки и коты ее боятся. А вот с Алисой не получается – осилить, подмять… Алиса большая серая кошка, глаза круглые, производит впечатление доброй дурочки. Она на самом деле добрая, бегает даже за чужими котятами, вылизывает их… Когда Алиса смотрит на Зосю… а та на Алису… чувствую, у них в головках смутные мысли шевелятся — «что-то надо делать…» У них интересное равновесие сил, в зависимости от женского положения. Когда у Зоси котята, родились или собираются, Зося куда сильней Алисы. Ей нужно отвоевать пространство для детишек, и она, как завидит Алису, тут же бросается на нее, никаких криков и завываний, ритуала котов… просто и яростно — в бой! И Алиса, не раздумывая, отступает, даже бежит, и только, выпрыгнув на балкон, чувствует себя спокойно. Зося не преследует отступающую кошку, ей достаточно понять, что она в комнате хозяйка. Значит, котята в безопасности… О других зверях она даже не думает, а вот Алису опасается. Думаю, недаром, ведь Алиса интересуется чужими котятами. Так бывает, если у кошки несколько лет не было котят, они чужих таскают. Может, и у Алисы так было, не знаю…
Но вот выросли котята, отправились гулять, или погибли, так тоже бывает… И Зося в одиночестве, сначала отдыхает, потом идет собирать котов, добывать новых котят. Пока у нее никого, Алиса смелеет, и у них постоянные стычки… А когда у Алисы намечаются котята… тут Зосе приходится туго. До еды они терпят друг друга, едят из разных мисок, конечно. Только поели, Алиса нападает и гонит Зоську. Та бежит на балкон, оттуда через форточку на кухню, там сидит. Между кухней и комнатой открытая дверь, но так заведено, кто убежал на кухню, того не тронут. Незримая граница…
Мне это надоедает, я Зосю обычно защищаю. Говорю Алисе:
— Хватит, она старше, и мы с ней давно друзья, так что уступи…
Иду, возвращаю Зосю в комнату, развожу их по углам… Они нехотя подчиняются, дремлют, потом убегают до следующей еды…
Потом котята у одной, потом у другой, потом вместе, и тогда у нас два государства, одна в комнате со своей семьей, другая в кухне. Пока котята не подрастут. Тогда между кошками хрупкий мир, равновесие сил. И так все время.
Котята вырастают, уходят на улицу, появляются новые… В наше время гуляющие кошки и коты, за редким исключением, живут несколько лет, не больше — люди, машины и собаки, болезни… все это долгой жизни не способствует.
Вспоминаю о том времени, когда наши коты и кошки спокойно гуляли около дома, жили по многу лет, не боялись… Люди были добрей, машин меньше, и не мчались они бешено в никуда… Куда стремиться в крохотном городке? Мы здесь только пешком жили, на нашем пятачке, от конца до конца километр в диаметре!.. И даже Жучка, одинокая и дикая, жила много лет.
Умерла сама, потом из узкой щели под домом вылез черный котенок. Зося…

вдогонку, не удержался:

«Табак был такого рода, которого не мог вынести даже и мертвец»
………………….
Хорошо, был на Руси такой писатель!

МЕЖДУ ПРОЧИМ
Для уважаемого В.П.

«писать гладко» или «писать коряво» — вообще, на мой вкус, не вопрос, само по себе значения не имеет. Мне кажется важней, что видишь, и как видишь, а это глубинное — от человека. И еще я знаю, что настоящее новое (мысль, вИдение, образ, картинка) выглядят почти всегда — неуклюже, шороховато, дерут горло и т.д.
Но создавать читателю дополнительные сложности, чтоб спотыкался (а то пробежит и не заметит), мне кажется довольно дешевым трюком, своего рода рекламным ходом.
Извините, только мнение. Вы спрашивали — отвечаю.

ЗАТМЕНИЕ (‘»Vis Vitalis»)
//////////////////////////////////////////////////////////////
Именно в тот самый день… Это потом мы говорим «именно», а тогда был обычный день — до пяти, а дальше затмение. На солнце, якобы, ляжет тень луны, такая плотная, что ни единого лучика не пропустит. «Вранье,» — говорила женщина, продавшая Аркадию картошку. Она уже не верила в крокодила, который «солнце проглотил», но поверить в тень тоже не могла. Да и как тогда объяснишь ветерок смятения и ужаса, который проносится над затихшим пейзажем, и пойми, попробуй, почему звери, знающие ночь, не находят себе места, деревья недовольно трясут лохматыми головами, вода в реке грозит выплеснуться на берег… я уж не говорю о морях и океанах, которые слишком далеко от нас.
………….
Наступило пять часов. У Аркадия не просто стеклышко, а телескоп с дымчатым фильтром. Они устроились у окна, навели трубу на бешеное пламя, ограниченное сферой, тоже колдовство, шутил Аркадий, не понимающий квантовых основ. Мысли лезли в голову Марку дурные, беспорядочные, он был возбужден, чего-то ждал, с ним давно такого не было.
Началось. Тень в точный час и миг оказалась на месте, пошла наползать, стало страшно: вроде бы маленькое пятнышко надвигается на небольшой кружок, но чувствуется — они велики, а мы, хотя можем пальцем прикрыть, чтобы не видеть — малы, малы…
Как солнце ни лохматилось, ни упиралось — вставало на дыбы, извергало пламя — суровая тень побеждала. Сначала чуть потускнело в воздухе, поскучнело; первым потерпел поражение цвет, света еще хватало… Неестественно быстро сгустились сумерки… Но и это еще что… Подумаешь, невидаль… Когда же остался узкий серпик, подобие молодой луны, но бесконечно старый и усталый, то возникло недоумение — разве такое возможно? Что за, скажите на милость, игра? Мы не игрушки, чтобы с нами так шутить — включим, выключим… Такие события нас не устраивают, мы света хотим!..
Наконец, слабый лучик исчез, на месте огня засветился едва заметный обруч, вот и он погас, земля в замешательстве остановилась.
— Смотрите, — Аркадий снова прильнул к трубе, предложив Марку боковую трубку. Тот ощупью нашел ее, глянул — на месте солнца что-то было, дыра или выпуклость на ровной тверди.
— Сколько еще? — хрипло спросил Марк.
— Минута.
Вдруг не появится… Его охватил темный ужас, в начальный момент деланный, а дальше вышел из повиновения, затопил берега. Знание, что солнце появится, жило в нем само по себе, и страх — сам по себе, разрастался как вампир в темном подъезде.
«Я знаю, — он думал, — это луна. Всего лишь тень, бесплотное подобие. Однако поражает театральность зрелища, как будто спектакль… или показательная казнь, для устрашения?.. Знание не помогает — я боюсь. Что-то вне меня оказалось огромно, ужасно, поражает решительностью действий, неуклонностью… как бы ни хотел, отменить не могу, как, к примеру, могу признать недействительным сон — и забыть его, оставшись в дневной жизни. Теперь меня вытесняют из этой, дневной, говорят, вы не главный здесь, хотим — и лишим вас света…
Тут с неожиданной стороны вспыхнул лучик, первая надежда, что все только шутка или репетиция сил. Дальше было спокойно и не интересно. Аркадий доглядел, а Марк уже сидел в углу и молчал. Он думал.
— Гениально придумано, — рассуждал Аркадий, дожевывая омлет, — как бы специально для нас событие, а на деле что?.. Сколько времени она, луна, бродила в пустоте, не попадая на нашу линию — туда-сюда?.. Получается, события-то никакого, вернее, всегда пожалуйста… если можешь выбрать место. А мы, из кресел, привинченных к полу, — глазеем. Сшибка нескольких случайностей, и случайные зрители, застигнутые явлением.
— Это ужасно, — с горечью сказал Марк. — Как отличить случайность от выбора? Жизнь кажется хаосом, игрой посторонних сил. В науке все-таки своя линия имеется.
— За определенность плати ограниченностью.
Марк не стал спорить, сомнения давно одолевали его.

Также как труднодоказуемые вещи в науке, есть — труднопоказуемые — в искусстве. (смайл)

НАЧИНАЕМ НОВУЮ ЖИЗНЬ…
(в прошлом году было, так и не начал…)

Каждое утро писать рассказ. Правильное решение! Правильные заранее известны. Только они вдали от нас, в отдельном месте живут. Наверное, в раю, заслужили за правильность. А я сижу, и жду их. Хотя догадываюсь, ждать нечего. Они приходят иногда — подразнить, махнуть хвостиком, и скрыться в своем прекрасном хранилище. Кто их туда помещает, не знаю, но он наверняка враг или завистник. Берет и уволакивает… Но вот, наконец, одно правильное решение я выдрал из загребущих лап, притащил к себе, пригвоздил над дверью.
Каждое утро – рассказ.
Когда-то никакого решения не надо было, рассказики сами писались. Но о прошлом лучше не вспоминать.
Хотя… писать рассказы как езда на велосипеде. Хотя по кругу. Рассказ пишется, пока делается другое дело, куда более важное. И время для этого, важного, выделено определенное. И не тобой выделено, а жизнью или судьбой, и ты бессилен его изменить. И это вовсе не плохо! Наоборот, отлично. Чтобы писалось как бы между прочим, прислушиваясь к тому, самому важному, чуть отвлекаясь. Но не сильно. Но некоторые любят, чтобы сильно, и даже в большой спешке пишут…
А что, что за дело такое, самое важное… Ну, например, на плите варится каша. И тут ты почти бессилен, варится пока не сварится. То есть, почему — «не»… Потому что пригореть может. Но это детали, просто есть важное дело, и тогда писать легче.
Мне многие говорят — что ты о прошлом все пишешь, валяй про сейчас. Многие — это жена и ее подруга, теперь это уже многие. Жизнь идет, говорят, а ты стоишь. Смотри, на горизонте настоящий писатель!.. Поехал на турецкий курорт, а ты можешь?.. И там углядел трех официанток, у одной ноги толстые, у второй… не помню, но у третьей – конечно! ну, это… зад что надо! Ну, не ври… Только чуть-чуть… преувеличиваю. Он прелести турецкие талантливо, со смаком описывает. На фоне угасающей дочки, у нее депресняк. Так и написано – депресняк! Вот что значит новый человек, слушающий, что за спиною говорят. Я тоже прислушиваюсь иногда… но у меня за спиной такое говорят… Лимонова на помощь позвать, что ли… Черт знает что говорят — про Зурабова. И постоянная боль и забота — Чубайс. За что не любят Чубайса, не понимаю, самый невидимый человек. Он как ток, никто его не видит, не то, что Зурабова, того не избежишь… Ток почти всегда есть, за что же ругать Чубайса, наверное, за фамилию… Всех рыжих котов в городе назвали Чубайсами. Это не способствует долгой жизни этих котов, я точно знаю. Недавно даже по радио сказали, рыжие нежные существа, в наших условиях для них жизни нет.
А я именно про рыжих хочу рассказать, и время у меня теперь есть — свое, новое. ПОКА ВАРИТСЯ КАША. Вот мое время – варится каша геркулес. И за это время я напишу рассказ. Раньше бы не написал, геркулес варился быстро, р-раз – и готово, а спешить со словами нельзя. А теперь я купил особый геркулес, он не из овса, а из ячменя. Раздавленный ячмень. Когда был не раздавленный, эту кашу называли перловка. Самое твердое зерно, если не раздавить. Надо было с вечера до утра варить, на малом огне. А теперь, вот — купил ячмень как геркулес. Всю жизнь ел раздавленный овес, а теперь геркулес — ячмень! Пошел жаловаться, мне говорят, чего вам мало, разве испорченный продукт? Нет, продукт вполне, но ведь написано – овес… Да мало ли что написано, и не такое пишут… Но если очень хотите, жалуйтесь мировому судье… Пошел, мне говорят, нужно шесть бумаг разных, от разных инстанций… Нет уж, я подумал, и решил, что новый геркулес даже лучше старого. Варится дольше. И теперь я точно успею за это время написать рассказ.
Только начал, в дверь ломятся. И я знаю, кто это, сопротивляться не сумею, надо открывать. Это Туська идет. Моя красавица, любимая кошка. Она трехцветка, но особая, мелкими мазочками. Белого в ней нет, только черное, красивое рыжее, теплого и яркого цвета, у людей такие волосы называют бронзовыми, а третий цвет вообще особый — розовый с крошечными черными крапинками, не точками и не пятнышками, а черточками, словно тонкой кисточкой начерчено на желто-розовом фоне… На носике такая прелесть. Замечательная Туська, и с большим техническим талантом — она открывает любую дверь. Остальные кошки так и не научились открывать, а Туся может! На каждую дверь у нее свой прием. Мою дверь она открывает так – ложится у двери на бок, упирается задними ногами в стенку, передними в дверь – и вытягивается во весь рост, получается большое усилие. Дверь нехотя, но открывается… Я не против Туси, она придет и устроится на коленях. Но вслед за ней тут же идут другие, которые используют ее талант, — сидят и ждут, пока Туся им поможет. Как это на нас похоже, сколько таких — сидят и ждут, пока им откроют… Вообще-то, Туся не стремится помогать, она идет ко мне. Но это используют все четыре, они хитрей Туси. Первой за ней крадется серая Масянька. Мы подобрали ее этой зимой, она замерзала. У нее отпали кончики ушей, и теперь уши как у кавказской овчарки, круглые. Но довольно ровные получились, даже красиво. Масяня самая смелая и драчливая, хотя новая у нас. Бороться с ней никто не может. Она привыкла на улице бороться с жизнью, куда с ней справиться нашим изнеженным существам! Масяня в лютые морозы грызла окаменевшие куски хлеба, голодала. Сломала несколько зубов, и у нее пародонтоз. Мне говорили, у кошек не бывает, еще как бывает!.. Значит, идет Масяня, ну, ладно, пусть идет, я пишу, каша варится… Но Масяне не нужен я, не нужна кровать, она лезет на книжную полку! Ее привлекает высота, она должна обязательно забраться под потолок, там у меня самые ценные рисуночки… Масяня! — я ей говорю, и смотрю косым взглядом. Она отвечает таким же, примеривается к прыжку… Когда она нервничает, у нее правый глаз дергается…
Нет, с Масянькой рассказа не напишешь… Я делаю вид, что хочу подойти к окну, а сам по дороге хватаю Масяню… ну и живот наела! — и несу в переднюю. Поскольку Туся у меня, никто тебе дверь не откроет! Ставлю на пол задом к двери, пока развернется, я успею закрыть.
И вполне бы успел, но в щель за моей спиной пролезает третья кошка – Симочка, черная, тонкая, тоже красавица, к тому же умница, профессорша, я ее называю. Она ничего не портит, сидит где положено, на кресле, кровати или подоконнике. Но она сегодня на таблетках. Я лечу ее от секса, дело небыстрое, сразу не вылечивается. Сегодня третий день, к вечеру ожидаю спада желаний, криков, катаний по полу… Я беру умненькую Симочку, которая потеряла разум, впусти ее, обязательно полезет под стол, а там провода, компьютерный блок, и ничего хорошего мне это не обещает… Хватаю за бока, и выставляю… Сейчас бессовестная Масяня будет преследовать Симочку, катать по полу и всячески измываться над ней. А той нравится, когда ее мучают, они образуют парочку лесбиянок… Да черт с ними, мне спокойней. Скоро каша сварится, а рассказа все нет и нет!.. Хочет вернуться Масяня, но отвлекается на Симу, и слава Богу, они удаляются бок о бок в кухню, хорошо… Возвращаюсь, Туся меня ждет, смотрит желтыми глазами, личико у нее тонкое, мордочка как у Нефертити, только покрасивше, потоньше, а выражение лица куда симпатичней…
Сажусь, приготавливаюсь извергать текст… Но Туся решила удалиться, вот надо ей, и всё! Встаю и удаляю… а через нее прыгает сидевшая в темноте в передней еще одна мой кошка, самая родная – Ксюша. Я ей отказать не могу, безропотно пропускаю в комнату. Ксюше тринадцать лет, она черная, лохматая, всегда напряженная и нервная, может поцарапать или укусить. Но я знаю, почему это с ней, терплю, люблю и жалею, и мы с ней вместе, душа в душу много лет. Спит она только у меня под одеялом на груди… Ксюша родилась в подвале, он был открыт, еще террористов не боялись – и туда забегали голодные собаки. Была у нас такая зима, когда от них погибли многие коты и кошки. Я старался подкармливать этих собак, но они совсем дикие были. Большая овчарка, давно брошенная, и с ней два годовалых щенка, черный и серый с белым. Щенки очень привязаны были к матери, она их опекала, спасала от людей, находила убежище и еду. Они ели кошек, умели охотиться на них. Забежали как-то в наш подвал, и растерзали мать Ксюши и всех ее котят. Ксюша одна осталась — забилась за трубу, и они ее достать не смогли. Видно, пытались, и напугали – на всю жизнь. Она меня сначала кусала и царапала, а я гладил, кормил… И теперь у нас любовь на всю жизнь.
Ксюшу не пустить к себе – стыд и позор, и, конечно, пускаю. Но Ксюша не любит, когда Туся на коленях. Она к Тусе лучше относится, чем к другим кошкам, но чтобы не на коленях у меня!.. Ксюша прыгает ко мне, и начинает яростно вылизывать Тусю… Та понимает, чем дело кончится, благоразумно пересаживается на спинку кресла. Это уже терпимо, Ксюша устраивается на коленях, Туся на спинке кресла, и я могу писать рассказ…
Но есть еще одна, страшная в ярости кошка, черная Соня. Она самая большая и тяжелая, она кричит индейским кличем «ке-ке-ке», носится по кухне и передней, все сметая на пути. Мне страшно, когда она ударяется головой и боками о дверь… Она взбирается на антресоли и шмякается с высоты двух метров на линолеум, и неоднократно!
И я знаю, что мне деться некуда, она сейчас столкнет с подзеркальника все, что не закреплено, прыгнет на вешалку, сбросит вниз все шапки, будет карабкаться по одежде… и прыгать, прыгать, прыгать вниз со страшным звуком, словно упал мешок картошки, пусть небольшой, но увесистый мешок…
Встаю, открываю дверь. Соня влетает в комнату – и вроде успокаивается. Нет, сначала пробный прыжок на принтер! Я машу руками, она ждет, встану ли я… Встаю… Значит, на принтере не получится, и она прыгает на подоконник, там у нее свой кусочек меха, она ложится…
Теперь все!
Но сварилась каша. Каша сварилась. За такое время даже неправильный геркулес сварится! Значит, мое время истекло. Мне не удалось даже начать рассказ. Я собирался написал о рыжих котах… еще о Федосе, как я его вчера лечил… Как две кошки спрятали котенка так далеко и глубоко, что я два часа его спасал и вытаскивал…
Догадываетесь, сколько я мог всего написать?
Но так ничего не написал, теперь надеюсь на завтра…