День: 25.04.2007

…………………..
Бокс наводит на мысли. Наверное, не только бокс, но лучше конкретно. Многое нас наводит на мысли, обо всем не напишешь. А Бокс я смотрю регулярно. Можно сказать, «мировой бокс» одна из любимых программ. После нее плохой бокс смотреть противно. Еще я любил программу «Гордон». Этот Гордон талантлив, он умел слушать, и даже вопросы задавать очень умным людям. Я одно время думал, он профессионал во многих областях. Недаром его программу загнали в ночь… А потом и вовсе закрыли. Он не исчез, но теперь ведет что-то другое. Я только глянул в лицо ему, и больше не хочу смотреть… Впрочем, ночные программы не все хорошие. Татьяну Толстую я когда-то уважал, она рецензировала мои рассказы в Новом мире. Советовала, куда пойти, кого просить в разных журналах. Телефонное знакомство. Сейчас ее не узнаЮ, ведет по телеку склочную программу, и тоже ночью. Включаю, там Татьяна… и тут же ухожу с канала.
Желания, возможности и способности редко совпадают. Лебедь, рак да щука… Есть на телеке программа, которая оправдывает ящик в доме. «Жди меня». Нужная и добрая. И ведет ее человек подходящий, такое редко бывает. Он и артист хороший, и соответствует теме. Несколько раз видел там другого, наверное, заменял. Популярный следователь в очках, новая звезда. Откровенно скучал. А потом слинял, или его убрали. Иногда случается справедливость, случайность никто не отменил еще… И вернулся тот, кто нужен. Я фамилии не называю, память подводит. В старости с ней разные штуки приключаются. Но бокс не забываю никогда. Старые уходят, а молодые им в подметки не годятся. Особенно сейчас. Говорят, старикам так всегда кажется. Но сравните Роя Джонса младшего в расцвете – и Тарвера, который его победил. Хотя и Тарвер не молод, плохой пример… Но я о другом хотел сказать, вечный вопрос, как уходить. Совсем не спортивная тема. Просто в боксе решается нараспашку, открыто. И как пример, годится. Мало кто уходит по своему решению, в силе и славе, непобежденным. Редко бывает.
Но что ты хочешь? Да ничего, просто вижу, как великих нещадно бьют в конце пути, как они падают… Как упал Чавес, Рой Джонс, как проиграл Костя Дзю… Не хочется на это смотреть. Но знаете, иногда думаю, они правы, — те, кто не боится упасть в конце. Боится, конечно, но не убегает. Люди делятся на тех, кто любит дело, и кто любит себя в деле. Я не говорю о выгоде, значит, девять из десяти тут же отпадают. И пусть, об этих девяти сказать нечего, я об одном. Если любит дело, то идет до конца, пока чувствует силы, интерес… Побьют так побьют… Обгонят, забудут – неважно, как исчезнешь. Зато для себя остаешься интересным, и потому – непобедимым…
Вообще-то жизнь не соревнование, каждый по своей дорожке… Но с самим собой всегда сравниваешь. Сам себя бьешь и побеждаешь. Проигрываешь и падаешь. Главное все-таки — интерес. Без интереса к делу быстро вырождаются. И тогда начинают рассчитывать, считать – шансы, места… денежки…
А вообще… все зависит от человека. Недаром Моэм говорил, что после сорока человек сам отвечает за свое лицо. Раньше много наносного, заимствования да подражания… попытки быть не собой. А некоторые не знают еще, кто они, в самом деле не знают. А некоторые так и не узнаЮт, хотя им кажется, что – вот!.. а на самом деле…
А где это «самое дело» не знают и не узнАют. Возможно, его и на свете нет. Возможно, было такое дело, но не в нашем веке…
К жизни этот вопрос – как уходить, тоже применим, ко всей жизни в целом. Я не из тех, кто думает, раз дано, тяни, хоть противно стало. Бывает, начал — и неудачно, а потом не вылезти из неудач. Еще хуже, если необратимое сделано – подлость большая или убийство… Некоторые верят, покаяться можно. Кому каяться? Убил, и побежал прощения просить? Мне это не нравится.
И вообще… каждый право имеет распорядиться, как ему с жизнью быть.
Но вообще… мне нравятся те, кто надеется, и не сдается до конца. Что хуже смерти может произойти? Тебя бьют в челюсть, и ты падаешь? Обидно, но можно пережить. Если свое дело любишь. И сам себе интересен – два условия. И то и другое свыше не дается, а если есть, то не навек. Ежедневные усилия. Интерес к делу — и к себе!.. требует постоянной пищи и заботы. Некоторые начинают отвлекаться, например, смотреть телек и жрать. Некоторые – пить. Уходы и уловки разнообразны до бесконечности. Но в сущности… одно и то же — бежим от страстей и заблуждений, трудностей преодоления. Тренироваться надо, вот Рой Джонс – разве не мог еще? Мог! Ему не интересно стало. По лицу видно, было веселое, озорное, а стало… А Льюис каким был, таким остался, зато о нем не интересно говорить. Написать бы книжку о боксе… Нет, о еде, о еде! Зачем об еде, лучше об упражнениях, у меня система…
Но вообще… лучше помолчать. Самое лучшее. Что демонстрирует этот текст? Безумие болтовни. Шипящее зрелище бессилия.

Сегодня утром (год тому назад) видел по телеку. В передаче «Принцип Домино» — детского писателя, кажется, фамилия Плотников (младший). С ясным челом и восторгом в глазах повествовал о том, как он обкрадывает популярных писателей. Например, назвал свою книгу почти «Гарри Поттер» (с незаметной модификацией). Этого Гарри (заглянул в оригинал) читать невозможно, бред какой-то. И весь мир словно с ума сошел… А этот П. берет название, ему главное, продать и денежки получить…
Мне куда больше нравится писатель Бубеннов, написавший роман «Белая береза» и получивший Сталинскую премию. Потом он спился. В его пользу говорит. Прежняя продажность была опасней для окружающих. Зато новая тошнотворней. Если женщина продается одному — она содержанка, а если многим, — проститутка. Впрочем, публика умиляется. Идея, что главное — свое (и чужое!) урвать, а там трава не расти — становится материальной силой…

………………
Настороженно отношусь к «глубокой» фотошопской обработке картинок. Но иногда пробую. Из любопытства. Имитация естественного в творческом процессе «подстерегания случая». Только здесь чуть дальше пропускаем случай. Получаем — ряд вариантов. Очень редко — попадание. Но бывает.

…………….
Один знакомый. Я лепил его из пластилина. Не долепил, он уехал. Голова уже лет двадцать стоит на полке. Ну, пыль, а больше ничего с ней не делается. Также, как с оригиналом. Тоже пыль, много пыли, песок на зубах… Иногда пишет:
— Ну, как ты там, в Богом забытой России?..
А я ему:
— А как ты — на окраине Димоны?.. Спокойней стало, легче, лучше?..
Или все также — читаем Бердяева — о свободе?..

///
Ветреным днем прогулка.

……………

ГЛАЗА Рембрандта в начале жизни и в конце (по автопортретам) А он прожил всего 64 года.

Любителям живописи, друзьям и гостям журнала.
Теперь у меня есть возможность показать Вам многие работы в приличном для Сети размере, в режиме слайдшоу, на полном экране. И не скачивая картинки себе на диск. Шоу в Сети. (Но кто хочет скачать — конечно, пожалуйста!)
Открываете
http://markovich.photophilia.net/main.php
Находите в левом столбце
View slideshow (fullscreen)
Возможно, Вам предложат небольшой applet – не отказывайтесь, безопасность гарантирую.
А потом — ENJOY!

Очень давно, оччень.
…………………..
Однажды мне предложили — «хочешь пойти к одному человеку?.. у него собираются интересные люди…»
Еще бы не пойти. Я знал его песни, и любил их. Голос у него мягкий, иногда язвительный, но чаще грустный.
— Конечно, хочу.
— Только учти — бывает, переписывают у него. Милиция в подъезде — паспорт давай.
-И что?..
— Чаще ничего, говорят — расходитесь, поздно, соседи жалуются на шум.
— А реже?..
— Могут быть неприятности — вызовут, будут уговаривать не ходить к нему, ваша жизнь молодая, мол, и многообещающая.
Я, конечно, не отказался, но настроение упало. Зачем меня переписывать, я песни иду слушать, и ничего больше. Петь, кажется, не запрещено?.. Поет он хорошо, а что в лагере был… так ведь его реабилитировали.
— Ну, идем?..
— Идем.
И пошли.
Но неспокойно мне.
Разве есть закон, запрещающий слушать?.. Вроде нет такого закона… А зачем паспорт проверять, будто я делаю что-то нехорошее… Из каждого окна его песни несутся, милиция ходит, делает вид, что не слышит… сама слушает. А ходить к нему нельзя…
Едем на трамвае, вокруг смеются, все спокойно, а я силы собираю. Зачем только согласился, слушал бы записи, мало их, что ли…
Но невозможно повернуть — идем.
Вот переулок, здесь он живет.
Входим в подъезд — никого!
Идем по лестнице… первая площадка… вторая — и здесь никого.
И у двери никого.
Зря боялся!

……….
Крымский берег в тумане.

Возврат к старым увлечениям с новым опытом ни к чему не приводит, разве что некоторая сглаженность возникает, «отталкивание крайностей»… В результате, то, что было резче, свежей — становится покультурней, скучноватей. Моментальное ощущение. Мои «общие мысли» имеют подоплеку — издевку над «общими мыслями».

…………….
Нет никакой связи между тем, что я здесь вывешиваю из старенького — и сегодняшней погодой, настроением или последними известиями.
Просматриваю прошлогоднее, нахожу «моментики», которые интересны, или полезны, или на что-то могут со временем натолкнуть. Как мне кажется…
Ну, разумеется, какие-то связи есть… Нет следствий без причин. Но все настолько замотано-запутано, сложно… что не вникаю, лишился копательства в себе — давным-давно… Оказывается, если можно сказать что-то дельное, то мимолетно, между прочим и незаметно для самого себя…
(шутка-с…)

……
Иногда кажешься самому себе — лучше, красивше.
Но чем дальше живешь, тем реже бывает.
Фу, банальность какая…
(нарисовано — давно. Давно)

………
Иногда думаешь, эх, черт, куда бы деться…

ПРИЯТНЫЕ МОМЕНТЫ:
…….

В ожидании меня…
………….
…………..

Мечта родителей

……….
Инопланетянин и Россиянка. ( увези меня!!!)

ФРАГМЕНТ РОМАНА «ВИС ВИТАЛИС» (Жизненная Сила)
………..
Он давно был в одиночестве, потому что людей, как самостоятельных существ, не воспринимал. Нет, легко привязывался, увлекался, но… другой казался ему продолжением собственного пространства: его несостоявшимся прошлым, его будущим в разнообразных ракурсах, в другом времени… Он нашел в себе и жадность Фаины, и мелочную гадость Ипполита, и патологическую обстоятельность, и страсть к безоглядному обжорству и пьянству, и тщеславие, и многое другое, что видел в окружающих его персонажах. Потому и видел, что узнавал свое. И таким образом мог понять другого. То, что он не мог приписать себе, обнаружить в своих закромах хотя бы под увеличительным стеклом, вызывало в нем глухое непонимание и недоумение. Мать, отец, Мартин всегда были его частями, частицами, а после смерти перешли в полное распоряжение — он принял их окончательно, боролся и спорил с самим собой. Какими они были — живыми, он не знал, и это иногда ужасало его, как может ужасать жизнь в мире теней.
А вот с Аркадием все пошло не так. Почти сразу разочарование: лагерные истории надоели, собственное пространство не расширяется, новых ракурсов не предвидится. Старик оставался со своими глупостями, смешными страхами, дикими увлечениями, невежеством с точки зрения современной науки… Потом что-то начало смещаться — непостоянство Аркадия, его смешные и неуклюжие выходки, искренние слова, готовность всегда выслушать, накормить, помочь, утешить, их долгие беседы ни о чем, раздражавшие Марка, и в то же время такие необходимые… и главное, неизвестно отчего вдруг вспыхивающая жалость, недостойная сильного человека — то к согнутой спине, то к случайному слову или жесту, то к улыбке — все это вытащило Марка из его постоянной скорлупы; перед ним был человек в чем-то очень похожий на него, близкий, но другой, другой!.. Не вписывался в чужое пространство: выпадал — и оставался. Марк даже принимал от него слова утешения и поддержки, потому что чувствовал себя сильней старика. «Не так уж мне плохо, — говорил он, карабкаясь по темной лестнице, — вот Аркадию плохо, а он все равно жив, и даже веселится…» Он возвращался от Аркадия, будто выплакавшись, обретя мир под ложечкой, где жила-была его душа.
Он, конечно, не верил в нее, отдельную от тела субстанцию — смешно даже подумать! Не верил, но все равно представлял ее после своей смерти — трупиком с ободранной кожей и замученными глазками…
«Это навязчивое желание представлять себе несуществующее, плодить иллюзии и заблуждения, и погубили во мне ученого, который обязан разводить далеко в стороны то, что есть на самом деле, и что копошится, колышется во мне самом…»
Он вспомнил, как говорила ему Фаина — «у тебя раздвоение души, ты не живешь мыслью, врешь себе… а вот я — живу…» — и тут же страстно грешила, объясняя это долгим воздержанием, тяжелой жизнью в молодости, постоянным умственным напряжением, от которого следовало отвлечься, любовью к сладкому, своей подлостью, наконец, интересом к нему — «ты забавный, молодой, страстный, как с цепи сорвался, дурачок…» И всю эту кашу считала разумным объяснением.
Теперь он видел, что ничуть не лучше ее! Где же, в каком мире живут люди?

Картинки у меня ТЕМНЫЕ, в большинстве своем. И пытаться их сильно освещать на экране не стоит, легко возникает белесость, и не похожи будут.
Это на случай, если любите яркие экраны. Проверено, нужно яркость убирать, тогда изображения ближе к истине.
…………………..

Сделал выставок двадцать за двадцать пять лет. Правда, все больше в своем городе. Москву окончательно разлюбил, и ездить больше не хочу никуда.
Трудов много с выставками, поскольку все сам, кому можно еще доверить развеску картин? Постепенно научился рассматривать весь зал — стенки, картинки на них — как одну большую картину.
Там же комп будет стоять, показывать слайды для редких посетителей.
…………….
Официальные открытия не люблю, особенно этих тупых чиновниц из мерии. Бывшие двоечницы, с детства мечтали быть начальницами. Сбылась мечта…
Книг «жалоб и предложений» давно не завожу. Почти никого не приглашаю, зачем давить на знакомых, им ведь неудобно отказать. Я их понимаю, трудно поверить, как это — человек занимался одним, потом другим, потом чем-то третьим… Несерьезно как-то. Люди старшего поколения не понимают.
………………..
Самое приятное — первый момент после развески. Сядем с Ириной, смотрим. Довольно тяжелая работа, усталость налицо. Но приятно. В зале никого, тихо, это хороший момент. Видеть свои картины на большом расстоянии и в хорошем месте — интересно, дома к ним привыкаешь.

………………………………

Без огнеметов и железных псов постепенно входит к нам «451 градус по Фаренгейту».
Происходит вытеснение сложного простым, глубокого — поверхностным, нервного и драматичного — туповатым оптимизмом. Но вообще-то прогресс: в 1984-ом мне виделись подвалы, а теперь — лужайки, свои люди собрались у костра, каждый что-то помнит еще…
Разве не прогресс?..

МАРК и ШУЛЬЦ

Марк к нему первому пошел — интересно, да и недалеко.
Всего-то два с половиной коридора, три лестницы, минут двадцать нормальной ходьбы. И сразу попадаешь на место, не то, что к другим идти — закоулки, тупики, коммунальные вонючие квартиры, огромные общие кухни с десятками замусоленных газовых плит с табличками над ними, посредине сдвинуты столы, на них грудами пальто, шубы, плащи, пиджаки, к ножкам жмутся ботинки и ботики, сапоги и туфли, по углам разбросаны шарфы и варежки… Двери, двери, везде гомон, рев, звяканье металла о дешевый фаянс — везде жрут, панически жрут и веселятся. Выбежит порой из ревущей смрадной дыры мужичок, видно, провинциал, прибыл на защиту или поучиться, ошалело покрутит головой, схватит пальтишко и бежать. Но не тут-то было, за ним вылетает девка в чем-то блестящем с большими пробелами, поймает, обхватит, обмусолит всего, уведет обратно… Или попадаешь на площадь, пересечение трех коридоров, и вдруг навстречу множество детей на самокатах и трехколесных велосипедах, мчатся по скользкому линолеуму, визжат, падают… Или инвалиды навстречу, сплошными колясочными рядами, не протолкнешься, пенсионеры афганского призыва — пальба, мат… Завязнешь с головой, забудешь, куда шел, очумеешь от непонимания, и, завидев креслице в углу, уютный свет-торшер, столик с журналами, приползешь, сядешь, положив голову на грудь… Очнешься глухой ночью, коридор пуст, где ты, что с тобой было, куда теперь? Даст Бог, к утру найдешь.
А к Шульцу идти было просто, он вокруг себя пошлости не терпел — и Марк пошел. Многие, правда, говорили — не ходи, заговорит, обманет, заворожит… Другие, напротив, советовали — не враг, а свой, понимаешь?.. — и противно так, многозначительно поднимали брови. Третьи только о пользе дела: Шульц любит искренность, увлеченность, слабых ободряет, обязательно что-то подскажет, и поможет.
……………………………………………
Вблизи он был еще выше, и не такой молодой, каким смотрелся на расстоянии, сухощавость оказалась не гибкой, чувствовалась окостенелость хрящей, выпирали пропитанные солями сочленения, с большим сопротивлением гнулась поясница. Пригласил сесть, отошел от стола, глянул через плечо, во взгляде вдруг обожгла заинтересованность. Марк привык к недосягаемости и чопорности прибалтийских величин, над которыми посмеивался Мартин, а здесь чувствовалось — уязвим, как любой теплый человек, и в то же время попробуй, одолей! Неуловимым движением достанет кольт, пальнет из-под руки, не целясь… «Ошибка резидента», «В эту ночь решили самураи…» и прочая чепуха тут же полезла юноше в голову — карате, у-шу… Вот что значит не настоящий интеллигент! Ценишь высокое, вот и питайся себе чистым нектаром, так нет!..
……………….
— И о чем же вы с ним толковали? — с наигранной наивностью спросил Аркадий.
— О Жизненной Силе, конечно, о чем же еще, — мрачно ответил Марк.

……………..
ФРАГМЕНТ ПОВЕСТИ «ПАОЛО И РЕМ»
Про эту повесть я мало говорю здесь, почему? Она про двух художников. Читатели-художники всё написанное знают, согласны или совсем не согласны, а читатели — нехудожники… боюсь, им не очень интересно…
Но вообще-то, ПОВЕСТЬ НЕ СТОЛЬКО про этих двоих, она про другое.
Когда прерывается преемственность — скачки, разрывы, революции, или просто люди устали думать и страдать… и вдруг понимают, жизнь коротка, лучше сладко есть, крепко спать, чем напоминать себе о временности, смерти, совести, долге и обязанностях…
Тогда особенно становятся важны тонкие ниточки, связывающие людей культуры, помогающие сохранить мир людей, не катиться легко и весело вниз, как нас зовут и призывают. И эти ниточки и связи… вдруг оказываются прочны, долговечны, и общность судеб, понимание преодолевают несогласие и взаимное отталкивание, присущее самостоятельным Мастерам…
…………………………..
………………………….
…………….

странная вещь произошла — Паоло стал сомневаться в своих основах, что было не присуще его жизни на протяжении десятилетий. Началось с мелочей. Как-то на ярмарке он увидел картинку, небольшую…

***
Там в рядах стояли отверженные, бедняки, которым не удалось пробиться, маляры и штукатуры, как он их пренебрежительно называл — без выучки, даже без особого старания они малевали крошечные аляповатые видики и продавали, чтобы тут же эти копейки пропить. Молодая жена, он недавно женился, потянула его в ряды – «смотри, очень мило…» и прочая болтовня, которая его обычно забавляла. Она снова населила дом, который погибал, он был благодарен ей — милое существо, и только, только… Сюда он обычно ни ногой, не любил наблюдать возможные варианты своей жизни. В отличие от многих, раздувшихся от высокомерия, он слишком хорошо понимал значение случая, и что ему не только по заслугам воздалось, но и повезло. Повезло…
А тут потерял бдительность, размяк от погоды и настроения безмятежности, под действием тепла зуд в костях умолк, и он, не говоря ни слова, поплелся за ней.
Они прошли мимо десятков этих погибших, она дергала его за рукав – «смотри, смотри, чудный вид!», и он даже вынужден был купить ей одну ничтожную акварельку, а дома она настоящих работ не замечала. Ничего особенного, он сохранял спокойствие, привык покоряться нужным для поддержания жизни обстоятельствам, умел отделять их от истинных своих увлечений, хотя с годами, незаметно для себя, все больше сползал туда, где нужные, и уходил от истинных. Так уж устроено в жизни, все самое хорошее, ценное, глубокое, требует постоянного внимания, напряжения, и переживания, может, даже страдания, а он не хотел. Огромный талант держал его на поверхности, много лет держал, глубина под ним незаметно мелела, мелела, а он и не заглядывал, увлеченный тем, что гениально творил.
И взгляд его скользил, пока не наткнулся на небольшой портрет.

***
Он остановился.
Мальчик или юноша в красном берете на очень темном фоне… Смотрит из темноты, смотрит мимо, затаившись в себе, заполняя собой пространство и вытесняя его, зрителя, из своего мира.
Так не должно быть, он не привык, его картины доброжелательно были распахнуты перед каждым, кто к ним подходил.
А эта — не смотрит.
Чувствовалось мастерство, вещь крепкая, но без восторгов и крика, она сказала все, и замолчала. Останавливала каждого, кто смотрел, на своем пороге — дальше хода не было. Отдельный мир, в нем сдержанно намечены, угадывались глубины, печальная история одиночества и сопротивления, но все чуть-чуть, сухо и негромко.
История его, Паоло, детства и юношества, изложенная с потрясающей полнотой при крайней сдержанности средств.
Жена дергала его, а он стоял и смотрел… в своем богатом наряде, тяжелых дорогих башмаках…
Он казался себе зубом, который один торчит из голой десны, вот-вот выдернут и забудут…
— Сколько стоит эта вещь? — он постарался придать голосу безмятежность и спокойствие. Удалось, он умел скрыть себя, всю жизнь этому учился.

***
— Она не продается.
Он поднял глаза и увидел худого невысокого малого лет сорока, с заросшими смоляной щетиной щеками, насмешливым ртом и крепким длинным подбородком. Белый кривой шрам поднимался от уголка рта к глазу, и оттого казалось, что парень ухмыляется, но глаза смотрели дерзко и серьезно.
— Не продаю, принес показать.
И отвернулся.
— Слушай, я тоже художник. Ты где учился?
— Какая разница. В Испании, у Диего.
-А сам откуда?
— Издалека, с другой стороны моря.
Так и не продал. Потом, говорили, малый этот исчез, наверное, вернулся к себе.
Жить в чужой стране невозможно, если сердце живое, а в своей, по этой же причине, трудно.