День: 17.03.2005

………………………………….
Тут вместе с пикселями потеряно больше, чем это в среднем случается.
Но пусть уж поторчит, покурит.

……………………………….
Фотография, сделанная этим летом в Таллинне. Бывшая русская школа номер 23 на ул. Тарту мнт. в которую я пошел в первый класс в 1947 году. У подъезда сидит пожилой мужчина, мой друг и одноклассник Элик Маноим, он приехал из Израиля навестить родственников, и пришел вот сюда.
Потом прислал мне фотографию. Лет восемь тому назад и я там был, правда, прошел по другой стороне улицы, чуть повернув голову, взгляда было достаточно. Нечего вспомнить. Во всяком случае, ничего хорошего. Вид этих стен, окон, даже травки, пробивающейся именно там, где она и тогда пробивалась… Не ужас, конечно, — тяжелое недоумение. Это не то ощущение, о котором можно в двух словах. Стоит написать, наверное. То, что существует этот подъезд, одна из немногих деталей, доказывающих мне, что прошлое не полная иллюзия.

/////////////////////////////////////////
Художник возвращается в дом, где жил много лет тому назад, и встречает своего старого кота, который ждал его.
……………………….
Техника. Некоторые графики любят рисовать пером — точками. Другие линиями, пятнами, штрихами, закорючками, как угодно. Есть и такие, которые в качестве графического элемента используют буквочки, а что? Графический элемент может быть любой, дело в масштабных соотношениях его(их) с общим изображением. Бывают чисто шизофренические соотношения, которые разрушают целостность изображения, растаскивают его на элементы. Есть пограничная область — странных картин, которая интересна, выразительна, если техника используется с умом.
Для меня рисовать точками скучновато, предпочитаю более крупные элементы. Но иногда точки дают то, что хотелось бы. И тут на помощь приходит «растр» Фотошопа.

……………………………….
91. Вечер, юго-восточный ветер…

Так и не знаю ничего про новых подвальных обитателей, кроме того, что это люди, людишки, человеки, а сталкиваться с ними я избегаю, если нет прямой угрозы моим друзьям. Я сжимаюсь, когда слышу детский топот — опять бегут! Отвратительное племя, все сметают на своем пути, пинают зверей, поджигают мусорные кучи, лишая моих разнообразия в еде, опрокидывают ведра с мусором, а потом уборщицы клянут котов! А бывают и тихие подонки, которые пытают… От подвала рожки да ножки, где же теперь нам прятаться…
После очередного скандала Серый несколько дней не появлялся, а сегодня снова вальяжно разгуливает перед кошками и делает угрожающие жесты в сторону котов. Он явно неравнодушен к нашей Алисе, старухе — дипломатке, у которой из трех котят один обязательно черный, другой рыжий, а третий серый, чтобы со всеми мир и дружба, да? Иногда коты душат котят, наверное, различают своих и чужих, темных и светлых, вот и старается Алиса всем угодить. И сейчас я все с большим подозрением смотрю на ее животик, скрытый густым мехом. Она столько раз рожала, что ей это раз плюнуть, не успеешь оглянуться, котята тут как тут… Серый от нее не отлипает, провожает и встречает, на улице они ходят парой, сидят бок о бок… Может он сын Васи и его серой кошки, чудом выживший ребенок, и тоже однолюб? Но пока что от этой любви одни огорчения.
Целый день я боролся с ним, пять раз выставлял, а он тут же является и смотрит на меня без боязни. Морда опухшая, изрытая многочисленными следами когтей, глаза серые, немигающие… Боец. И в то же время никаких возражений, беру его руками, он послушен, словно хочет этого!.. Клаус косится на него, вспоминает искалеченное ухо. Макс сжимается, ворчит, из-за этого проходимца чуть не погиб от голода, да и сейчас, бывает, целыми днями сидит в сугробах между девятым и десятым, взъерошенный, несчастный, в глазах жуткий страх… А Хрюша? До сих пор мчится под кровать, взрослый кот, стоит только Серому показаться на пороге. Приходится веником загонять мерзавца в кухню, там под столом у него укромное местечко. Я не изверг, черт с тобой, сиди! Он нравится мне — отличный кот, смелый, верный, но как, как образумить его, чтобы наших не бил?..
Вообще-то во всем есть свой юмор. Вот Макс, домой не идет, боится Серого, бегает вдоль пограничной полосы, остроухий, длиннозубый, черная лохматая гусеница в рыже-коричневых штанах… За ним бежит Серый, могучий, но уже дородный, с животиком, средних лет семьянин, обязательно хочет побить, но не всегда получается. Ведь к нам постоянно вторгаются самые неожиданные личности: вот на днях появился огромный белый с черной нашлепкой на носу кот, весьма пронырливый и не трус, и срочно пришлось принимать меры. И так все время, каждый день!.. И, конечно, этот пограничник успевает проникнуть на территорию, внедриться, собрать урожай с помойных ведер, к тому же, мерзавец, имеет какие-то виды на Алису!.. Так они бегают, один догоняет, другой перехватил, то рыбью голову, то колбаски из общего помойного фонда, и дальше бежит… На таком рационе долго не протянешь, и я помогаю, приспособился — кормлю Макса на бегу или на пограничной полосе, везде, где нет Серого, и тоже приучился нервно оглядываться, не вылезает ли из-за угла щербатая рожа нашего мучителя!..

92. Двенадцатое, плюс два, серое на сером…

Четверг, оттепель, опрокинутый на спину молодой месяц, ловит воздух огромным ртом… Ветер дул бы в левую щеку, если б я мог оторвать взгляд от блестящего наста. Когда же вдали показались два наших дома, я понял, что эти жалкие сотни метров не одолеть, разве что проползти… Вернуться, идти через город? Нищий старик со спутанной бородой, блестящими от недосыпания глазами… А здесь я среди своих, небо, поле, деревья… это моя дорога.
Я прошел свой путь благополучно, недаром обклеил подошвы пластырем, хоть немного, да помогло — и с пользой, потому что краем глаза, а это важно, именно краешком! — заметил господство серых на земле и небе, дым от трубы — светлое серое на сером темном, и много еще разных оттенков серого.
Из-за странных людей в подвале места котам не хватает. В одной из оставшихся комнат владения Клауса, он некоторых туда пускает, а других ни на шаг… в другой ходит Серый, меряет пол толстыми лапами, он обожает кошек, а котов подозревает в распутстве и преследует, сколько хватает сил… есть общая комната, там Серый всех терпит, и даже большого белого, который еще не верит, что брошен, живот позволит ему продержаться недели две. Как только возникнет вопрос о мисках, белому не бывать. Хитрый Клаус не претендует на подвальную миску, вот Серый, скрепя сердце, и терпит его, не спешит драться, а с другой стороны прекрасно знает, какое это нелегкое дело, — Клауса можно разбить, но не победить, начнется ежедневная тяжба, длинные объяснения до хрипа и полной потери голоса, кошки заскучают от такого занудства… И, в конце концов, проигрывает тот, кому есть, что терять. Вот умные коты и не ввязываются в драки, если непонятен исход или есть возможность не замечать. И чем Серому не угоден бедняга Макс?.. Правда, Макс беспардонно, не признавая этикета, пристает к Алисе, но какой же он конкурент?..
И я опускаю руки, признаваясь, что не понимаю. Плохой из меня кот!.. Сегодня каша с кефиром и кусочек рыбы на всех! Люська все равно веселится, азартно и весело носится с ничтожной бумажонкой. Сверху смотрит Алиса — не присоединится ли?.. Ее манишка удивляет белизной. Черные ушли, в комнату прокрался Серый и замер под кроватью. Я сделал вид, что не заметил, может, исправится?.. К слову, о сером — проходя мимо одной из картин, а в ней господствовал именно он, намекая то на желтизну, то на скрытое горение, при этом, однако, холоден… — я понял, что в поисках согласия перестарался. Ощущение достаточности, о котором я разглагольствовал так безудержно, совсем не предполагает покой и мир. Предпочитаю скрытое напряжение, противодействие пятен друг другу, благородную борьбу, тогда проявится сила, без которой наши попытки обречены: тот, кто яростно ошибается, не безнадежен, тот же, кто уныло талдычит безгрешную истину, без силы и страсти, обречен на скуку топтания на месте.

93. Пятнадцатое, чувствую землю…

И выщербленный асфальт, и старую седую траву… Кошки ночью сидели дома, и Сережа тоже. Он щурится — ничего особенного, подумаешь, переночевал… Сегодня кастрюлька каши с салакой. Серый полез к миске, Хрюша ему по морде — р-раз! Люська с другой стороны — два! Он встряхнулся, присмирел, покорно ел то, что ему позволили съесть, вылизал миску и огляделся. Батюшки, окружен со всех сторон! С одной Клаус вылизывает кастрюльку, с другой Макс, моется и поглядывает на своего врага, в присутствии нас он смелеет… тут же горячо любимые кошки, довольно дружелюбный и славный Костик… А сзади стою я, непонятное существо — то кормит, то гонит или требует невозможного… Он сидит, боясь шелохнуться… и я вижу блаженство на его изрытой шрамами морде!.. Он в теплом доме, его не бьют, подумаешь — шлепнули… и даже кормят!..
А потом Люська качалась на моих ботинках и блаженствовала не хуже Серого. На подоконнике распустил брюхо Клаус, в глазах пристальный блеск. Ждет, когда Люська дойдет до кондиции. Алиса, уже нет сомнений, решила доказать нам свою удаль — котята будут! Насчет Люськи есть сильные подозрения… Отчего же тогда заинтригован Клаус? Может, коты обожают беременных кошек?.. Макс занялся Костиком, который всегда под рукой. Тот пытается возражать — сколько же можно… но дружба прежде всего.
Все замирает в доме и за окном. Люська устроилась на моей рукописи, притих и Макс, лежит рядом с Костиком, лапой обхватил своего дружка, оба дремлют.

94. Шестнадцатое, минус восемь… И то, и сё…

Ветер обжигает лоб, под ногами снова нет земли, или она меня не узнает?.. Из подвала выкарабкался возбужденный Хрюша, от его длинных фраз остались окончания. Внизу нахожу бесстрашно разгуливающего Макса, а как же Серый?.. Что произошло?.. Вижу, перегородка, возникшая недавно, повалена, с той стороны бьет дневной свет, льется вода, она всегда откуда-то льется и уходит в землю, когда-нибудь дом дрогнет и поплывет… Зато южной двери, что вчера была заперта, да еще и с глазком, просто нет, снята и унесена! И снова тихо, только гуляет ветер. Были люди и ушли, а я так и не понял, что происходило. Со временем все больше таких событий вокруг меня — что-то происходит и кончается, прежде, чем я понимаю, зачем и почему. Жизнь задевает и бьет нас — мимоходом, походя, не оглянувшись… Страшные звери люди, я боюсь их. Но в конце концов, все кончилось, и мои ребята снова на своих местах, в уголках, щелях и на теплых трубах. Остатки кефира разбавил теплой водичкой, накрошил хлеба, и ели с удовольствием. В коридоре нашел баночку супа, прокисшего, но вполне сносного, и мы принялись за суп. Проходя мимо одной из картинок, я заметил, что черное слишком черно, а белое — бездумно бело, и не отвечает на вопросы отблесков, разбросанных там и тут, ищущих своего начала… Приехала мусорка, гудит и рычит, коты торопливо моются и спешат к ней. Сегодня воскресенье.
Мой узкая тропинка вдоль дома, по ней я хожу в подвал, покрылась тонкой корочкой льда, очень опасной — стоит поскользнуться, как ударишься головой о стенку дома, пористый красный кирпич. Подо льдом вижу серый теплый цвет, это показался камень. Теперь будем ждать, когда над деревьями начнет роиться, мерцать коричневато-красное сияние. Тогда зима окончательно потеряет вес… Снова нет Стива. Предложил вареную картошку Серому, он понюхал и вежливо отказался. Похоже, до сих пор потрясен вчерашним приемом. Подбежал новый подвальный, серо-белый лохматый кот и мигом слопал картошку. Я же говорил, он долго не продержится. Я бы дал ему супа, но Серый отнимет. Через полчаса Серый сунул рожу в форточку, а я побежал вниз, налил супа новому бедняге. Он с жалобными вздохами влип носом в консервную банку, она бывает вылизана так, что сияет почище лампочки.
На коврике Макс с Костиком тоскуют, песен не поют, и даже бросили свою странную любовь. Хрюша залег и спит на заповедном месте, свернулся так, что не знаешь, где голова, а где куцый хвост. А я хожу и смотрю. Главное — смотреть, а не размахивать руками. Посматривать, поглядывать, переходя из темноты к свету, а писать… Это момент — написать, когда все усмотрено. Вот здесь должно быть пятно! И поставил пятно… А у Клауса глаза ревнивые, завидущие, он не хочет, чтоб вокруг меня толпились коты и кошки. Только он! Что я могу сделать! Время от времени подхожу к нему, глажу и говорю, что он все равно мой самый лучший и красивый кот. И, главное, самый умный! А они несчастные, бедные, глупые, кто их пожалеет, если не мы с тобой? Но он не верит мне, я вижу по глазам и ушам. И ему не жаль пропадающих котов и кошек. И его понимаю, и бросить других не могу…

95. Семнадцатое, минус пятнадцать снова!..

И невыносимо дует, а лед присыпало тонким слоем нежного снега; ветер закручивает бледные смерчи, перемещает холодные барханы… Предатели все, и мороз, и снег, и даже эта чертова труба! Согнувшись, передвигаюсь, проклиная ноги, ветер… Редкие ветви на зеленоватом, холодном небе… Февраль не уйдет добром, только хлопнув дверью.
Из подвала — ледяного, доступного всем ветрам и завихрениям, высовывается трагически серьезный Хрюша с глазами позднего Маяковского. За ним Костик, за Костиком Макс, с блестящим бандитским зубом и гривастой башкой… В подвальных черных переходах бело-серый подкидыш, вспомнил вчерашний суп, и в плач… А вот и Люська, примчалась, моя красавица, хвост задран, глаза сияют… Мои подозрения все усиливаются, кажется, нам предстоят котята с двух сторон… Алиса присоединилась к нам в подъезде, шагает шустро, только живот волочится по ступеням. На второй лестнице устала, отдыхает, мы ждем ее…
Так я собрал своих, кормил кашей и остатками вчерашнего обеда. Когда доедали, бесшумно и быстро впрыгнул в форточку Серый, даже не задел края, особый котовский шик, и давай подкрадываться к мискам. Люська, негодница, тут же ему пощечину, хоть бы уважала возраст! Он зажмурился, помотал головой, но скольжение к еде не прекратил. «Поели? Дайте и Сереже тоже! » Он уплетает так, что посуду мыть не придется.
А в коридоре уборщица и мусорщица, орут на пару, клянут котов за лужи и кучи. Тут же под лестницей огромное говно, вещь совсем не наших масштабов, что я не понимаю, что ли! В чем, в чем, а в этом я специалист. Но им наплевать, люди великая нация, все дозволено!
«Котов ваших надо убивать!».
«Вот-вот, чуть что, убивать… Зачем тогда приручали?..»
«Это не мы!»
А ведь знают, что я встречаю своих и провожаю, и никаких куч не позволю в общественных местах. Но бесполезно уговаривать, слабый всегда виноват… Их неприятно удивляет, что каждый зверь имеет свое имя, а не просто «кошка». Привыкли к кличкам.
Я сижу, вокруг меня мусор, запахи, шерсть, из окна дует ветер, на лестнице крик, но я спокоен — поели. Что будет завтра, не знаю, и знать не хочу. Жизнь складывается из моментов, ничтожных движений, мелких усилий… мы отыгрываем у смерти время, день за днем… чтобы в конце основательно продуться.
Когда я уходил, меня догнал серый кот с белой мордой, перегнал и остановился, смотрит. “Вася, живой еще! Все-таки не забываешь наш десятый… “ Худой, и просит есть. Я с радостью вспомнил, что на подоконнике оставил немного каши с рыбным бульоном. Только б не добрались наши! «Вася, погоди!» Нашел кашу, выбежал, а его нет. Пошел к подвалу, вижу — сидит у дверей, значит, не забыл, как мы здесь встречались, разговаривали о кошках, о погоде… “Каким ты был сильным, помнишь, как с тобой дрался хромоногий Стив, как ты гонял нашего бесхвостого молодца, а потом признал его?.. Вася… помнишь Феликса?.. До вас самым сильным был Пушок, его ударили ножом в шею, рана не могла зажить, он раздирал ее, как только покрывалась корочкой, потом начала гнить… он долго умирал, вот здесь, в этой подвальной комнате. И тогда вы поделили власть с Феликсом, и обходили друг друга, зная, что равны… Вася, Вася, наши усилия поддержать жизнь уходят в песок, в эту холодную землю. И все-таки, жизнь складывается из дней, а за день можно и побороться, ты понимаешь это…”
Вася вылизал миску дочиста, стоял и смотрел на меня. Он был сыт, но хотел слышать знакомый голос. Морда одутловатая, посечена шрамами, он стал даже меньше ростом, чем был. «Ну, иди, иди…» Он мотнул головой и пошел, и скоро слился со снегом, как будто и не было его.

96. Восемнадцатое февраля, минус четырнадцать…

Люська и Алиса были заперты дома, в передней лужи и кучи. Алиса тут же намылилась удрать, спешу найти остальных. Ветер разгуливает в подвале широким хозяйским шагом. Никого… Костик, правда, нашелся, этот вечно крутится около дома. Уборщица доложила, что черно-белого украли у той алкоголички. С плохим настроением я двинулся дальше. Кому нужно красть щенка у хозяина, хорошему человеку, что ли? Лучшие люди старухи и алкаши… Наконец, появляется Макс, испуганный, взъерошенный, снова повздорил с Серым? Дома успокоился, набросился на кашу… А я, проходя мимо одной из картинок, увидел, что желтый пустоват, груб, и борется с серым, с которым следовало бы дружить. Так бывает — ничего не видел, и вдруг совершенно ясно! В хорошей картине каждый цвет и пятно на своей вершине, она чудом угадана; чуть в одну сторону — тут же катишься к грубости, в другую — к банальности. Так во всем. Бывают художники, поэты… пока крутятся возле великих, все пристойно, культурно, умно, разве что пахнет скукой… Но стоит шаг влево, шаг вправо, поползновение к побегу, как тут же прорезается пошлость и грубость, видна толстая-претолстая шкура… Одно дело — перекладывать с места на место хорошее, особенно, если сказали, где искать, другое — строить неизвестное самому, обращаясь ко внутреннему чувству равновесия и меры… Рядом со мной Костик, он залез на рукопись и спит. Макс моется и посматривает в окно. Как там наши кошки?..

97. Девятнадцатого, минус шестнадцать…

Солнце, ветер, мороз, дружелюбный оскал февраля. Он еще не мертвец. Всем разбавленного молока… Снег вокруг наших домов тускнеет, выветривается. В подвале нищий кот просит есть… Понемногу собрал своих, Клаус упорно пасет Люську, какие-то признаки обнадеживают его. А я не понимаю этих котовских штук, вижу — живот, и это не радует меня. Вы скажете, какая прелесть, новая жизнь и прочее, а я знаю, как эта жизнь пробивается; смерть трагична, а выживание слишком часто продление агонии. Так быть не должно? Согласен, но чтобы не было, надо приложить силы, и получается — жизнь за жизнь… Интересно, какие у нее будут котята? Может, и Клаус о том же думает?.. Молодые тем временем веселятся. Костик, друг всех котов и кошек, затевает игры. Макс тоже хочет участвовать, он немного взволнован, слюна стекает на густой воротник. Стив загрустил, хотя не прочь поесть, значит, снова нет спекулянта с дорогой колбасой? Хрюша на своем тюфячке, морда курносая и упрямая — «все равно докажу!..» Наши понемногу осваивают девятый подвал, там тише, спокойней, теплей, и овраг ближе к дому.
В конце дня произошла неприятность с Максом. Не выдержав домогательств, от него убежал Костик, и Макс решился напасть на Клауса. Навалился всей тушей, свалил с ног и начал свои непристойные движения… Трудно передать, как это возмутило Клауса! Он стряхнул с себя Макса как ребенка, и глядя безобразнику в глаза, заныл своим самым тонким противным голосом. Макс тут же превратился в плюшевого мишку, в огромного ребенка, струсил, сжался и спрятался под стол. Я понял, что месть неизбежна, если не вмешаюсь, как старший кот. Ухватил Клауса за шерсть на спине, рискуя получить удар железными крючьями. Но Клаус одумался, повернулся спиной и погрузился в дремоту.
Стив сидит отдельно от всех, на неудобном месте, чтобы подчеркнуть случайность визита. Как всегда горд, но ему кисло. Каждый год разочарование — мечты о богатстве остаются мечтами, и приходится возвращаться в нашу конуру. Я не в обиде, он заслуживает лучшего, особым умом не отличается, зато славен своим бесстрашием и железной ногой.
Явилась Алиса и тут же на поиски. Обнюхала, ощупала, обыскала все закоулки и дыры, ящики и щели… Я понял, что скоро! И начал лихорадочно строить и предлагать ей возможности, какие только мог предоставить: тряпки пихал в ящики, освобождал нижние полки в шкафах… Она все это внимательно исследовала и тут же безоговорочно забраковывала. В отчаянии я обратил внимание на ящик с обрезками планок и багета, что на кухне, освободил его, запихнул туда остатки холста, и придумал! — сверху наглухо замуровал и прорезал дыру в боковой стенке, получилась берлога! Она подошла, изучила, подумала — и влезла в темноту. Я с замиранием сердца ждал, чем закончится проба. Наконец, вылезла. Кажется, довольна, во всяком случае, больше не искала, и ушла. Теперь мне осталось только ждать.

98. Двадцать первое февраля, я — девятый…

Всего минус одиннадцать, но ветер режет кожу. Я невольно ускорял шаг, пока не задохнулся… Остановился, посмотрел вокруг. Желтовато-белая замерзшая жидкость, ледяная пустыня, лафа для любителей акварели. Не природа, а застывший понос! Но встретило меня счастье, если использовать это непонятное слово. Были все! Хрюша в каких-то перьях, будто вырвался из лап ку-клукс-клана…. Кошки- вошки, с многочисленными детишками, рыжими, серыми и желтыми… Даже Стив! А главное — Макс пришел! Не поджидал в укромном местечке, как он чаще всего делает, не прокрался, трепеща, по лестнице, а преодолел наш балкон, прошел верхним путем, как взрослый кот! Зуб тускло мерцает, сам доволен… И среди всех мирно разгуливает Серый, друг народа, и никто не опасается его.
Тут я очнулся, шагал, шагал и едва не заснул на ходу, во всяком случае, грезил наяву. Макс не может… Сколько я надеялся, глядя на его попытки понять совокупность движений, ведущих наверх! И Серый не друг им, бредни!.. Но, действительно, придя, собрал всех, кормил, и Макса тоже, правда, в одном из подвальных глухих углов… На ветке, что за окном, ворчит сорока, доносит на Серого, ночью чеченом пробирается на кухню к своей кошке. Сергей явился с опозданием и начал подкрадываться ко всей компании. Хрюша было испугался, но я успокоил его, ведь я здесь главный! Он поверил, с гордым видом прошел мимо Сережи и заехал по ряшке… рядом стоящему Клаусу! Тот не нашел, что ответить, такие тычки без объявления войны кого угодно смутят. Тем временем остальные ели и нахваливали — еще бы, пахло хорошей рыбой, а запах стоит самой еды.
Убежал, дергая хвостом Стив, легко одолел форточку, значит работает нога!.. За ним Клаус — оглядывая каждый угол и прислушиваясь к шорохам. Макс наблюдает игру Люськи с Костиком — то, что позволено Костику, почему-то не разрешено ему… Хрюша лег на свою подушку. Костик оставил Люську, притих и боком прижался ко мне. Хотел укусить, но раздумал, дремлет… Люська, наша распутница, решила проветриться. Снег оседает и глухо хлопает, птица с оранжевой перевязкой долбит кору. Сорока ругает кота с обожженной утюгом спиной, я знаю его — из восьмого дома. Красивый котик, но безумный, на коже розовый сапожок… Слишком много непонятного вокруг нас. Жизнь может быть ужасна, но должна быть понятна. Кто я? Урод среди людей? А среди котов? — ущербный зверь, не способный к мгновенному действию?..
Под балконом в сугробе кувыркается колли с ошейником и обрывком поводка, неопасная для нас порода, добродушный пес. Я спустился, отстегнул поводок, — “иначе тебе хана, — говорю, — не понимаешь, где живешь, поймают и шкуру сдерут заживо…” На балконе в ряд разложены аккуратные кучки, это Хрюша, засранец-аккуратист, свои дела маскировал снежком. К весне снег прохудился и Хрюшина работа вылезла наружу… Да, проходя мимо одной из картин, я заметил, что не получилось. Небо, окно, кот на окне, все само по себе… Начал с неба, нагло слепящего, и пальцами, пальцами втирал чертову эту сажу и очень понемногу страшный краплак, от которого, если переборщишь, в жизни не избавишься… Спустился к зеленому, вот уж ненасытный, ни с чем не сравнимый по наглости цвет, растворяющий в себе все тонкости и оттенки, как нежно-пастельную весну поглощает слепящее лето… Далее, взялся освободить желтый от бьющей в глаза глупости… развенчать делящую окно полосу, и не просто погасить — дать ей потрудиться… Но как можно объяснить котовские эти штучки!..
Забыты кот, окно, якобы деревья, трава… Главное, чтобы свет! — исходил, излучался, вызывал на откровенный разговор, отражался снова и снова… то ослаблялся, то вспыхивал, чтобы исчезнуть на границе картины и мира. Чтобы с первого взгляда стала понятна нерушимая связь вещей. Мир раздерган, раздрызган, мельтешит и распадается на теряющие значение части, и я — на куске холста, и вокруг себя — собираю то, что могу собрать. Может, всерьез, может, игра — на невидимых весах взвешиваю пятна…

99. Двадцать четвертое, плюс два…

Не тает и не тает, ломкая корочка сопротивляется теплу, а рыхлый снежок, серо-фиолетовый, исчезает на глазах — испаряется. Люблю превращения без промежуточной стадии стылой воды и чавкающего месива под ногами… Тропинка моя пока пропускает к дому. Больше всего не хочется шлепать по городским лужам. Когда-то я видел кино про оживление мертвых, через них пропускали особые лучи, труп дергался, извивался… потом открывает глаза и живет снова. Но недолго — начинается разложение, отваливаются руки и ноги, обнажая бледное мясо… Многие городские лица кажутся мне ожившими мертвецами, того и гляди, полезут из них волосы да кишки… Иногда я вспоминаю, что не кот, и думаю о человеческой жизни, радости это не приносит. Люди считают, что хотят свободы и власти над случаем, но очень скоро пугаются или устают, и просят власть или случай — распорядись нами, реши все, и наша совесть чиста будет!.. Вроде бы третьего не дано — сам решай или за тебя решат, но живи, как люди живут!..
Не хочу жить, как люди живут, хочу жить с котами!.. Я закончил человеческую жизнь, отдал долги, и от вас мне ничего не надо, за что бы уже не заплатил сполна… Пусть наступит другая жизнь, без надежд на людей — кормишь котов, пишешь картины, и это — освобождение.
Ветки молчат, ветер утих, снег тяжело ухает и оседает… Костик играл с веревочкой, и убежал. Понедельник, пройдена середина пути, таяние льда начинается.

100. Вечер, вода и вода…

Вода пузырится, лед тает, моя тропинка не пропускает меня. Иду через город, смотрю на серые дома, сугробы, лица… какие-то новые дела у них, не лучше старых, мерзости этой хватит на века… Собрал всех своих, даже Стив и Клаус ждали меня. Стив гордо шествует, не замечая старика с палочкой, Клаус решил выждать и залез под лестницу. Хрюша на ходу смазал по ушам Люське, мстит за свои страдания — кошки не признают его. Сколько раз я говорил ему, — “ не виноватая она, что Клаус присмотрел ее себе, “ — бесполезно, Хрюша не верит. Но каша с остатками жареной печенки отвлекла его. Ко мне на колени прыгнула Алиса, я чувствую , какой жар исходит от ее живота. Шерстка мягкая и чистая у нее, и поет красиво, один глаз смотрит внимательно и спокойно, второй заволокло мутной пленкой. Алиса, мы с тобой старики.