Месяц: Декабрь 2014

Если в картинке или рассказике нет драмы, то на фиг они нужны, эти рассказики и картинки. Иногда хорошо написанные, иногда чуть дурашливо, шепелявящим языком, или тень Платонова едва-едва, так слова поставлены, вроде сам, а вообще-то за спиной стоишь…
Такое расслабление после удачного ужина, а что, нельзя? Рабочая хорошая привычка — как без строчки вечер провести?.. Вроде и не прожит день тогда?
Вам нравится? Мне — нет, я это не люблю. Хотя кто из нас без греха… Но просить прощенья не у кого за эти дела.
Драма не обязательно смертельная, неразрешимая, но должна быть, иначе рассказик, рисунок зарисовкой остается. А что, и то хорошо, и пожалуйста вам — жил-был хороший человек, гулял с собакой или кошкой, и в начале гулял, и в конце также… Ну, и чего ты хочешь, пусть себе гуляет… Улицу знакомую перешел, за угол зашел, историйку литературную вспомнил… у могилки постоял, повторил известные слова, зато классика… Помянул добрым словом…
Ну, что ты придираешься вечно!..
Мне как-то показал учитель — смотри, у Ван Гога, малюсенькое пятно, красноватое, в однотонной почти зелени, а какая в нем сила, напряжение заложено! Ну, можно, конечно, животом вперед, чувствуя свой вес и полноценность… Можно и без того, о чем как-то сказал Пикассо, сунув любопытный нос в картину очень неплохого абстракциониста — «А где же здесь драма?… А ведь могла быть, и среди простых пятен, ломаных линий… встречается иногда… И в старых японских рассказиках с обрывом… но на том месте, где дыхание захватывает, вот в чем сила…
Самого себя любить не запретишь, но прощать себе ничего нельзя, ни-че-го! Особенно, если сделано «одной левой»
С Новым годом, товарищи!

Точка зрения
…………………………………………..

Вечерняя улица
………………………………………….

Как лежало
………………………………………….

Осень, дорога, птицы…
……………………………………………..

Вид на заповедник, где зубры живут
…………………………………………….

Ночная погоня
…………………………………………..

Курильщик
………………………………………

Лестница наверх
…………………………………………..

Цветки
……………………………………………….

Россия зимой (2)
………………………………………………

Перед грозой
………………………………………………..

Склоки партийные

Очень скромный, тихий, в нем есть свои небольшие радости, но не для зрителя, например, красноватое и желтое, что за окном, и слабей невозможно, и сильней нельзя, а небо… эти ничтожные примеси доставляют большие радости и огорчения, и наконец упираешься в предел собственной чувствительности, и больше нельзя, и меньше не стоит… На выставках показывать такие картинки, которые с известной натяжкой можно назвать фотографическими, не стоит, и не хочется, это в сущности «кухня». Но иногда хочется разобраться в собственных мотивах, в различиях близких ощущений… Такие вещи умел довести до полноценной картины разве что Марке, играя на полутонах, весь в дымах, туманах, отражениях… Он — «высший пилотаж», конечно.
……………………………………………….

Это главный наш овощ, доводить до безумия резкости не захотелось, и больше интересовало то, что сзади находится, хотя там, вроде ничего и нет, а корзинка не в счет…
…………………………………………………

Не помню, кто это… имени не знаю, но с изображением много и долго разговаривал не раз. Про этику говорили. Мне спорщиков не нужно, а слушателей лучше кошек не найти.
Меня когда-то раздражали и задевали разговоры про «национальные особенности», про особую русскую этику-эстетику, (не больше, впрочем, чем про еврейскую…) Особенно — этику. Особенности эти на фоне главных общих черт и правил, которые давным-давно прописаны и почти совпадают и в иудействе, и в христианстве, и в еще более древних религиях, и вообще, существуют в виде генетически закрепленных правил популяционного альтруизма, которые в обезьяннем стаде тоже необходимы… Так вот, на фоне главного сходства ничтожны различия… они подобны сортам одного напитка, например, вермута… Когда-то в Таллинне, еще был жив мой младший брат, мы пили вермут из пяти стран, мне больше всех понравился тогда венгерский, но все равно это был вермут во всех пяти бутылках. Русская литература замечательная, но Камю мне ближе Достоевского, а Гари(Ажар) ближе всех, из тех, кого сегодня помню, навскидку, как говорят, привел… Это только сегодняшний треп, не более того…
………………………………………………..

А это уже немного серьезней, была ли в начале, в основе фотография, или эскизик маслом или темперой… не помню, и значения не имеет. Потому что потом вдоволь поводил «мышиной» кистью по изображению на экране, как хотелось. Сине-зеленый да еще с желтым для меня всегда вызов, в начале без любви, но и без вражды, потом все ближе, ближе… это работа не с изображением, вернее, с изображением, которое в нас.
………………………………………………

Заповедник за рекой. Не люблю смотреть туда зимой, когда все замирает от холода — деревья, звери… Как они выживают, меня всегда это удивляет. Я так представляю себе самоубийство — пройти туда, а обратно уже нет сил, и медленно замерзаешь. Но это литература, предпочитаю внезапную остановку сердца. Разговоры…

Неофиты могут любого атеиста доконать, особенно православные, да еще с высшим образованием, да с кандидатским дипломом… Скорей бы уж черная дыра нас благословила. Удивительные люди, знание ума не прибавляет: кто же в этой исполинской круговерти-вселенной нас заметит, кому мы нужны… А им вечность подавай!

http://s015.radikal.ru/i332/1412/ce/318c84f324b2.jpg

КОНЧАЕТСЯ 14-ЫЙ. А, все эти даты — придуманы, договоренность такая между людьми, нужно как-то время делить на осязаемые части, чтобы единым взглядом можно было охватить, и если ругать, то не все, а часть, так все-таки легче жить. Настоящие даты — день рождения и день смерти, они не придуманы, и их изменить, даже в угоду историческим страстям невозможно, и трактовать по-разному трудно, начало и конец отрезка точному определению подчиняются. Так что не относитесь в наступающей дате уж слишком всерьез. Время иронично, и всегда готово нам неожиданную свинью подложить, так что шутим с ним взаимно, мы — ему, оно — нам…
………………………………………………………………..

Они ждут, они терпеливы…
……………………………………………

Иду мимо, вижу -старые рамы наши, лучшие-деревянные, поменяли на ПВХ… Хорошо хоть друзей своих-натурщиков утащить успел…
……………………………………………..

Жизнь заставила — двери полюбил… А потом понял их особую красоту.
…………………………………………

Свет и тени, и мы между ними всегда, везде…
……………………………………………

Кася каждый день общается с листком
……………………………………………

Ждем!..
…………………………………………….

Апология мусора
……………………………………………….

Находки 3-его тысячелетия. Археологи в шоке, многие поседели… (по данным Интернета)
…………………………………………….

Эх, тройка!.. посторонись, прочие народы…
………………………………………………

Эволюция: люди возникли не из гвоздей, а из крючков.
………………………………………….

Опять тени… И свет. И черная плесень. Тоже хочет жить…
…………………………………………….

Херес, или по направлению к графике.
……………………………………………….

Тень друга в нашем общем шкафу… Он умер, а мы еще живы
………………………………………………….

Кончились песни, не поется в предчувствии зимы. Вот и мы…
…………………………………………………

Пришельцы изучают деталь российского звездолета.
— Как ты думаешь, до Марса долетит?
— До Марса… не уверен, а до Луны доберется, думаю…
………………………………………………..

Заснуть бы, и оказаться в следующем году… Или вдруг лопнет-треснет картонная декорация… Но это уже было!..

Акууратность лучше, чем умеренность, но надоедает. К счастью, с ней легче справиться, чем с умеренностью, та черта генетическая, имеет стороны полезные, приятные — и … противные… Полезно, говорят, не нажираться до предела. Но так бывает приятно!.. А люди, умеренные во всем, противны. Но это долгий разговор, и к картинкам имеет отдаленное отношение. И все-таки, имеет. Но только намеком, слегка…
……………………………………………….

Корявенький такой натюрмортик был. Почему был — есть! вот на стенке висит. А я его еще, еще укурочить хочу! Зачем? Не знаю сам, душа просит как стакана водки — ведь горькая, противная, а просит, и всё! Часто, и всё чаще кажется, что вокруг нас только тени, приглаженные образы бесчестия и пустоты, а вещам, особенно симпатичным, не надо это знать… как детям, все наше непотребство знать не надо. Искусство не должно врать, чтобы врать, надо к реальности то и дело прислоняться, а этого стоит избегать — свою реальность строить, с неуклюжими пусть, но своими вещами…
……………………………………………

Ход — куда? Да в никуда! Как китаец полз по каменному лазу к небожителям, есть такой рассказ. Не наверх, не в голубые небеса , а куда-то в черную щель, по кожу сдирающим камням… И это правильно, китаец молодец. А нам… ползти нам некуда, а значит — надо — в НИКУДА!
………………………………………………..

«ИЩУ ЧЕЛОВЕКА!» Это не я сказал, а философ, и много лет с тех пор прошло. Но мало что изменилось. Хотя людей стало гораздо больше! Нет, коне-е-чно, меняется, но человека по-прежнему искать приходится. Вроде бы толпы кругом нас, но каждому в отдельности эту проблему решать, в отдельности… Это вам не выборы выбирать, когда предлагающих себя рыл даже больше необходимости. Каждому — человека ищи!
………………………………………………

Вполне приличная жидкость, ароматный самогон (не рекламирую, вам не хватит), а вот с желтым цветом у меня большие споры, и продолжаются. Потому что люблю, зато и требования предъявляю! А он… самоуверен, самолюбив и подчиняться не привык. Вот и получается порой… скандальная обстановка. Зрителю не видно? И хорошо, хорош-о-о… зачем расстраивать добрых людей.
…………………………………………..

Двойное нападение было, по разным мотивам, думаю, но не признаются, свои кошачьи тайны берегут.
……………………………………………..

Такой есть автопортрет, ему много лет, но главное — он пальцами написан, и маслом по неподготовленной бумаге, а это грех, большое преступление против химии. Но живет, хотя не блестит, конечно, еще бы ему блестеть! А все остальное — еще неправильней, само слово композиция произносить не хочется. И бумажку положил, зачем? Без бумажки как-то тоскливо было. Положил — и что-то в голове щелкнуло… и слегка уравновесилось. Вспомнил вдруг Петрова, который Водкин, он же Селедкин… Привет, Селедкину! а почему… А вот потому! не скажу, почему…
……………………………………………..

Сама сдержанность, умеренность и почти аккуратность, а с заоконным светом ба-альшие проблемы были… да и остались. Иногда хочется, ярче! сильней! жестче!.. красивше!!! а потом очнешься, возьмешь себя в р-р-руки!!!! И ничего, оказывается — ничего! А иногда не просто ничего…
…………………………………………..

На балконе ласточки гнездо слепили. А вторая пара тоже захотела, и рядом начала лепить. Непорядок! Вызвали на «стрелку»… Но кончилось благополучно, они же, хотя и двуногие, но другие… И договорились, теперь два гнезда рядом. Болгария, теплая страна. Буду жив, приеду весной… надеюсь, снова прилетят…

Пес из Плимута, старые часы…
…………………………………………..

… тьма сама заглянет тебе в глаза (Ф.Н.)
………………………………………………

Мечта аутиста
…………………………………………

Знакомство
…………………………………………

Всего понемногу
……………………………………………

Кусок стены над столом. Теперь эти картинки в Серпуховском музее.
…………………………………………………

Пряники и вино. Еще пакет, прозрачный.
………………………………………………

Ночной разговор. Про крутые повороты, я помню, говорили…
………………………………………………

Вечером. Много было дней, о которых вспомнить нечего, и кажется, выкинь их и соедини наполненные и удачные, получится удачно прожитая жизнь. Но это — ошибка…
………………………………………………

Ночной путь. Живопись на стекле. Осталась в одной из квартир. Если живешь в одном месте полсотни лет, то этих квартир набирается немало. А потом ходишь по городу, как по чужому месту, вроде бы, и здесь жил, и здесь… но вспоминаются только отдельные дни и отдельные лица.
…………………………………………….

Ночь, поселок, гуашь… Не любил гуашь, но если маслица добавить, или желток, то терпимо получается, вот уже тридцать лет ей, а ничего не сделалось. Подарил недавно хорошему человеку.
…………………………………………..

Ну, пятна получились, и с синим как-то примирился…
………………………………………………….

Пейзаж с одиноким домом (фрагмент)
………………………………………………..

Перед дорогой. И все «не настоящее»: и кот вылеплен, и дорога нарисована… и пусть…
………………………………………………

Зимняя Россия. Темнота и холод, главное, что в памяти осталось. Это не для жителей городов.
…………………………………………..

Оч. старый эскизик на доске.
………………………………………………

(О статье Сергея Яковлева «Писатель и народ: русская этика в творчестве Битова»)
http://samlib.ru/z/zajcewa_e_a/n-n.shtml
Написала Елена Зайцева. Хорошо написано. Несколько сложновато только. Не для Битова сложно, и Яковлев, наверное, поймет, хотя вряд ли согласится… это для моих мозгов слишком, так что моя беда. Устал за жизнь слушать об особой русской этике. Также, как об эстонской, еврейской… Этика она для всех этика, пока на одном шарике умещаемся, а про людоедов говорить не хочется… Тема эта во мне давно истлела, простите. Не знаю, не вижу в Битове «мучительные попытки обрести национальную идентичность». Об Армении книга и «Аптекарский остров» — лучшие, на мой вкус у него. Вообще, все эти разговоры «о русскости» напоминают о «Нашем современнике», о Кожинове… а мне казалось, это уже археология. Говорить об особой русской совестливости сейчас… ну, как-то неудобно даже. С особой силой проявлена сегодня бессовестность всего мира, и Россия не лучше, уж точно. Как всегда, и как везде, есть отдельные люди, с совестью и талантом, и какая мне разница, русские они или японцы, негры или евреи. Дело десятое, искусство универсальный язык… да и вообще не язык, а шире — система образов, понятных и русскому, и китайцу, и еврею. И строится она по законам, присущим нашим «серым клеточкам», куда от них денешься. И без «подкорки» дело не обходится, конечно. Картинки, книги… бывают плохие, очень плохие — и хорошие. Очень хорошие — редко. И тогда мы смотрим, читаем… и там люди, жизнь, а какой они национальности, на каком языке написано… дело десятое, мне кажется.

Разговоры про живопись не люблю, но спросили — отвечу, все-таки, год кончается. Какое название для него, на языке художника, скажем так. Прошлый год был годом старых вещей. Этот — год мусора, я понял красоту заброшенности и никчемности. И еще — годом кривых гвоздей бы назвал. Кривой гвоздь лучше прямого, интересней: перед лицом торжествующей полезности я — за бесполезность.
Вообще, я сильно умных не люблю, знаю наперед, моя история покажется им глупой. Одни люди боятся умереть, потому что любимых оставлять придется. Другие боятся беспомощности и слабости. Третьи — им исчезнуть страшно, невыносимо и непонятно… А есть такие, для которых все на свете — преодоление, своего рода экзамен. И они боятся смерти… ну, боятся не выдержать испытания, да, для них еще один экзамен. Кажется, уже все экзамены сдал, но эти люди так не считают, экзамены на преодоление у них каждый день почти. И смерть — последний экзамен. Смешно, как это не выдержать, вроде нет такого на света слабака, который смерть не выдержал бы… А вот так, и это с детства в крови, все — испытание, всё! Каким-то краем и меня это задело, такие детские годы были… Но я все-таки чуть погибче… послабей…
……………………………………………………………………………………….
……………………………………………………………………….

Оч. старый портретик, за 30 лет ему, наверное, а точно не знаю, не подписан. Значит, нигде и не выставлялся. И правильно.
…………………………………………..

Картинки за спиной. Сейчас там висят другие.
С Новым Годом, и с надеждой на возрождение ЛИЧНОСТИ, на новое ВОЗРОЖДЕНИЕ.
……………………………………………..

Участники натюрмортов на балконе, в непринужденной обстановке
………………………………………………

Осень. Эта репродукция мне не нравится, картинка мягче. Правда, с годами меняется отношение к цвету, хочется его поменьше. Это усложняет задачу художника, когда отношения становятся тоньше.
……………………………………………….

Это про гвозди, редко так бывает, но я уже все, что хотел, написал, там внизу еще есть гвоздь, и что-то написано.
…………………………………………….

Год кривых гвоздей. Ни сколотить, ни склеить жизнь никому не удастся, ни идиотам-писателям, ни идиотам-политикам. Жизнь растет как трава, как дерево: вы не прикажете дереву — вот здесь вырасти ветку, а не здесь.
…………………………………………….

Более упорядоченно, иногда не хватает тишины…
……………………………………………….

А это про мусор. Про него в начале написано.
……………………………………………….

……………………………………………….

Жизнь настолько сложная случайность, что для ее описания не годится никакое сокращение. Математики знают. Описать жизнь — это прожить ее снова, она и есть собственное описание. Никакая формула, никакое сокращение не поможет. Но есть интересный подход — «ассоциативно-аналогический», это искусство. Оно создает другую реальность, в чем-то похожую, или верней — напоминающую о прожитой жизни.
…………………………………………….

……………………………………………..

………………………………………………

Последняя победа Бориса. Где-то, кажется в «Перебежчике», я писал про старого кота, о том, что сильная личность с трудом переживает старость, не может примириться с ней. Со злостью и проклятиями, да, и с этим трудно бороться. И я так думаю, как тот Серый, что не нужно себе прощать слабость, играть с самим собой в поддавки. Мне мать говорила — » не умер, так делай!» Потом я начал вспоминать, а когда же она это сказала… Так и не вспомнил…
……………………………………………….

И про гвозди уже писал.
……………………………………………….

Вообще-то подборки почти всегда случайные, но в непростом смысле — что вдруг показалось интересным. Может и не совсем понравилось, но задержало взгляд. Это вопрос внимания. Насколько оно сконцентрировано… или рассеяно. Сегодня рассеяно. Посмотрим, самому интересно!
…………………………………………….

Это в прошлом, уходящий интерес. Здесь слишком много от оптики еще. И все внимание на точности. Детали есть лишние, конец года — и видно.
…………………………………………..

Сейчас убрал бы лишнее…
…………………………………………….

Цвет ленты! Давно исправил, а эта еще жива. Но, в конце концов, преимущество техники, — можно оставлять варианты.
………………………………………..

Есть лишнее!
……………………………………………..

Слишком видна манера, стилизация. В дальнейшем делал не так.
…………………………………………….

Розовое вылезло, а в целом то направление, которое интересно сейчас — ближе к живописи пятен.
…………………………………………………

А тут уже ничего не извлечешь, некуда идти… Разве что открытку сделать, но я не занимаюсь этим…
……………………………………….
Вывод. Прав Колмогоров, случайность-то случайность, но разная степень простоты 🙂
Мы подстерегаем случай, но напряженный должен быть процесс.

Из проб, названия к которым кажутся притянутыми. Дело, видимо, в расстояниях между разными пятнами, при которых они еще что-то знают, чувствуют друг друга. В сущности, исследование собственной чувствительности, а что от этого зрителю… наверное, ничто…
…………………………………………

Русалка в осеннем лесу, я за нее переживаю…
………………………………………..

Вид из окна двадцатого дома «В», в котором я жил с Васей и Феликсом много лет, здесь я начал рисовать, и писать рассказы тоже. Про эту квартиру я писал в повести «ЛЧК» (старый художник возвращается после многих лет неволи в свой дом, к своим картинам, и кот его ждал много лет, и выжил поэтому…) Но вид из окна столько раз повторял, сначала глядя вниз, а потом вовсе никуда не глядя писал и рисовал, так мне интересней казалось… Видимо после этих видов я стал осторожней и внимательней приглядываться к цвету…
…………………………………………..

А этот разбойник жил на воле, около дома напротив, через дорогу, он спал на балконах первых этажей, и я звал его Серый, а потом у него появилась кошка, и он с ней не расставался до самой смерти, а она потом перебралась в соседний дом и скоро умерла.
………………………………………..

А за этим домом напротив, он был десятым «Г», кусты росли на поляне, за ней овраг, в нем похоронены многие мои друзья. Когда долго живешь в одном месте, по-иному воспринимаешь время, а жизнь, которая где-то далеко, например, в столице, всякие люди там, их интересы… все кажется гораздо мельче, чем если был бы втянут в их суету. Смешно, когда тебя зовут из кармана собственных штанов, а ты спешишь ответить, трудно к этому привыкнуть. Неужели нужно так спешно о чем-то говорить, слушать, отвечать?.. Что, на земле так много стоящего внимания?..
…………………………………..

Одна чайница из Казани, другая из Израиля. Чай самый интересный и нужный напиток, за ним только красное вино, если хорошее. По действию чай вину не уступает, если заварки не жалеешь, конечно.
……………………………………………

Свечка, желтые листья… полка, на ней когда-то стояли книги, а потом я их отдал, перестал читать. Чужая жизнь со временем перестает интересовать всерьез… за исключением нескольких людей, лица и истории которых врастают в собственную жизнь. Но очень мало таких.
……………………………………………

Можно сказать — «вид на пейзаж», по воспоминаниям, что-то смешалось за много лет…
…………………………………………….

Старое масло. Пусть постоит лет сто. Говорят, для живописи только ценней станет. А они маслом писать не захотят… Ну, и пусть живут как хотят, а масло и их переживет.
…………………………………………….

Ключи от квартиры, в которой давно пусто.
………………………………………….

Окно за мусоропроводом на первом этаже.
………………………………………….

Масяня спит на Мунке, а Мунк на принтере, а принтер на столе, а стол… Давно никого нет.
……………………………………………..

Кася в кухне, где синий и фиолетовый на стене.
……………………………………………..

Рябина на земле, еще тепло.
………………………………………………..

Кусок стены за спиной, когда сижу за столом…
…………………………………………

На тему… Вспоминая одного художника… Не подражая…

Паоло нагнулся и притянул к себе сверток.

Сначала он подумал — подмалевок, настолько все убого, небрежно — и темно, темно!.. Потом разглядел основательность и выписанность главного — похоже, эскиз?.. Но постепенно, глядя в унылую черноту, он начинал видеть в ней последовательность, и замысел. Это была работа мастера, но настолько чуждого ему, что он передернул плечами.
— Это никогда не купят!..
Он снова поймал себя на этой мысли! Разве в купле дело, творчество не продается, он десять тысяч раз говорил это ученикам, привык говорить.
— Но картина должна продаваться, как же… А кому интересна эта мазня?
……………………………..
Но он понимал, что все не так. Не так, как он хотел думать всю жизнь.
Простое дело, и печальное — все состоит из света и тьмы.
О свечении, слабом, но упорном, из самой тьмы, из глубины отчаяния и страха, говорил этот парень, Рем .
А Паоло не хотел — мечтал только о свете. Всю жизнь. И создал — да!.. сияющую гениальную поверхность огромных холстов, пустоту, населенную мифами и героями с тупыми лбами!
Нет, нет, парень ошибается!
Он еще раз посмотрел на холст.
Этот художник его достал! Мазня!
……………………….
Нет, не мазня, он уже знал. Композиции, правда, никакой. Устроено с убогой правдивостью, две фигуры почти на краю, у рамы, остальное пространство еле намечено широкими мазками, коричнево-черными, с проблесками желтизны… Помещение… в нем ничего!.. Вот пол, вдалеке стены, там узкая щель двери… Старик стоит лицом, но толку… лицо почти опущено, только лоб и нос, и то как-то все смазано, небрежно, плывет… плывет… словно время останавливается… Перед ним на коленях парень в драном халате, торчат огромные босые пятки… Понятен сюжет — блудный сын, он сам писал его, оборванец возвращается в богатый дом отца. Но и лохмотья можно показать с лучшей стороны, чтобы смрад не лез в нос! Зачем! Тема достойная, но… этот нищий возвращается в такую же нищету…
Он смотрел, и с него слетала шелуха собственных слов, и доходило все значение сцены, вся эта плывущая, уходящая в вечность атмосфера,
воздух, отчаяние
скупые детали без признаков времени,
везде, навек, намертво, навсегда…
… Пока не схватило за грудь и уже не отпускало.
Не в раскаянии и прощении дело, хотя все это было показано с удивительной, безжалостной простотой.
Дело в непоправимости случившегося, которую этот художник, почти ребенок, сумел угадать.
Ничто нельзя вернуть, хотя можно и простить, и покаяться. Дело сделано, двое убиты навсегда.
Нет, этого он не мог принять.
Он даже готов был простить этому Рему темноту и грязь, запустение, унылость даже!.. И то, что раскаяние и прощение показаны так тихо, спокойно, можно сказать — буднично, будто устали оба страдать, и восприняли соединение почти безучастно… Паоло знал — бывает, но это ведь картина! Искусство условно, всего лишь плоскость и пигмент на ней, и из этого нужно сотворить заново мир, так создадим его радостным, светлым…
Что-то не звучало. Ладно, пусть, но здесь сама непоправимость, это было выше его способности воспринять. Он сопротивлялся всю жизнь, всю жизнь уходил, побеждал, убегал, откуда это — непоправимость случившегося…
А ведь случилось — что? — его жизнь случилась.
Выбирал — не выбирал, она случилась, непоправимо прошла. Истина догнала его, скоро догонит, и картина это знала.
Он отодвинул холст. Парень сошел с ума. Кому это нужно, такая истина на холсте…
Далее был портрет старухи, получше, но снова грязь!.. Руки написаны отлично, но слишком уж все просто. Что дальше?
А дальше было «Снятие с креста», тут он не выдержал. Пародия на меня, насмешка, карикатура, и как он посмел принести!.. Убогий крест — вперся и торчал посредине холста, бездарно и нагло перечеркивая всю композицию, тут больше и делать нечего! Грязь и мерзость запустения, помойка, масляная рожа и брюхо в углу… две уродки, валяются у основания. И сползающий сверху, с тощим отвислым животиком, и такими же тощими ляжками Христосик… Где энергичная диагональ, где драма и ткани, значительность событий и лиц, где мощь и скорбь его учеников?..
Умение посмотреть на себя со стороны помогло ему — он усмехнулся, ишь, раскудахтался, тысячи раз облизывали тему до полного облысения, не вижу умысла. Написал как сумел. Кстати, откуда у него свет? Нет источника, ни земного, ни небесного… А распределил довольно ловко. Нет, не новичок. Зловредный малый, как меня задел…
И не отрываясь смотрел, смотрел…
Какая гадость, эта жизнь, если самое значительное в ней протекает в грязи и темноте…
Он удивился самому себе, раньше такие мысли не приходили ему в голову. Жизнь всегда была, может, и трудной, но прекрасной.
— Последние месяцы меня согнули..
— Ну, нет, если есть еще такие парни, я поживу, поживу…
— Чего-то он не знает, не учили, наверное, — общему устройству, сейчас я набросаю, а завтра просвещу. Способный, способный мазила, меланхолик, грязнуля… из него выйдет толк, если поймет равновесие начал.
— Все дело в равновесии, а он пренебрегает, уперся в драму!
— Пусть знает, что жизнь прекрасна!
— Не-ет, он ошибается, он не должен так… он молодой еще, молодой, что же дальше будет?..
— Не все так печально, нельзя забывать о чуде, теплоте, о многом. Да…
Он вдруг понял, что говорит вслух, все громче, громче, и дыхания ему не хватает. Тяжело закашлялся, задохнулся, замолчал, долго растирал ладонями грудь..
— Нет, нет, все равно так нельзя, он должен, должен понять!..
Пересиливая боль в плече, он поднял руку и взял со стола небольшой лист плотной желтоватой бумаги, свое любимое перо, макнул его в чернильницу, до этого дважды промахнувшись… и крупными штрихами набросал кисть винограда с несколькими ягодами, потом еще, потом намеки на ягоды, крупный черенок… и с одной стороны небрежно смазал большим пальцем.
Гроздь винограда. Картина как гроздь, свет к свету, тень к тени… Пусть этот любитель ночи не забывает про день!
И положил бумажку на холст. Что у него еще там?..
Несколько графических работ. Он небрежно рассыпал их по полу, глянул и внутренне пошатнулся. Мощь и смелость его поразили, глубоко задели. Опять наброски, где разработка? Но это был комариный писк.
— Невозможно, невозможно… — твердил он, — так легко и небрежно, и в то же время безошибочно и сильно. Вот дерево, листва, что он делает! Не подражает форме листа, не пытается даже, а находит свою смелую и быструю линию, которая ничуть не похожа, но дает точное представление о массе листьев и нескольких отдельных листьях тоже. А здесь смазывает решительно и смело, здесь — тонкое кружево одним росчерком, а тут огромный нажим, а эт-то что?… пальцем? ногтем? щепкой?
Черт знает что, какая свобода в нем!..
Он вспомнил своих учеников. Айк — умен, талантлив, все понимает, но маломощный, и будет повторять за ним еще долго, а, может, никогда не вылезет на свою дорогу… Франц — сильный, своевольный, но глупый, самодовольный и чванливый, а ум нужен художнику, чтобы распорядиться возможностями… Есть еще Йорг, тот силен, но грубоват, и простоват… в подражании мне доводит все до смешного и не замечает. Хорошие ребята, но этот сильней, да…
— Парню нужно доброе слово, поддержать, поддержать!.. Ровесники — недоброжелатели, завистники, загрызут, заклюют от зависти.
— Но совсем непримирим, совсем, это несчастье, он не понимает, темная душа…
— Говоришь, а завидуешь.
— Мне нечему завидовать, делал, что хотел.
— Устроил себе праздник, да?
— Может и другие повеселятся.
— Короткая она, жизнь-то, оказалась, как выполз из темноты, так и не заметил ничего, кроме радости.
— Бог мне судья.
— Пусть тогда лучше Зевс, мы с ним поладим…
— Душой не кривил, писал как жил, делал, что мог.
— Ну, уступал, уступал… так ведь ерунду уступил, а на деле, что хотел, то и делал.
— Может, недотянул?..
— Прости себя, прости…
— Все-таки печально кончается… Не хотел этого видеть, да?
— Ну, не хотел, и что?
— А вот то, повеселился — плати…
— А, ладно…
Он устал от своих слов. Ладно, да, да, да… Ну, и пусть.
— Пусть…
— А парню скажу все как есть, может, польза будет.
………………………….
Теперь он был доволен. Нашел, что сказать. Всегда готовился к разговорам с учениками, это главное — внимание… Хотя говорил вовсе не то, а что возникало в его быстром уме сразу перед картиной. Этот парень… он мне подарок. Вот как бывает, а мог бы его не знать. Значит не все уж так плохо, есть художники, есть… И я еще пригожусь, не все забыто. Ведь он ко мне пришел, ко мне… совсем молодой, а не к кому-нибудь из новых, да.
Он почувствовал себя почти здоровым, встал и отошел в угол, где за небольшой ширмой стояла удобная кушетка. Здесь он раньше проводил не одну ночь, после того, как заканчивал картину или уставал так, что идти в дом не хотелось. Он лег и затащил на ноги тяжелый шотландский плед, который подарил ему Айк. «Хороший парень, но нет в нем мощи… изыскан — да, но я был сильней… А этот.. как его, Рем?..»
— Сделает как надо…
— Живопись, все-таки, излишне темна, грязновата…
— Но какая смелость!…
— И если избежит…
— Если избежит, да.
— Не надо больше об этом, хватит…
— Сам-то?.. А что?.. Прошелся по жизни как ураган.
— Но многое только краем, краем…
— Не угождал, нельзя так сказать…
— И все же…
— Ну, и что?
— А то!.. Оказалось куда печальней, чем думал.
— Справедливо оказалось…
— И еще хочешь, чтобы красиво кончилось? Не много ли?..
Что делать, он хотел жить, и это было главным.
И хотел приспособить свой талант, чтобы сильная живопись осталась, но все же, все же…
— Надо парню сказать — нельзя так сурово…
— Пусть помнит, люди слабы, они другое видеть хотят…
— Это не в ущерб, не в ущерб, если с умом…
— Может, и в ущерб…
Теперь он снова не знал, что сказать. Не про живопись, с ней у парня наладится, все еще ахнут…
— Вот был бы ученик!
— Поздно его учить, разве что слегка подтолкнуть…
— Мое время прошло.
Впервые он сказал эти слова без тяжести в груди, спокойно и безучастно. Закрыл глаза и забылся.

Шагая по выжженному полю, Рем вспомнил еще одну картину Паоло, она висела в том же музее. Та самая, знаменитая на весь мир «Охота»! Паоло решил, пусть покрасуется на людях до осени, а потом отправится в Испанию сложным путем: ее, огромную, навернут на деревянный вал и повезут через несколько стран, и даже через горы. Дело стоило того, испанец, король, платил Паоло бешеные деньги за эту совершенно невозможную, невероятную вещь.
Картина была гениальной, и Рем, при всем возмущении, это понимал.
Гениальной — и пустой, как все, что выходило из-под кисти этого красивого, сильного, богатого человека, который прожил свою жизнь, беззаботно красуясь перед всем миром, и кончал теперь дни, окруженный роскошью своего имения, раболепством слуг, безусловным подчинением учеников, обожавших его…
Так Рему казалось, во всяком случае.
— Чему я могу научиться у него? — он спросил у Зиттова, это было давно.
— Он — это живопись. Только живопись. Глаз и рука. Зато какой глаз, и какая рука! А в остальном… сам разберешься, парень.
Но вернемся к картине.
Ничего чудесней на свете Рем не видел, чем это расположение на весьма ограниченном пространстве холста множества человеческих фигур, вздыбленных коней, собак, диких зверей… Все было продумано, тщательнейшим образом сочинено — и песок, якобы алжирский, и пальмочки в отдалении, и берег моря, и, наконец, вся сцена, чудовищным и гениальным образом закрученная и туго вколоченная в квадрат холста. Как сумел Паоло эту буйную и разномастную компанию втиснуть сюда, упорядочить, удержать железной рукой так, что она стала единым целым?..
Рем думал об этом всю зиму, ветер свистел над крышей, огонь в камине и печи гудел, охватывая корявые ветки и тяжелые поленья, пожирая кору, треща и посвистывая… Со временем Рем стал видеть всю эту картину, или сцену, в целом, охватил ее взглядом художника, привыкшего выделять главное, а главным было расположение светлых и темных пятен.
И, наконец, понял, хотя его объяснение выглядело неуклюже и тяжело, как все, что исходило из его головы. К счастью, он забывал о своих выдумках, когда приступал к холсту.
Винт с пятью лопастями — винт тьмы, а вокруг него пространство света, и свет проникал свободно между лопастями темноты, и крутил этот винт, — вот что он придумал, так представил себе картину Паоло, лучше которой тот, кажется, ничего не написал, — со временем в его работах было все больше чужих рук. Теперь он давал ученикам эскиз, они при помощи квадратов переносили его на большой холст, терпеливо заполняли пространство красками, следуя письменным указаниям учителя — рядом с фигурами, мелко и аккуратно, карандашом…. Потом к холсту приступал самый его талантливый и любимый ученик, он связывал, объединял, наводил лоск… и только тогда приходил Учитель, смотрел, молчал, брал большую щетинистую кисть, почти не глядя возил ею по палитре, и вытянув руку, делал несколько легких движений — здесь, здесь… и здесь… «Пожалуй, хватит…»
Но на этом полотне совсем, совсем не так!.. Сделано в едином порыве одной рукой.
На ней фигуры застыли в ожидании решительных действий, еще не случилось ничего, но вот прозвучит сигнал, рожок… или они почувствуют взгляд? — и все тут же оживет. Ругань, хрип, рычанье… В центре темная туша бегемота, он шел на зрителя, разинув во всю ширину зубастую пасть, попирая крокодила, тот ничтожной ящерицей извивался под ногой гиганта, и в то же время огромен и страшен по сравнению со светлыми двумя человеческими фигурами, охотниками, которые валялись на земле: один из них, картинно раскинув руки, красавец в белой рубашке, притворялся спящим, и если б не обильная кровь на шее, мертвым бы не мог считаться. Второй, полулежа на спине, с ножом в мускулистой ручище, такой тонкой и жалкой — бессильной по сравнению с мощью этих чудовищ… Он, выпучив глаза, сопротивлялся, ноги придавлены крокодильей тушей, на крокодила вот-вот наступит гигант бегемот… Парень обречен.
Теперь с высоты птичьего полета, общего взгляда, так сказать… В центре темного винта, который Рем разглядел, — бегемот, тяжелое пятно, от него пятью лепестками отходят темные пространства, они заполнены собаками, частями тел людей, землей меж крокодильими лапами… а сверху…
А сверху вздыблены — над бегемотом, крокодилом, фигурами обреченных охотников, над всем пространством — три бешеных жеребца, трое всадников с копьями и мечами… Чуть ниже две собаки, вцепившиеся в несокрушимый бок бегемота, достраивали гигантские лепестки, растущие из центра тьмы, из необъятного брюха… Темные лопасти замерли, но только на момент!.. вот-вот начнут свое кружение, сначала медленное, потом с бешеной силой — и тут же появится звук — лай, вой, стоны… все придет в движение, апофеоз бессмысленной жестокости… И в то же время — застыло на века. Картина на века, на вечность!..
И лежащие на земле умирающие люди, и гигантские туши обреченных зверей, еще полных яростной силы, и три собаки, две с одной стороны, терзающие бок бегемота, гигант не замечал такую малость… и третья, с другой стороны, ей достался шипастый крокодилий хвост, она вцепилась в него с яростью обреченной на смерть твари… и эти всадники, троица — все это было так закручено, уложено, и вбито в ровный плоский квадрат холста, что дух захватывало. Казалось, не может смертный человек все так придумать, учесть, уложить — и вздыбить… довести напряжение момента почти до срыва — и остановиться на краю, до предела сжав пружину времени… И ничего не забыть, и сделать все так легко и весело, без затей, и главное — без раздумий о боли, крови, смерти, о неисчерпаемой глупости всего события, жестокой прихоти нескольких богачей…
Вся эта сцена на краю моря, на пустынном берегу — постыдная декорация, выдумка на потребу, на потеху, без раздумий, без сожаления… лучшее отброшено, высокое и глубокое забыто, только коли, бей, руби… И обреченные эти, но могучие еще звери, единственные в этой толпе вызывающие сочувствие и жалость… зачем они здесь, откуда появились, почему участвуют?…
Рем возмущался — он не понимал…
И в то же время видел совершенство, явление, великую композицию, торжество глаза и того поверхностного зрения, которое при всей своей пошлости и убогости, сохраняло свежесть и жуткую, неодолимую радость жизни.
Вот! Откуда в нем столько жизни, преодолевающей даже сердцевину пошлости, лжи, бесцельной жестокости и убийства ради убийства, ради озорства и хамского раболепия, ради торжества чванства и напыщенности?..
И все эти его слова обрушивались на картину, которая, может, и не заслуживала такого шквала чувств, но он протестовал не только против нее, а против всего, что она собой выражала, а заодно — против жизни и великого мастерства человека с ясным и пустым смеющимся лицом, пустым и ясным, жизнерадостным и глупым, поверхностным и шаблонным… Это он, Паоло, умел все, мог все, и так безрассудно и подло поступал со своим талантом! Он словно не видел — жизнь темна, страшна, а люди жалки, нелепы, смешны и ничтожны… и слабы, слабы…
Это пустое торжество силы и богатства подавляло Рема, унижало, и удивляло — как можно так скользить по поверхности событий, угождая сильным, выдумывая потеху за потехой, не замечая страданий, темноты и страха. Особенно страха, который царит над жизнью и не дает поднять головы.

Воскресное утро
………………………………………….

Старость. Призрачность мира становится очевидной.
……………………………………………..

Картошка в мундире, и ничего не надо.
…………………………………………….

Друзья забыли!..
…………………………………………….

Богатая сестра и бедная сестра
……………………………………………

С мамой
………………………………………………..

Охота на мух
………………………………………………

Уходя, оглянись…
…………………………………………..

У окна
……………………………………………

Мысли вечерние
………………………………………………

Мама уходит
………………………………………………

Без имени
……………………………………………..

Дама с собачкой
………………………………………………

Ты все забыла?..
……………………………………………..

Кто куда, а я — туда…
……………………………………………………

Альбомчик гимназистки, Ревель, 1919г
…………………………………………………..

В сторону графики

В Канаде на русском языке
НАПЕЧАТАНА КНИГА ДАНА МАРКОВИЧА «ПОСЛЕДНИЙ ДОМ и другие повести»

http://www.lulu.com/shop/dan-markovich/poslednii-dom/paperback/product-21860210.html

Тем, кто затрудняется купить книгу через сайт, можно заказать книгу по адресу: altaspera@gmail.com

Книга содержит лучшие повести автора:
Последний дом
Жасмин
Остров
Перебежчик
Немо
Следы у моря
………………………………………………

Наверное, просто картинка, и рисована непонятно почему. Автору не очень понятно. Но настроение штука более тонкая, чем мировоззрение или всякие умственные построения. Смотря на картинку через год… или десять лет, видишь что-то такое,о чем тогда не подозревал. Путь жизни, он с годами становится очень пустынным, совсем одиноким… Ну, провожающие… машут с перрона, даже пробегутся рядом с окном, но это же понятно, отстанут, пойдут по своим делами. Некоторые всплакнут. Они уже все поняли. А вот кот… черт возьми, не хочется об этом… он будет приходить и часами сидеть, ждать… Не хочу этого знать, не хочу…
……………………………………………..

Воспоминание о Сванетии.
………………………………………………

Инструментарий.
……………………………………………

Будущее.
…………………………………………….

Старые часы, придавленное время.
…………………………………………….

Дорожка к городу на холме
……………………………………………..

Соня и Мунк
……………………………………………..

Утро у теплого моря, давно…
…………………………………………..

Всегда утешиться можно, но не надолго 🙂

…………………………………………………………..

Прогулка в полдень. Фрагмент картинки маслом.
…………………………………………………

Мы знаем только образ мира.
……………………………………………….

Собачка из города Плимут, теперь у меня живет
…………………………………………….

Свои углы лучше чужих хором
……………………………………………..

Потом я снял очки, и оказывается, лучше видеть стал — обобщенней, а детали с радостью опускаю.
……………………………………………

Конец всех победителей, они всего лишь временные крючки
………………………………………….

Старый друг, давно мне говорит — «уезжай, пусть будет не лучше, но другое». А я нет и нет, и он меня не бросил.
………………………………………….

По сравнению с жизнью моей, это почти вечное.
………………………………………………

Цветы сухие, фон живописный.
…………………………………………..

Поражение осени
………………………………………….

Смерть все спишет, картинки останутся, про меня забудут, и хорошо, хорошо…
…………………………………………..

Десятый дом, квартира, там половина живописи написана, а теперь мимо хожу, на окна не смотрю…
…………………………………………

Лоджия, 14 этаж, за окном город, страна, которые любил, а теперь разлюбил. Людей не осталось. (Почти, для справедливости заметить надо)
……………………………………………..

Люблю желтый
……………………………………………….

Мой черный кот, всегда со мной, и свет мне еще светит.
…………………………………………….

Робин, мой друг, из зарослей своего Острова наблюдает за дикарями…
………………………………………………..

А этот мой друг — наблюдает из окна
………………………………………………..

Почти современный профиль
………………………………………………

Легче всего уйти -хлопнув дверью. Трудней — тихо прикрыв ее за собой. И почти невозможно — уйти незаметно, а ведь именно так уходит большинство людей. Значит, в большинстве есть и смысл, и сила, хотя преобладает глупость, трусость и слабость. И все-таки…

ТРИ ФРАГМЕНТА

То, что выражено — освоено; если понимаешь, значит сможешь как-то примирить в себе… или примириться. Серьезное творчество — всегда продукт примирения, выражение цельности, часто единственной, которую художник может собрать, накопить, выжать из себя. Я не говорю о таких, как Рубенс, Коро или Ренуар, гармоничных, устойчивых во всем. Я имею в виду таких, как Гоген, Ван Гог… или Зверев, Яковлев… Независимо от масштаба таланта, для них искусство почти единственное выражение той цельности, которой на жизнь им не хватило. Я не говорю о морали, для меня это скользкий лед, я имею в виду соответствие масштаба поступков, отношений и вообще всей личности — творческому результату. Одни просто и естественно распространяют свою цельность на всю жизнь, другие достигают ее на отдельных вершинах тяжелой творческой работой, в картинах, книгах… и совсем не способны поддерживать тот же «уровень» в жизни. Мне смешно, когда говорят о бессмертии души. И вовсе не потому, что я материалист, хотя и это важно. Под конец жизни наша душа — пусть будет это слово — настолько обременена, отягощена, что ясно: она «не рассчитана» на вечность, а только едва-едва выносит земную жизнь и к концу ее не менее истрепана и истерзана, чем тело.

…………………………………………………………….
Как я уже говорил, все, что на границе сферы внимания, вызывает озабоченность, настороженность, растерянность, раздражение и даже страх своей неуправляемостью. Как поступить, чтобы избавиться?.. Вернуться, снова приблизить к себе?.. Невозможно. Значит, отбросить!.. Постоянно что-то оказывается лишним, мешающим, и оно активно выталкивается. Стремишься все время как бы уйти от себя прежнего! На первый взгляд, нет никакого сознательного стремления — новое увлекает и старое забывается. Но это не так: для того, чтобы забыть, надо поработать. Правда, это особая работа, в ней нет сознательного стремления отбросить, есть другое: придать выводам, решениям, результатам, которые отживают свое, законченный вид, черты незыблемости, фундаментальности, монолитности, сформулировать, ясно выразить отношение… То, что ясно и четко выражено, уже не интересно и легко забывается, уходит из ежедневного обращения… или остается в сжатой, свернутой форме — формулой или афоризмом, которые не требуют доказательств и подтверждений.
Формы отбрасывания очень разнообразны — от попыток изменить свою жизнь и измениться самому — освободиться от влияний, связей, иллюзий, страстей, ошибок, собственных убеждений и достижений — до картин, книг. От «самосовершенствования», идеи очень сильной в молодости, до творчества.
В творчестве я вижу много от этого желания «отделаться» от себя. В картинах и книгах уже пережитые состояния, нечто остановленное, застывшее. Если продолжить эту мысль, то результат в искусстве — всего лишь «побочный продукт». То, что выброшено из «сферы внимания» за ненадобностью. Самые высококачественные из всех известных на земле отходов.
…………………………………………….
Что осталось со мной? — то дерево, тот забор… трава у дома… вид из одного окна… запах выпечки из подвала на улице Пикк… несколько слов, несколько лиц… Перечислить — хватит странички, описать — не хватит толстого тома… передать — никак, никогда… Эти люди… они забыты всеми, кроме меня. Они знали то, что теперь знаю только я — один на свете. Как меня звала мать. Про кошку Нюшку, в которую я стрелял из рогатки. Не могу понять, как я мог это делать…. Про плиту в нашей кухне, как ее топили, какой в ней был бачок, в нем грелась вода… Какой был пол под столом у отца. Про Женю З. — несчастный заика, как он всего боялся… Люба… кто о ней помнит, кроме меня?.. Ее «пустая никчемная жизнь», как я тогда считал… Оказывается, помню — она была добра со мной. Мой брат… Никто, кроме меня, не помнит его крошечным, краснорожим существом… он умер уже…
Я бы мог рассказать много историй. Ничего особенного в этих рассказах. Это есть у каждого — какое-нибудь особенное дерево, окно, забытые всеми люди… Теперь они только во мне. Никто не может опровергнуть моего знания. Но и не поддержит его — оно никому не нужно. Меня охватывает ужас. И бешенство — так я устроен, никогда не примирюсь с темнотой, куда ушли те, кто дал мне жизнь или просто сказал доброе слово, улыбнулся… Ужас забытых жизней. Неужели все, что осталось от моего отца и матери, — это я? Ужасно.
Почему это пугает меня? Этим людям больше ничего не нужно — их нет.
Имеет смысл только то, что остается. Жизнь может быть прекрасной, увлекательной, забавной, умной — и бессмысленной, если ничего не останется. В конце концов, может, это естественно, и смысла просто не существует? С точки зрения науки, это бессмысленный вопрос — о смысле… А в басни о вечной жизни я не верю. Куда нам вечную, мы с этой едва-едва справляемся, к концу истощаем свои силы, сморщиваемся, стекленеют глаза, все становится безразличным, душа, или что у нас вместо нее… устает, стареет, изнашивается… Нет, мы не рассчитаны на большее, чем имеем. Я уважаю смерть, она нужна. Она сама ничего не делает бессмысленным, она просто прекращает. За бессмысленность отвечают люди.

Прежде чем говорить о культуре, давайте вспомним про траву, без которой не было бы нас, всех, живущих кислородом. Дальше — на втором месте для меня стоит червяк дождевой, который из самого разного хлама земли создает среду, на которой вся остальная жизнь может расти и питаться. Потом звери, которые если скажут «мяу», то за этим вполне определенное желание, возможность действия. И наконец наши вполне расплывчатые слова, которые очень примерно выражают чувства и желания, возможность действий. Культура тонкая пленка на поверхности жизни, а тут еще мне предлагают различать на ней слабенькие пятнышки — национальность, например. И особые какие-то черты… ну, пусть что-то особенное и есть, но такое это крохотное и малозначительное по сравнению с тем, что делает трава, что делает червяк с землей, и что делают все люди, не думая, и не кичась своими различиями… Тем более, говорить, что кто-то особый, и лучше в чем-то другого… какая все-таки чушь, мы не лучше травы, недолго нам жить при нашей хрупкости и сложности, а останется — земля, трава, червяк в земле, преобразующий ее для новой жизни…

Один мой старый приятель как-то признался – «лучше всего я сочиняю экспромтом на темы, в которых ни черта не понимаю…» Он был с юмором, но не врал. Давно было, я тогда еще не рисовал. Как вспоминаются слова, вроде забытые?.. Нужен намек. Картинка, слово, или звук знакомый… И разом всплывают. Вроде, незначительные слова, события… Но, думаю, важные, иначе зачем бы так, — сразу, целиком проступали… Как изображение на фотобумаге. Мы часто с ним печатали фотографии. Напряженное молчание в темноте, красный фонарик в углу, и в ванночке перед нами чернеет, проявляется – картинка. На ней небольшое событие, или дерево, кусочек двора, где он жил… Неважно, что возникает, процесс важней. Много фотографировали, проявляли пленку, печатали фотографии… Он вырос, и стал говорить экспромтом на незнакомые темы. Стихи писал. Но недолго прожил, до сорока, его тема прервалась. А я сначала лет двадцать гулял, пробовал темы — разные, пока к своим не пришел. Или так кажется… Наверное, оттого моя жизнь длинней, на те самые двадцать пять, что нас разделяют. И расстояние все увеличивается… Желание обладать вещами трудно понять, другое дело – время, особая субстанция; жадность ко времени понятна. Получаем не крупными купюрами, а мелочью минут и дней. Существуют картинки, сценки, слова, события, лица, способные соединять разорванные нити, сращивать концы…

Занятие фотографией, химическое таинство, важным оказалось. Когда начал писать рассказики, тут же вспомнилась темнота и тишина в ванной комнате. Наверное, дом как стоял, так и стоит. Вход во двор через круглую арку, низкий проход во двор, мощенный плотно вбитыми в землю круглыми камнями… Мама говорила, никто теперь не умеет эти камни так вбивать — плотно, надежно. А я думал, неужели, , это же так просто… А потом вопрос сам решился — перестали камнями улицы мостить, наверное, потому что не осталось мастеров. А может просто полюбили ровный скучный асфальт, а разные по цвету и форме камни раздражать начали…

Так многие вопросы в жизни решаются, их обходят и забывают. Но это обман, они снова всплывают, только в иной форме, и все равно приходится решать…

Мы жили рядом, на разных улицах, но близко, если через дворы — через два забора, в них дыры. Утром шли вместе в школу. Я его ждал на углу, мерз, злился, он всегда опаздывал. Прибалтика, ветер теплым не бывает. Наконец, он появлялся, переводил дух, говорил – «опять я фотографии забыл убрать… мать будет ругаться.» Его часто ругали, он был двоечником. В технике разбирался, быстро соображал, а школу терпеть не мог. А я никогда не думал, люблю — не люблю… надо, и всё. Наверное, тоже не любил, слишком громко там, толкотня, и постоянно приходится отбиваться. Зато мы играли в фантики. Откуда только брались эти бумажки… От очень дорогих конфет! Но это я сейчас удивляюсь, а тогда мне и в голову не приходило, что кто-то ел эти конфеты. После войны!.. Нам с другом матери приносили подушечки, голые конфетки, иногда с блестящими красными и розовыми полосками, но чаще обсыпанные коричневым порошком, кофе с сахаром или какао. Мы сначала обсасывали конфетки, только потом жевали. Вернее, он жевал, а я сосал, долго…

Он стал поэтом, а я никогда стихов не писал. А, теперь что говорить…

Мы шли в школу, рядом музыка, почти всегда с нами. Утром по радиоточке всегда классика, играли оркестры… Это сейчас все поют и поют, умеют — не умеют… а тогда даже на концертах старались чередовать голоса с играющими музыку людьми. Мы шли, и с нами была одна мелодия. Почти каждый день. Или теперь так кажется? Неважно, когда что-то интересное рисуешь или пишешь, всегда преувеличиваешь, а как же!.. Я спрашивал у мамы, что это, она говорит – Болеро, был такой композитор Равель. А почему она повторяется, на месте толчется? Мама усмехалась, ну, не совсем на месте, но я не знаю, зачем он это, действительно, написал, одна мелодия сто лет. Не сто, конечно, но всю дорогу продолжалась. Я эти дома, заборы, камни на дороге, тротуары, садики, дворики, которые в сумерках еле видны, до сих пор помню. Хотя мы даже не смотрели, думали, и редко говорили. Тогда дети были другими… послевоенные дети. А может кажется, никогда не знаешь, как на самом деле. Только слышу – болеро, и мы идем, идем, идем в школу… Болеро как жизнь. Одна и та же тема, а рост, развитие только усложнение оркестровки. И жизнь как Болеро, только в конце неясность ожидает. То ли обрыв на вершине усложнения, то ли снова все просто — кончается, как началось?..

Конечно, я понимаю, проблемы сегодняшнего дня важны, еще как важны! И нет никакой издевки во фрагментике повести, которую вывешиваю здесь, в FB. Просто хочу сказать, что есть и другие проблемы, для отдельного человека важные, а можт, со временем и самые важные…
………………………………………………………..

… Когда им совсем плохо, они говорят — нет, нет, нет, это временные неудобства, настоящая жизнь не здесь, не здесь, и поскольку тело предает их в первую очередь, тут же выдумывают байки, что ТАМ им тело не нужно, жизнь там вечная и бестелесная… Чего не придумаешь от большого страха. Сами отодвинулись от жизни, а теперь страшатся. Неправда это, останется — трава!..
А ключа-то нет!..
Верно говорят, допрыгался! Обычно, вернувшись в свой треугольник, я тут же проверяю — где ключ?.. А сегодня заболтался, наконец, спохватился, смотрю, нет ключа!.. Куда делся…
Так не бывает! Единственное, что не может пропасть, это ключ.
Если есть ключ, то и дверь к нему найдется.
Выходя из дома я бережно запираю дверь, и чтобы поверить в этот факт, событие, основу надежности, совершаю несколько известных мне одному действий. Они странны, бессмысленны и обязательны, их невозможно объяснить, истолковать, и потому, совершив их правильно, я буду помнить, что вот — было, и тут же вспомню про ключ, вокруг которого все и совершается. Они сильны, эти движения, запоминаются даже среди ежедневных поступков; мелочный идиотизм выживания трудно чем-то перебить, кроме чистокровной бессмыслицы. В результате ежедневные глупости скукоживаются и выпадают, стираются, а ритуал ключа остается, в нем моя опора.
Если быть искренним, нужно признать, что все основное в жизни — лучшее и просто хорошее, сильное, глубокое — бессмысленно, так что стоит ли корить себя за несколько странных движений, которые помогают удержаться на поверхности?.. Я и не корю, и оправдываться не собираюсь. Эти действия отнимают время?.. У меня нет времени, не в том смысле, что мало, — я с ним не знаком, моя жизнь бредет по иным путям, ощупывает другие вехи, они чужды времени. Шоссе с односторонним движением, вот что такое время, а у меня движение другое.
Пусть глупости, зато уверен, что не оставил свою дверь открытой, это было бы ужасно.
……………………..
У меня всегда с собой бумажка размером с лист писчей бумаги, но в отличие от писчей, она обладает куда более важными свойствами — прочна, и в то же время эластична, мягка, вынослива на сгиб, терпит многократное сгибание без предательских трещин, шероховата, а не гладка, не скользит в руках, и я держу ее надежно. И спокоен. Я вытаскиваю сложенный пополам лист из грудного кармана пиджака. Это значит, что выходя на улицу я должен быть в пиджаке, и не только из-за грудного внутреннего кармана, в котором нужный лист, но из-за грудного верхнего кармашка, который на виду, но о нем позже, дойдет очередь и до него.
Значит, так, я вытаскиваю лист правой рукой из левого грудного кармана, а в левой при этом держу ключ. Здесь возникает трудный момент, нужно развернуть лист в полную ширину, но для этого он сложен так, что половинки неравны, и я легко нахожу скважину между ними, пальцами, большим и указательным хватаюсь за длинную сторону, и лист раскрывается почти сам, под действием тяжести короткой стороны. Ну, не совсем так, я чуть-чуть помогаю другой рукой, но тут важно не забыть про ключ и не выронить его. В общем лист благополучно раскрывается, и я кладу ключ на середину, ладонь правой руки уже внизу, и начинаю заворачивать, при этом медленно говорю:
— Р-раз — и одну из сторон заворачиваю на ключ, накладываю и прижимаю.
— Д-два — и вторую сторону точно также.
И три, и четыре. Теперь ключ скрылся, и наступает главный момент. Я медленно сгибаю сверток пополам, и это удается, потому что ключ не на самой середине, я заранее побеспокоился, с опытом это приходит… и получается довольно аккуратный длинноватый пакетик, и ключ внутри. При этом говорю, медленно и очень сосредоточенно глядя на сверток, прижимая пальцами левой руки твердое длинненькое тельце, скрытое внутри…
— П-я-ять…
И это значит, ключ завернут надежно. Я медленно и аккуратно, почти торжественно, но без ненужной помпы закладываю сверток в грудной кармашек пиджака, который, правда, на виду, но очень глубок и надежен, с плотной полотняной подкладкой, не то, что ненадежные боковые, драный шелк!..
Сверток в кармашек, проверяю кончиками пальцев — он там!.. и говорю, внушительно и проникновенно:
— Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять.
Зайчик — это я. И ключ при мне. Я вышел погулять, или по делам, это уже неважно, главное — знаю, чем открыть свою дверь. Теперь я знаю это, и могу подумать о других вещах. Открылась, расширилась щель между событиями, теми, что были, и теми, что будут. Другими словами, я свободен, и могу убираться ко всем чертям, то есть, к себе. Кое-какие детали нужно еще выяснить. А когда выпаду обратно, понадобится ключ, и я вспомню мудрые слова про зайчика, известные всем, и куда спрятал ключ, вот!
………………………………………..
Песенка на месте, зайчик цел, а ключа нет!
Невозможно. Если я еще жив, ключ должен быть. Если я жив, если я здесь, у меня есть дверь, в ней замок, за дверью мое пространство должно быть, стены, потолок, пол, мое окно, что-то еще…
Но первое дело — ключ и дверь, это начало. Хотя кончается по-другому — без двери и без ключа. Насчет того, как кончается, потом, потом…
Я опускаю руку в карман, пальцы проходят насквозь, дыра!.. Я нащупываю ногу, голую, значит пусто. Сердце падает в самый глубокий карман, ищет дырку, чтобы еще подальше скрыться… Шарю по всей одежде, что на мне навешана, ключ должен найтись!.. Я не мог его так глупо, безрассудно отпустить, бросить в дыру, я не сумасшедший!..
Ладонями по бокам… и непредвиденное осложнение — на мне новая одежда, чужая!.. На мне что-то незнакомое одето, сверху, я и не подозревал… И в этом одеянии, оно напоминает короткое до колен пальто, я нахожу два новых кармана, совершенно не изученных и незнакомых, и один из них почему-то заперт булавкой, загораживающей вход!..
…………………..
Булавка не открывалась, пальцы скользили, она была упругой и жесткой, она выворачивалась и сопротивлялась, рыбкой билась в руке, а вторая моя рука была далеко, далеко, на другой стороне тела, и достать не могла. Это было безнадежно — достать другой рукой, я пробовал сзади, и не добрался до середины спины, потом спереди, но тут же остро и сильно свело судорогой грудную мышцу, и я стоял, преодолевая боль и унижение… пока не отпустило, и рука, побежденная, безвольно мотнулась назад, к своему боку, своему месту.
Может, второй карман?..
И мне повезло. Почти сразу я нашел его, справа, он был открыт, и я запустил в него четыре пальца.
И нащупал металлический предмет, это был ключ, плоский он был, странный, такого я не знал… Довольно длинный, как штырек. Я вытащил его, с черной пластиковой рукояткой, странный предмет, который открывал какую-то свою дверь, он знал про нее все, и, главное, она знала его, помнила прикосновения… И я надеялся, что это не пропуск в случайное пространство, не какой-нибудь ящик почтовый… нет, те ключи гораздо меньше, плоские, примитивные устройства, а этот таил нечто важное, он был — от двери, та дверь была моя, и тихим голосом, очень тихим, почти неслышным, меня окликала…
Ключ лежал на ладони, живой, теплый, и не сопротивлялся, он был — мой, хотя и с характером, я чувствовал, он знает… Он понимал, что-то важное в нем заложено, и был от этого слегка высокомерен, это я чувствовал по теплу, которое от него исходило, он излучал тепло, грел мне ладонь и что-то вполголоса говорил, сквозь зубы, а я не понимал, не улавливал, хотя подставил ухо, но переспрашивать не решался. Он говорил, поплевывая, не глядя на меня, а я делал вид, что понимаю, и вежливо ему кивал, а потом он замолк, и я остался один.
………………………………….
Ключ есть, где же мое убежище?.. Где-то здесь, среди трех домов, моя дверь, и окно, и отделенное стенами помещение… где все это осталось?..

— А дальше, дальше что?..
…………………………………………….

Метро «Юго-Западная» (Москва) 1978г б.Темпера
……………………………………………

Сидящая. 80-ые
……………………………………………..

Три женские фигуры Монотипия (масло)
………………………………………………

Ленинградский трамвай, 1964г (Монотипия, масло, 80-ые годы)
…………………………………………….

Сестры
…………………………………………….

Меланхолия
……………………………………………..

Родной город
………………………………………….

Думы думские
……………………………………………….

Разливы рек…
……………………………………………..

Морской берег
…………………………………………….

Одиночество детства
……………………………………………….

Феликс, первый кот
…………………………………………………..

Эх, широка страна…

Продолжая про окна, и вообще — про свет…
Важней всего свет и темнота, а если шире взглянуть — тьма. В страсти к обобщению сила художника. Через обобщение путь к пониманию всего, что распростерлось над нами, перед нами, и под нами движется и живет. Свет и тьма, везде… В мире как в живописи, но на холсте они еще важней. С тьмой невозможно разговор вести, но можно изобразить — на холсте. А свет мой друг, настоящий свет. Это вам не искусственные светильники, горение в них — мучение: больно смотреть как истощается живая тварь, запертая в прозрачной безвоздушной тюрьме! Также и с людьми, которые излучают энергию и чувства в окружающий мир, их встречают с недоумением и враждебностью. Недаром говорят — «подавляющее большинство», оно всегда тупо и темно, и подавляет излучающих энергию и чувства. Жизнь стоит на нескольких простых опорах, так мне говорят торжествующие недоумки — «материальная основа важней всего…» Еще мне говорили, что одни вещи живы, а другие мертвы, но и это не так, например, в человеке примерно столько же мертвого, сколько в камне, к тому же больше мертвой воды. Вода подвижна, но при этом мертва бывает, движение путают с жизнью. Думаете, чем быстрей суетишься, размахиваешь руками, болтаешь вздор, банальности… тем ты живей, да? Обычное вранье. Вода бессмысленно быстра, ее память так быстротечна, что даже себя не помнит. Также трудно со многими людьми, они уже при жизни мертвы. Нет, с ними еще хуже, потому что с виду живы, сначала это обескураживает. Они с мертвечиной свыклись, а я не хотел привыкать, презираю общие ходы, входы, выходы, окна и двери — в молельни, бордели, к ежедневным заботам, как выжить любой ценой…
Поэтому на Острове хочу жить.
А здесь… необходимое убежище, моя нора, еще одна внешняя оболочка тела. Не цельная сфера, общее устройство, а пузырь прозрачный, скафандр, защищающий от излучения идиотизма.
…………………………..
Иногда прогулки легко даются… А в прошлый раз даже весело получилось, забыл про холод, слякоть, старость… Под деревом старик валялся, лохматый, в одной брючине, вторая рядом лежала. Я его сразу вспомнил, живет в левом доме на первом этаже, у него кошка рыжая Нюрка и дворничиха жена.
Он мне говорит, плохо владея языком, но красочно и убедительно:
— Я тебя знаю, живешь вон в том красном доме…
Потом признался:
— А где я живу?.. хоть убей…
Я порадовался, могу помочь. Отвечаю ему с большой охотой:
— Живешь в левой башне, на первом этаже, как войдешь, направо и прямо, упрешься в дверь. Там дворничиха Настя, твоя жена.
Про кошку не сказал, достаточно ему.
В прошлый раз легко пообщался, а сегодня не с кем поговорить, нормальных людей не вижу. Многие смирились с перестройками местности. Говорят, умеют жить, уверены, что правят бал. Мудрилы, пусть говорят, мне их дикого знания не надо. Бесчинствуйте, кому охота… Мне интересно то, что всегда живо, среди таких вещей хочу жить.
Опять разрыли вокруг домов… Основное занятие современных молодцов — разрывать и зарывать… и снова разрывать. В конце концов, земля сбросит нашу опостылевшую оболочку, наступит тишина…
……………………………………….
Пустыми глазами смотрю на два красных дома… А третий желтым стал!
Спокойно, перекрасили, бывает… Хотя непонятно — зачем…
А, дополнительные сложности создать! Спроси их, наверняка ответят — «так надо, если придут враги…» Теперь врагов тьма. Придут — и будут растеряны: сказали им, три красных дома, а их только два… Не туда попали?.. И не заложат заряд…
Лезет в голову мелочь всякая, свойство сегодняшнего дня!
Но тут же забывается.
Зато из прошлого… некоторые моменты и картины, странные, не нужные… сами плывут ко мне… Сто лет прошло, и все равно живые.
Студентом еще был… Ел кое-как, любил укромные места, забегаловки, чтобы никто не видел, не заговаривал, и находил такие. Однажды ко мне подсел старик, я думаю, рабочий. Он не смотрел на меня, выпил пива, а, уходя, говорит — «Хоть раз в день горячего ешь, сынок…»
То, что я ел, горячим не назовешь, хотя еда тогда была неплохая в самых захудалых местах.
Прошло полвека, столько всяких слов бесследно пролетело, а эти — помню…
Или еще…
В Ленинграде, в 63-м… бежал за трамваем, успел кое-как схватиться, да левой рукой. Дернуло, и меня отнесло к стенке трамвая, одной ногой на подножке, упал бы под второй вагон… Набежал какой-то парень сзади, толкнул в спину, я выправился, встал второй ногой, а он рядом висит, но правильно держится, смеется — «ну, ты даешь…»
Передних нескольких зубов не было у него, зато рядом золотые. Шпана, веселый малый… Соскочил на Дворцовой, и был таков.
Ряды впечатлений… Сами возникают. Пуговица на пальто, которое оставил в Ленинграде в 1966 году. Деревянная палочка с глазами. Пальто не жалко, пуговицу жаль… Отдельные слова, жесты людей, с которыми столкнулся непреднамеренно, случайно… Какие-то звуки, шорохи, запахи… Вкус во рту… Ночь, несколько слов… Прикосновения, они надежней зрения… Острая жалость, стыд, боль… Несколько живых вещей: та береза, тот забор, те листья, мох у дороги… Взгляд собаки, кота… Все это рядом, охотно всплывает, само проявляется — перед глазами, в ушах, руках, пальцах, во рту, в животе… не пытается убеждать, отстаивать себя, ни с чем не спорит, не отталкивает — приходит, занимает свое место. Остальное тут же отступает…
Так вернулась ко мне первая прочитанная книга.
Только Остров не там оказался, где мечтал найти.
И если сначала мог удержаться и здесь, и там, то однажды все изменилось: исчез из текущего дня, поплыл к своим местам, где тайна, загадка, мой истинный облик, начало ошибок, успехов… Где вся жизнь в зародыше, но наготове!.. и без грязи, мусора, лишних слов, тягостных пробелов, разбавляющих жизнь, оттого она свалка, красота и грязь всмятку… неизбежность, из которой постоянно убегаю…
Смеетесь? А чем гордитесь? Умением в толкучке выжить?

Японские женщины (монотипия)
…………………………………………..

Девушка с черепом
…………………………………………

Летним днем
………………………………………..

Художница у окна
…………………………………………

Домашние работы
……………………………………………

Портрет Р. В молодости
……………………………………………

Мужчины и женщины на пляже
…………………………………………..

Дорожка в горах
…………………………………………

Неровности земли
……………………………………………..

Холодные дни
………………………………………………

Вокал
………………………………………….

Василий

//////////////////////////////////////////////////////////////////////////
Жить в России сейчас можно, почти также, как всегда. И даже лучше, чем иногда. Просто для этого нужно быть немного не в себе. То есть, наоборот, именно в себе, а к большинству отношения не иметь. Вернее, иногда приходится иметь, например, получить справку из учреждения, что не совсем в себе. Ну, так всегда было! Главное, чтобы не совсем, лечение амбулаторное. И выйдешь, обязательно три раза сплюнь, домой придешь как новенький. По дороге не забудь хлеба купить. И пшена, знатная каша из него. И очень важно, найти свой дом, свое окно и свою дверь. И тогда можно жить! Об этом двадцать лет тому назад писал, в повести «Остров». А потом ее значительно упростил, написал «Робин, сын Робина». НЕ то же самое! Робин ни перед кем не виноват, он просто ищет свой дом. Среди трех домов. А в «Острове», там еще один сюжет, он сейчас нам ни к чему. Сейчас. А вообще важен. Думать своей головой надо, мне мама говорила с детства. Забавно и смешно жить среди людей, которые свою голову не могут найти. Зачем? У них ведь есть Старший БРат!
Но это уже скучно, господа, только перерыв между картинками, отдых, закусить и посмеяться.
Мне осталось штук триста картинок старых-престарых просмотреть, что-то Вам покажу, что-то спрячу… Есть еще дом, где картинки могут жить. И даже несколько таких домов. Что тут важно — справку получить, и ты не нужен им. И так всегда было! Просто вы забыли! И думаете, что живете в другой стране! Там же живете, в огромном сумасшедшем доме. Тогда вопрос — зачем здесь живете, если можно здесь не жить? Теперь ведь можно! Думаете, что где-то лучше? Не надейтесь, такие как мы, нигде не нужны. Ну, пожрать… И чуть спокойней, что ли… Фигня все это, психи везде, психи, и вредные! Так что на счастье и покой не надейтесь. Сто лет тому назад говорил вам — underground forever — так оно и осталось.
Не-ет, ну можете… если страшно стало или пожрать получше захотелось, железку свою накормить… придите к ним, и скажите, «да что вы, нормальный я!!! совсем ваш!» И все будет путем. Они не злые ребята, если ты свой, профилактически стрелять-сажать не будут. Пока что нет, А дальше? А дальше как повезет. Везет обычно тем, у кого жизнь скорей кончается.

4. ОКНА и ДВЕРИ
1.

Мне приходится наблюдать за жителями, чтобы найти свое жилье. Вступать в хитрые переговоры с уловками, осторожно выспрашивать, где я живу. Надо спрашивать так, чтобы не заметили незнание. Допытываться, кто я, не решаюсь — убедился, они затрудняются с ответом, и, думаю, это неспроста. Как-то я обхожусь, и за своей дверью, куда все-таки проникаю после разных несчастий и ошибок, о которых говорить не хочется… там я многое вспоминаю о себе. Но счастливым и довольным от этого не становлюсь, что-то всегда остается непонятным, словно на плотную завесу натыкаешься… Но сейчас не до этого, важней всего найти дом. Проникнуть к себе до темноты. Вроде дело небольшое, но нервное, так что спокойствия нет и нет. И я завидую коту, идет себе домой, знает все, что надо знать, он спокоен. Я тоже хочу быть спокоен, это первое из двух трудных счастий — спокоен и не боишься жить. Второе счастье — чтоб были живы и спокойны все близкие тебе существа, оно еще трудней, его всегда мало, и с каждым днем все меньше становится. Этому счастью есть заменитель — спасай далеких и чужих, как своих, счастья меньше, усталости столько же… и в награду капля покоя. Это я хорошо усвоил, мотаясь днями и ночами по ухабам, спасая идиотов, пьяниц, наркоманов и других несчастных, обиженных судьбой.

А теперь я забываю почти все, что знал, топчусь на месте, однообразно повторяя несколько спасительных истин, часто кажется, это безнадежно, как миллион повторений имени бога, в которого не веришь. Но иногда на месте забытого, на вытоптанной почве рождается простое, простое слово, новый жест, или взгляд… То, что не улетучивается, растет как трава из трещин.

Про каждого они знают, что сказать, люди в моем треугольнике, а про меня — ничего. Иногда удается вытянуть про жилье, но чаще сам нахожу. Чаще приходится самому. Не отхожу далеко, тогда после возвращения обнаруживаю: окружающие меня помнят. Вернее, они помнят, где я живу. Я имею в виду постоянных обитателей. Только надо приступать к ним с пониманием, осторожно и без паники, чтобы не догадались. Потеря памяти явление непростительное, люди за редким исключением слабоумны, но каждый обязан помнить хотя бы про свой дом и кое-какие дела. Кто забыл, вызывает сильное подозрение.

2.

Люди быстрей чем вещи, меняют внешний облик, но тоже довольно редко и мало меняются. Те, кого я помню или быстро вспоминаю, они, во всяком случае, сохраняют свое лицо. Каждый раз я радуюсь им, что еще здесь, и мне легче жить. Иногда после долгих выяснений становится ясно, что такого-то уже нет. И тогда я думаю, скорей бы меня унесло и захватило, чтобы в спокойной обстановке встретить и поговорить. Неважно, о чем мы будем болтать, пусть о погоде, о ветре, который так непостоянен, об этих листьях и траве, которые бессмертны, а если бессмертны те, кто мне дорог, то это и мое бессмертие. Так говорил мне отец, только сейчас я начинаю понимать его.

Я наблюдаю за людьми и веду разговоры, которые кажутся простыми, а на самом деле сложны и не всегда интересны, ведь куда интересней наблюдать закат или как шевелится и вздыхает трава. Но от людей зависит, где я буду ночевать. Листья не подскажут, трава молчит, и я молчу с ними, мне хорошо, потому что есть еще на свете что-то вечное, или почти вечное, так мне говорил отец, я это помню всегда. Если сравнить мою жизнь с жизнью бабочки или муравья, или даже кота, то я могу считаться вечным, ведь через меня проходят многие поколения этих существ, все они были. Если я знаю о них один, то это всегда печально. То, что отразилось хотя бы в двух парах глаз, уже не в единственном числе. То, что не в единственном числе, хоть и не вечно, но дольше живет. Но теперь я все меньше в это верю, на людей мало надежды, отражаться в их глазах немногим важней, чем смотреть на свое отражение в воде. Важней смотреть на листья и траву, пусть они не видят, не знают меня, главное, что после меня останется что-то вечное, или почти вечное…

Но от людей зависят многие пусть мелкие, но нужные подробности текущей жизни, и я осторожно, чтобы не поняли, проникаю в их зрачки, понемногу узнаю, где мое жилье. Спрашивать, кто я, слишком опасно, да и не знают они, я уверен, много раз убеждался и только беду на себя навлекал. Не все вопросы в этом мире уместны. Я только о жилье, чтобы не ставить в трудное положение ни себя, ни других.

Причем, осторожно, чтобы не разобрались, не заподозрили, это важно. Всегда надеюсь натолкнуть на нужный ответ, но чаще приходиться рассчитывать на себя. Каждый раз забываю, что надежды мало, и остаюсь ни с чем в опасной близости к ночи. Темнеет, в окнах бесшумно и мгновенно возникают огоньки, и вот я в сумерках стою один. Но с другой стороны, темнота помогает мне, а солнце, особенно на закате, мешает: оконные провалы попеременно, то один, то другой, искрами источают свет, он сыплется бенгальскими огнями, и я ничего не вижу, кроме сияния. Но это быстро проходит, сумеркам спасибо, с ними легче разглядеть, темное окно или в глубине светится, и если светится, то оно не мое. Есть вещи, которые я знаю точно. Я один, и возвращаюсь к себе — один. Это никогда меня не подводило, никогда. Как может человек быть не один, если рождается один и так же умирает, простая истина, с которой живу. Многие, как услышат, начинают кривляться — «всем известное старье…» Знать и помнить ничего не значит, важно, с чем живешь.

Я знаю, если свет в окне, то не для меня он светит.

В старом городе
……………………………………………..

Кошмар золотой рыбки
………………………………………………

Криминальный сюжет
……………………………………………

Портрет И.К.
…………………………………………..

Художник без головы )зачем ему она?)
…………………………………………….

Прозаик, слишком умный
……………………………………………

Городской вид с колесом
…………………………………………

Закусывать надо!

Просторы
…………………………………………..

Балкон с видом на овраг
……………………………………………..

Устала молодиться
…………………………………………….

Заява
………………………………………….

Любимое занятие
………………………………………….

Участники натюрмортов
……………………………………………..

Осенний широкий путь
………………………………………….

Ночная дорога
……………………………………………

Просто пейзаж
………………………………………………

Пейзаж со старой луной
……………………………………………….

Водки не хвати-и-ло…
…………………………………………..

Художник с косым глазом
…………………………………………….

Предсказательница плохой погоды
……………………………………………….

Глупый прозаик
………………………………………………..

Нужные не нужные…
……………………………………………….

Летний пленэр

Когда-то давно (больше десяти лет тому назад!) «Топос» опубликовал повесть «Последний дом» и некоторые мои миниатюры с картинками при них. Мне очень нравится этот журнал, серьезный и умный. Рад, что опубликовано эссе Е.Зайцевой о некоторых моих картинках.
http://www.topos.ru/article/iskusstvo/devyat-kartinok-devyat-i-dve?page=2

Необходима толерантность
…………………………………………..

Женский портрет, 2030г
…………………………………….

Как сиделось
……………………………………………

После бани
…………………………………………….

Не хочу домой!
……………………………………………

Классическая троица натюрмортов
……………………………………………

Характеры разные…
……………………………………………

Вертикаль власти, представленная горизонталью 🙂
…………………………………………….

Домовой комитет
………………………………………….

Думающий зверь
………………………………………………

Погоня
………………………………………………..

Воскресный день у магазина
……………………………………………..

В метро
……………………………………………….

Утро художника
Кстати — мир будущего должен быть устроен по представлениям художников, писателей, ученых, только так — или никак.
……………………………………………..

На автобусной остановке

Эскиз с лимоном
…………………………………………

На подоконнике
……………………………………………

Люди будущего
……………………………………………

Теплоцентраль ночью
………………………………………..

Я вам сейчас всё объясню…
…………………………………………….

Куст у воды
…………………………………………..

Река в ноябре
……………………………………………….

Любительница бумажных книг
…………………………………………….

Высокая башня
…………………………………………..

Ждем перемен

Ждем перемен…

Из рисунков 1983-го года, найденных под кроватью. Не были закреплены, но в покое и пыли сохранились.
…………………………………………..

Мать и ребенок. Дети съедают лучшую часть жизни, многое еще могу сказать, но ничего нового, да и огорчать «начинающих» не стоит 🙂
………………………………………………

Все оттуда же — из-под кровати. Интеллектуалка, тоже мало что добавить могу. Доля умных людей среди всех ничтожна, и мало зависит от образования, а знания часто скрывают неспособность или страх перед своими неожиданными выводами, поэтому многие люди, именно из-за страха сказать или сделать «не то», так и остаются со своей библиотекой.
……………………………………………..

Тоска старика, и человека и пса — одинаковы. Хочется покоя, тишины и темноты… и тепла, а бежать, искать такие редкие места уже нет сил. Котам легче, они собираются и уходят, и это правильно, умирание процесс личный и скрытный должен быть
………………………………………..

Это не натюрморт, а «постановка», про отличия как-нибудь в другой раз. Была у меня идея, взятая из скульптуры — хорошая постановка должна хорошо смотреться со всех сторон. Я ставил их на вертящейся табуретке, поворачивал немного — и зарисовывал… и так полный круг. Во всяком случае, было интересно, как любая неразумная но с увлечением идея. Частица истины тоже есть.
………………………………………..

Три дерева у обрыва. Монотипия, масло на стекле, отпечатки… Случай — друг неожиданный и не частый, а превращать его в собутыльника… не получится. Многие потом дорисовывают, доводят случайный отпечаток, мне это казалось не интересным, в искусстве столько случайности, и она так значительна бывает, хотя и редко, что заниматься с неудачами косметикой… не люблю.
…………………………………………….

Сон старого Васи. При пробуждении в молодости сны часто рассеиваются как дым, не удержать, а в старости они тяжелей, и чаще остаются на весь день…
…………………………………………….

Рисунки «Мышкой»
…………………………………………….

Спящий Вася, еще не старый.
……………………………………………….

Вечерний вид. Живопись на линолеуме. Писать можно на чем угодно, а вот готовить основы особое искусство. На простой бумаге живопись можно сохранить на сотни лет. А линолеум… самое простое, «шкурка», а потом уже все остальное
……………………………………………………..

«Ищу человека…»
……………………………………………….

Рыбак нормальной ориентации

Деревенский вид.
………………………………………….

Приокский пейзаж. Акварель школьная, на темно-серой бумаге
…………………………………………..

Художник. Набросок 80-х годов
…………………………………………..

Исправленный вариант. Живопись плюс фотография плюс обработка
…………………………………………….

Друг кота Хокусая
……………………………………………

Сам Хокусай
……………………………………………….

Свет в окне (недомытом)
……………………………………………

Один из первых
……………………………………………..

Возвращение блудного сына, со счастливым концом
……………………………………………..

Морской берег, рисунок на стекле
…………………………………………….

Вечер.

Дворничиха и ее дети (исправленный вариант)
………………………………………………

Деторождение — ловушка.
………………………………………………

Из серии интерьеров
……………………………………………..

Балканы — тепло и мир.
……………………………………………….

И завтра будет солнце
……………………………………………….

Натюрморт
………………………………………………….

Обложка к повести «Жасмин». Искусство непобедимо.
……………………………………………..

«Мама, я люблю женатого…»
………………………………………….

Не жди, не бойся, не проси…

Потерял час времени на пустые глаза и пустые речи. Аудитория достойна картины Босха. Не будь мне почти 75, бежал бы отсюда без оглядки.

Портрет А. 80-х годов
………………………………………….

Дурень думками богатеет (пер. с укр.)
………………………………………….

Тонкая и Толстая
………………………………………….

Осенняя аллея. Смеш. техн. на серой бумаге
………………………………………….

Телек
………………………………………………

Уголок графики
………………………………………………

Промывка засоренных волос
………………………………………….

Любительница бумажных книг.

Многие, мне кажется, преувеличивают роль ума, знаний, понимания психологических тонкостей, например любят Бергмана. Важен «внутренний заряд», напряженность и лаконизм образа. Часто человек хочет слишком много сказать, то есть, верит, что ему МНОГО СВОЕГО дано… Не бывает, и тогда вещь лишается цельности, то есть — ничто. Тарковскому удалось полтора фильма, главный — «Солярис». Со временем «заряд» или «нерв» ослабевает, человек хочет жить, и жизнь сохранить, а настоящее — проза или картина — невосполнимая трата. Я знаю, есть умельцы и даже мастера, которые не так могли, пользуясь приемами или приемчиками… Наверное, возможно, просто мне непонятно, как это получалось. Чисто личное.

Семья 40-ые годы
………………………………………

Зимой
…………………………………………..

Любительница книг
………………………………………….

Общежитие в N.
…………………………………………..

Записка
………………………………………….

Большая тетя с маленькой сумкой
…………………………………………..

Школьница
……………………………………………..

Я и садовник, я же и цветок, В темнице мира я не одинок. На стекла вечности уже легло Мое дыхание, мое тепло
……………………………………………

Зимний вечер
………………………………………………

Большая тетя с маленькой сумкой (2)
……………………………………………

Беженцы
………………………………………………..

Кофейник — вершина хлама