Месяц: Июнь 2014

КОНЕЦ

Меня ударили еще раз, и очень сильно, наверное, смертельно. Но во всякой правде, даже последней, много лжи — я жил, даже кое-что писал, переводил, чтобы выжить, смотрел на небо и землю, ощущая их единственность… я многое еще мог и делал. Жизнь всегда была для меня освоением пространства, как для крысы, муравья и любого другого живого существа. Находясь внутри себя, я смотрел на свет, как из темницы, тюрьмы… но и крепости тоже: через бойницы глаз смотрел и смотрел, не мог оторваться. Моя привязанность к жизни ужасала меня. При этом я не любил почти все человеческое в себе, и больше уважал бы , будь я любым животным, без предвидения и предчувствий, превращающих меня в половую тряпку. Без хитроумничанья и других затей, без глубокого и непреодолимого пристрастия к словоблудию, речи, языку… Нет, были люди, которых я уважал и любил — и живые и мертвые уже, одни дрались за справедливость, другие писали книги, спасали зверей и людей. Я все это знал, но отделял их от общей массы. Они казались мне отдельной расой или видом, который в сущности обречен, потому что царящий вокруг нас хаос призван не сохранять, а истреблять и растаскивать по частям живое… как Сатурн, пожирающий своих детей, которых случайно зачал. Мой враг Случай.. Не культурная, интеллигентная Судьба, которая вежливо, опустив глазки, в дверь стучится, а зверюга, людоед, разбойник, он не ведет с тобой бесед, опустив дуло, как честный мститель, а хватает и рвет на части, сжирает без промедления, так что и вздохнуть не успеешь. Судьба — чиновница и предписание, Случай — набег злодея. Он доконает и меня, как только усмотрит и доберется. Я ничем не отличаюсь от остальных, и до меня вот-вот дотянется…
Нет, я не такой! Я победил Боль, без этого не выжил бы — сошел бы с ума, спился, упал и не поднялся, валялся бы в грязи и говне, никогда не выучился бы, не читал бы книг, не знал бы отличных людей и зверей, не верил бы никому, ничего бы не ждал — жил бы БЕЗ СВЕТА. Я не жил без света — только без кожи. Упрямо торчал, упираясь в землю двумя тонкими голыми отростками. Ненавидел их… и любил, жалел… ноги, да, ноги, как отдельных от меня существ, живых и несчастных, жалких, заброшенных на эту помойку впридачу со мной, полуживым муравьем.

Так получилось, что внутри нашего вида, людей, в попытке выжить возникло несколько типов существ, из них два самых обреченных. О них когда-то гениально догадался английский фантаст, назвав МОРЛОКАМИ и ЭЛОЯМИ. Первые это подвальные существа, потерявшие разум, достоинство и, главное, Сочувствие ко всему живому. Пожирающие своих мыслящих собратьев, свою надежду, разрушающие свое жилье, собственную жизнь и природу, настойчиво убивающие зверей и друг друга, часто делающие это неосмысленно, случайно или походя, торопясь по своим делишкам, а это еще страшней… И другие — ЭЛОИ: слабые, колеблющиеся в делах своих, постоянно рассуждающиеся и торгующиеся с истиной и обстоятельствами, пытающиеся задобрить Случай и при этом остаться не такими уж обосранными, как обычно получается. Испытывающие ночные страхи перед тенями, предками, потомками, детками… постоянно ждущие, что за ними придут ТЕ, поднимутся, с воем и скрежетом зубовным ворвутся, схватят, разорвут на части или сожрут живьем.

При всем этом общество, в котором я жил, оставалось лучшим из всех возможных в наше время. Сколько я ни читал, ни слышал, ни смотрел вокруг, на другие страны, везде было скучней, противней, холодней, мерзей, хотя богаче и сытней жить. Здесь же, к счастью, между двумя уже созревшими видами или племенами осталась масса разного народа, теплого, сердечного, умного, с юморком воспринимающего собственную кончину и прозябание. Я давно понял, это мой народ. Национальности, расы и религии не в счет, и не важно, сожрет он меня или признает, разница невелика. Но порой ненавижу, ненавижу всех, да. И себя особенно, за убожество и постоянное поражение перед МЕРЗОСТЬЮ, cлучай это или бог, все равно. Если он существует как лицо, то не иначе как охранник в публичном доме, подонок, втихомолку хихикающий за ширмой … урка, извращенец, подглядывающий в замочную скважину.
Понемногу я возвращался к самым неотложным делам. Ничто не забылось — стало фоном, средой, тупой болью растворилось в воздухе, ушло в туман, стелется над рекой на рассвете, хватает щупальцами через оконные щели… Я не забыл Шурика, жил с тяжестью в груди, все хуже понимая, зачем существую. Борьба теряла смысл, впервые с детских лет — теряла. Раньше я не задумывался, утром вставай, вечером падай… Догоняя поезд, я бежал несколько километров, немыслимое дело при таких щупальцах, которыми наделен. Я не сдавался, во мне был большой запас животной силы, теперь он истощался. Впервые я хотел бы верить во что-то особое — там, «за ширмой», как я это называл шутя, ведь ни грамма веры, — но нет, нам достались только камни и муравьиные ходы.
Шло время, и я возвращал себе силы — через ярость. Пока жив этот подонок, зверюга, я тоже буду дышать и карабкаться! Пока не припру его к стенке, чтобы ударить… В то же время я понимал, что передо мной только зверь, измученный людьми, и с его точки зрения ничего особенного. Но это головой, а я не жил ею. Слова писать любил, но никакой головной доблести, которой кичатся люди перед зверями, не признавал. Я такое же, как все они, существо, меня через время тащит жажда выжить, сопротивляться растаскивающему жизнь хаосу. Когда рядом талдычат, вздыхая — «Бог, судьба…», я сжимаю кулаки. Да пошли вы со своим блядским бессилием! Но что сделалось со мной, что произошло, как проходит время, зачем?.. Разве не смешной розыгрыш, то, что со мной случилось с самого начала?.. А ведь я не искал счастья или особой судьбы — только справедливости и какого-то разумного порядка во всем, и не было этого нигде.
Несколько человек вытолкнуло меня в жизнь, сами несчастные и униженные, я всегда их помню. Но когда думаю о счастье, о жизни, какой хотел бы жить, людей не вспоминаю — от них не бывает радости, только унижение, боль, беспокойство, печаль и горе. Был момент в моей жизни — все, кто нужен, дома, наши миски полны, мы с Шуриком за столом, за окнами тихий закат, сердце не могло быть полней… Прошло.

Я уже говорил — время морлоков. Фантаст застенчив, засадил их в подвалы. Ничего подобного, они цари жизни, толкаются у мисок, новые оттесняют старых. Это всегда плохо, ведь старые утолили первый голод и не так рыскают по углам, выискивая, что еще сожрать, потише рыгают и смеются и не заставляют слабых жрать свою блевотину. А новые начинают всегда с порядка, это значит — бойня. Сначала бьют самых слабых и беззащитных — бездомных животных, потом переходят на непокорных, на врагов, потом уже бьют всех для острастки, чтобы молчали.
Пришли новые и начали со зверей. Сначала стреляли по ночам, потом остервенели, били среди бела дня, кровь брызгала на стены, сворачивалась на асфальте в черные комки и дождь не брал их..
Что я мог сделать, писака вшивый, вот кто я перед ними был, к тому же неудачник, странный тип с подозрительным знанием чужого языка… закрытый, молчаливый, одинокий… непьющий, а это неизгладимая погрешность. Злость во мне росла и отчаяние, с каждым днем. И в один день мне пришла в голову мысль, что я должен сжечь свои рукописи — прилюдно, чтобы … Так совпало, я должен был защитить зверей от людского подонства… и я решил попытаться еще раз — что-то в жизни кончилось, кончалось, истончилась моя защита… как когда-то оголилось мясо на ногах. Я не знал, как дальше жить, но чувствовал, что должен сжечь пути к отступлению, уйти не оглядываясь, а придет другая жизнь или нет, как получится.

Я вывесил свои плакаты, и утром теплого сентябрьского дня вынес из дома табуретку, большую кастрюлю и кучу бумаг. Сел, потому что долго стоять не смог бы, и начал рвать по листочку — пополам, на четвертушки и отправлял клочья в бак. Когда в нем накопилось около половины, я поджег бумаги и постепенно добавлял. Около меня собралась кучка людей, они молча наблюдали. Сразу же начались разговоры, одни стыдили меня, они где-то прочитали, что рукописи не горят, другие считали, что избранный мной метод варварство и уничтожение культуры, а самые злобные только усмехались и крутили пальцем у виска, «кому его рухлядь нужна… псих, пусть сжигает…»
«От ненужного решил избавиться…» — кто-то сказал отчетливо и внятно, а может мне показалось и голос был мой. Я взял рукопись, которую писал несколько лет. Первый черновик, он главный, из него ясно, останется ли что после удаления болтовни, засоряющей страницы, выживет ли тонкий скелетик, обтянутый пленкой живого мяса… Бывает, что все исчезает, расходится бульонным кубиком в кипятке. Триста девяносто восемь страничек, из них могла бы сложиться крепкая сотня. Теперь не сложится. Если каждую пополам, потом еще раз, и неторопливо в огонь — час с лишним, вот вам спектакль, веселитесь. Когда горят книги и рукописи, еще есть надежда. Если горят черновики, задумки, планы — невозможно жить.
Никто мне не мешал, пожимали плечами, усмехались в кулак, и я сжег все, что хотел. Меня осуждали, «мы ведь люди, а это всего лишь звери», так говорили одни. Другим стыдно было сказать, что зверей можно, а нас вот нет, но за их молчанием таилось это же самое убеждение, и высокомерие — нашел с кем нас сравнивать, с нашей-то бессмертной душой. Вечно лезут со своими баснями о душонке, и чем бессильней, глупей, вредней, трусливей эти типы, тем больше холят ее и балуют. Третьи говорили, конечно, ужасно, но что нам делать, что делать… Что я мог сказать… Вы надеетесь на свободу, на выбор, а какой может быть вам выбор, когда самым слабым не оставляете ни щелочки, чтобы выжить?.. Выбор… И я вспомнил, как-то давно… Лида схватила мои листочки, и смеясь говорит — «Разорви, если любишь!» Я не знал, что сказать, только смотрел и смотрел. Это она мне предложила выбор. Потом я понял, именно так все и устроено. Вот он, обычный выбор — живи в говне или умри. Я всю жизнь бился за себя и против этого, против, против… за то, чего нет, и нет, и быть не может…

Ассоль (в конце жизни)
…………………………………………

«Сидящая». Оч. смешанная техника, разные мелки на бумаге.
…………………………………………

Ассоль в желтых тонах, время зрелости.
………………………………………….

Россия зимой, или Россия во мгле
…………………………………………..

«Около Оки» к.масло
…………………………………………….

«Осень» Подарил городской библиотеке, зачем?
Потом понял, что дарить можно только конкретным людям, и к тому же хорошим.
В нашем городе таких людей мало осталось. Истерия и темнота со всех сторон. Только мое мнение, разумеется, но не пробуйте меня переубедить, смайл…
……………………………………………..

На автобусной остановке.
……………………………………………..

Цветок у окна.
………………………………………………

Страничка из журнала, кажется, из Фотодома
……………………………………………..

Старый шкафчик, в нем разное всякое хранил, в кухне, да. Знакомый уехал, оставил мне, сгодится, говорит, для твоей мастерской. Давно было. Недавно умер он в пустыне. Городок в пустыне, он там жил. «Ну, как вы там, в богом забытой Росии?» — он спрашивал. А мы жили, ничего жили. И он ничего, нормально жил. Он в бассейне плавал, и читал Бердяева в своей пустыне. Он и здесь его читал, о свободе не раз говорили. Тогда он казался мне страшно умным, теперь не знаю…
…………………………………………..

Осенняя дорога, птицы, картон и масло. Висит передо мной, 12 см высотой картинка. Я ее люблю за фундаментальность, хоть и маленькая, но это ничего не значит.
…………………………………………….

«Русский романс» Красивые они, печальные, серьезные. Ничего бы рядом не поставил из камерного… если бы не Хуго Вульф. И жизнь его близка и понятна мне, и конец тоже.
…………………………………………….

Фрагмент картинки маслом. Люблю рассматривать детально, подробно, пятна говорят больше, чем все остальное на холсте. Смотришь свои, как чужие: не узнаешь, потому что царство случайности.
…………………………………………….

Зимняя прогулка. Всю жизнь прожил в холоде, ненавижу снег, но пренебрегал, были свои дела, и зимами жил не глядя.
…………………………………………..

Всякое разное, или разное всякое, кисть старая, ключ забыл от какой двери, скомканная бумага, моя стихия…
Случайно возник я, случайно натыкался на плохое и хорошее, искал наощупь, жил среди случайных людей и вещей… Но немного повезло… Об этом книгу написать бы, да лень одолела… или безразличие старости?..
……………………………………….
Всего доброго всем, и удачи.

Если бы летом было так красиво, как осенью, а осенью так тепло, как летом,то получилось бы одно продолжительное время года, прекрасное во всех отношениях. С моей точки зрения, лету не хватает гармонии и такта, или меры — цвет однообразен и груб, и света больше, чем нужно, чтобы разглядеть оттенки. А у осени цвета хватает для самого взыскательного глаза, и в ней есть особая сила борьбы между светом и тьмой — прозрачным сияющим небом и чернотой земли. Я готов был бы примириться со всеми недостатками осени, кроме одного — она сдает свои укрепления зиме, этого я ей не могу простить.

К осени коты оживляются. Летом они хмурые и малоподвижные, шерсть висит клочьями, и только в сумерках они немного приходят в себя — сидят на лавочках, гуляют и смотрят на небо. Феликс в жару отсиживался в прохладных подвалах, а сейчас он спал на желтых листьях под деревьями. Сначала я боялся за него, а потом убедился, что обнаружить его непросто, рядом уже оголялась земля, такая же черная. С ним у меня немного было хлопот, другие мысли навалились. Как писать?.. Вернее, как спрятать то, что пишешь. Вот такая игра нам предстояла. Я бродил по квартире, искал потайные места. Феликс удивлялся — «почему не сидишь в кресле?..» ходил за мной из комнаты в комнату и смотрел круглыми глазами. «Филя, подожди, ну подожди…»

В наше время пограничных наук и слияния разных профессий никого уже ничем не удивишь. Образовалась новая наука: управления людьми, с заходами в физиологию, психологию, даже психиатрию, куда угодно, лишь бы получше управлять. Если не удавалось управиться с помощью свежего знания, то всегда под рукой была древняя и надежная наука — заставлять. И где-то между ними разместилась могущественная полунаука-полуискусство — людей перекраивать, перековывать и переплавлять, лепить и проектировать заново заблудшие души. А чтобы обслуживать эти столпы знания, из разрозненных практических навыков возникла скромная дисциплина — умение проникать туда, где не ждут, узнать то, что скрывают. Специалисту в этой области обнаружить записи в квартире ничего не стоит. За картины?.. Смешно… Плинтусы? Карнизы? Двери? Перегородки? Паркет?.. Я понял, что бездарен, в который раз! и решил, что тетрадь будет отличной подставкой для чайника. Мы взяли маленький симпатичный карандашик и открыли тетрадь. Что нас ждет сегодня? Феликс понюхал карандаш и отвернулся. Придется мне самому решать.

Наступали сумерки, и мы шли гулять в сторону реки. Вначале спуск был медленным — плавным, дорожка бежала между кустами с удивительными листьями, сверху зелеными, а с нижней стороны багрово-красными, и при солнечном свете с ними происходили чудеса, которые к литературе отношения не имеют, это область живописи… а сейчас это были просто черные кусты, и стояли они молча, потому что ветра не было. Дорожка внезапно обрывалась — дальше спуск крутой, и мы не шли туда. Внизу темнота сгущалась, начинались пустые холодные пространства, куда не дотягивались мой разум и воображение. В эти спокойные часы появлялись птицы, кружили над нами и кричали. Мы следили, как они поворачивают — удивительно — как будто новую мелодию начинают в слаженном оркестре… но потом я заметил, что от стаи отбиваются отдельные птицы и, как мелкие кусочки сажи, мечутся, уходят ввысь. Эти меня интересовали больше других — я неисправим, подражание меня пугает. Что им делать теперь, куда лететь?..

Темнело, стаи рассеивались — и становилось совсем тихо, только крупные капли падали с верхних листьев на нижние, а оттуда на землю, на слой желтых листьев, закончивших свою воздушную жизнь. От весны до осени время бежит с горы, а теперь будет карабкаться в гору, к зиме. И нам идти обратно — в гору. Мы идем не спеша, Феликс впереди, бежит легко, хвост, как маленькая елочка, покачивается из стороны в сторону. Великое дело — четыре лапы. Впрочем, у меня и на две не хватает сил… Что значит возраст? Это годы, и как мы их воспринимаем. Феликс не думает об этом, у него есть годы и нет возраста… и он понял удивительную вещь — нельзя умереть раньше, чем жизнь станет чуть-чуть понятней.

А, вот и огни показались. Дом постепенно вырастает перед нами. Пятый этаж… Аугуст, Мария и Анна поужинали и, как всегда, играют в карты. Анна быстро устает и уходит к себе, а эти двое сидят долго. У них теплей, чем у всех, — Мария любит готовить. Аугуст в пижаме, перед ним рюмочка пустырника. Сегодня ходили к свиньям не три, а четыре раза — хрюшки набирают вес… Вот четвертый… Коля храпит, а Люська собралась вниз, перед домом начинается движение, можно теперь и себя показать… Третий… здесь темно, окна Крылова с другой стороны… Второй… и здесь темно. Бляс давно забросил свою квартиру. Я был у него — это склад дорогих вещей. Вещи, деньги толстяк любит, а вот остался в подвале — просторнее, говорит, а может, не хочет зависеть ни от кого?.. ведь за шуточками его не поймешь, непростой человек… Первый этаж показался — Антон, Лариса… Антон, как всегда, читает лежа — единственная привычка, против которой Лариса бессильна. «Удивительный вы человек, Антоний…» Она испекла печенье из овсяной муки с морковью и приносит попробовать.
— О-о-о, какая прэ-элесть…
— Вы мне льстите, Антоний, ужасный вы человек…
Идиллия какая-то, а ведь придавила она его тяжелой лапой. Но что теперь говорить — тридцать лет… жизнь прожита, ничего не скажешь.
Вот и подвал, подвальчик, мерцает вольный огонь — открытое пламя. Не для наших клеток этот зверь, а в подвале — прекрасно. И суетятся у пламени два старика — жарят свининку на ужин. Бляс — постную, толстыми ломтями, Аугуст — тоже толстыми, но с жиром, как настоящий эстонец. Бляс ему — «умрешь скоро…» Аугуст молчит, ухмыляется, на Блясово брюхо поглядывает. Сам он сухой, тощий, обожженное летним солнцем лицо — и светло-голубые глаза. «Много говоришь — скорей помрешь».
А по лестницам скользят быстрые тени — это наши молодцы пробираются к ужину. Крис галопом бежит на пятый. Серж не поспевает за ним — ворчит, степенно взбирается. Люська выждала, пока эти двое прошли к себе, — и вниз. И с первого этажа — легкая тень — вниз — в кусты — на дорогу — и бегом. Это таинственный Вася, наскоро поужинав, спешит на свой далекий пост. Лариса глянет, ахнет — кота уже нет. «И рыбку не доел… совершенно невозможный Василий…» В субботу у Ларисы торжественный прием — все приглашены на торт «Наполеон», который она печет каждый год в начале осени. Она долго высчитывает этот день, он зависит от луны и положения звезд. «Наполеон» приносит удачу — доживем до весны…

«Легкий гламур». Никогда не знаешь порядок появления картинок, какой-то свой принцип записи в память у «радикала». Не думал, что эта будет первая, да ладно уж…
…………………………………………

Это больше «в моем духе» — подальше от действительности, своя картинка. «Натюрморт с ключом». Могу добавить — от давно забытого замка от двери оставленной квартиры.
………………………………………..

Не помню, откуда взялся, видно, что мусор. Серый, желтый, черный, красный…
…………………………………………

В подвале десятого дома родились, кормили, но никто не брал себе. Родившиеся рано весной имеют шансы выжить и вырасти до зимы.
………………………………………….

Воспоминание о банане.
…………………………………………..

Мы здесь были, пиво пили…
………………………………………….

Портрет Шнурка.
……………………………………………..

Эскиз перед окном.
………………………………………………

Тоже зарисовка, потом использовал ее.
…………………………………………….

Шнурок ждет меня
…………………………………………….

В сторону графики, но довольно робко.
………………………………………………

Эскизик с бокалом, явно лишним
……………………………………………………

«Пессимист и оптимист». Оптимисты веселей, пессимисты полезней.
……………………………………………….

Мотька и ее котенок, печальный
……………………………………………..

Цветок перед окном
…………………………………………..

Фрагмент картины, (картон-масло), ее уже нет в живых
……………………………………………..

Из серии работ «Отражения»
……………………….

Прогулки при лунном свете
Дни стояли жаркие, а топили по-прежнему. На пятом у Аугуста дышать было нечем, спали с открытыми окнами, и даже на первом Лариса жаловалась и посылала Антона в ЖЭК — сказать «этим дуракам», чтобы отключили отопление и, не дай Бог, при этом не отключили бы свет, от них всего можно ожидать. Антон мялся и говорил о каком-то таинственном вентиле в подвале, одним поворотом которого можно прекратить подачу тепла, но дальше этой красивой легенды дело не шло. Торжествовал только я: читал лежа на одеяле, в тонкой рубашке, засыпал и просыпался ночью, нисколько не продрогнув — тепло!.. раздевался, нырял в свою люльку — и засыпал снова, а утром безбоязненно спускал ноги на пол, неодетый подходил к окну — тепло!.. И Феликс был со мной. Вечерами мы сидели в кресле, я читал, а он дремал у меня на коленях, потом мы ужинали вместе и ложились спать. Он устраивался в ногах, топтался мягкими лапами, немного мылся на ночь — и засыпал. Иногда он похрапывал во сне, а я лежал и слушал дыхание этого существа… Странные звери — эти коты, зачем-то они пробиваются к нам на колени, вольные, не прирученные никем. Надо же! Я нужен ему. Ну, поесть… поел и ушел, а он ведь не хочет уходить, ходит везде за мной, спит в одной постели — греет меня и греется сам, а потом спокойно, не оглядываясь, уходит. Такое равновесие свободы и зависимости всегда восхищало меня. Когда он был котенком, я брал его на руки и шел гулять, а он смотрел по сторонам желтыми любопытными глазами. Может, и теперь мы сможем гулять вместе хотя бы ночью, когда все спят, одни среди молчаливой природы? И Криса возьмем, если пойдет с нами. Я знал, что коты побаиваются Феликса, и потому сомневался. И первая их встреча у меня оказалась неудачной — все из-за дурацкого поведения Криса! Вот что значит невоспитанный кот…

Как-то Феликс сидел на полу и умывался. При всем моем уважении к нему, должен сказать, что делал он это в высшей степени небрежно, сказались-таки годы беспорядочной жизни. Он с большой любовью и тщательностью лизал лапу, чтобы намочить для мытья, и лапа действительно превращалась в мокрую мочалку. Но потом он подносил ее к уху и водил за ним совершенно необдуманными и рассеянными движениями, и точно так же проводил от уха к носу и рту. Под глазами он вовсе не мыл, и там нарастали подтеки, которые высыхали и склеивали волосы. Со временем они отпадали, но надолго портили внешность. Феликс пренебрегал мытьем, но у него все же чувствовалось детское воспитание, а вот Криса мыться никто не учил — видно было, что он подсмотрел, как моются, уже во взрослом возрасте… С мытьем вообще бывают сложности — многое зависит от детства. Важно учить, но нельзя и переучивать. Меня мыться учила бабушка, которую я не любил. Она брала меня холодными острыми пальцами за шею и толкала под ледяную струю… Ничего хорошего не получилось — я моюсь чуть хуже Феликса и немного лучше, чем Крис… Так вот, Феликс сидел и умывался, а буйный Крис ворвался в комнату — и увидел другого черного кота, да еще какого! От неожиданности он растерялся так, что забыл все приличия, сел напротив Феликса и уставился на него круглыми глазами. Феликс по-прежнему был занят, и я уже думал, что он не заметил наглеца. Но тут старый кот поднял голову — посмотрел — и снова принялся за дело. Его взгляд запомнился мне — быстрый, внимательный и тяжелый. В этом желтом взгляде не было угрозы, а что-то вроде «не слишком ли близко ты устроился, братец…». Крис сразу все понял, спина его сгорбилась — и он бросился к двери, волоча за собой хвост… Дружбы не получилось, но приятелями они со временем стали — и гуляли со мной не раз при лунном свете.

Я читал в одной книге, кстати, в ней тоже был кот, только волшебный, там лунному свету придавалось большое значение — что-то особенное происходило в некоторые лунные ночи. У нас все совсем не так, просто в городе не горело никакого света и гулять в безлунные ночи было совершенно невозможно. А когда появлялась луна, я брал свою палку и спускался вниз, выходил на разбитый асфальт и шел по лунной дорожке, как это делали многие до меня.

Я шел и ждал моих друзей. Первым появлялся Крис. Он бесшумно выбегал из-за спины и бежал впереди, прижав уши к круглой лобастой голове и помахивая хвостом направо и налево… иногда останавливался, валился на спину — приглашал играть, вскакивал, отряхивался, на его блестящей черной шубке никакой грязи не оставалось, опять обгонял меня — залезал на деревья, застывал на момент на какой-нибудь ветке, вглядываясь горящими глазами в темноту, бросался бесшумно вниз — и снова бежал впереди…

Потом где-то в темноте раздавалось знакомое «м-р-р-р…», я оглядывался, но никого не видел… и второй раз, и третий, пока я не понимал, что старый кот дурачит меня, останавливался и ждал — и он появлялся совершенно неожиданно из какой-нибудь ложбинки, поросшей редкой травой, где и тени-то почти не было. Он удивительным образом умел прятаться. Вот он выходит, потягивается, зевает, начинает шумно чесать за ухом, а я все стою и жду его… и Крис далеко впереди тоже сидит и ждет — маленьким черным столбиком на мерцающем лунном асфальте. Наконец Феликс тронулся, бесшумно и плавно снялся с места и заскользил. Он всегда шел рядом, я быстрей — и он быстрей… Если бы я мог бежать, то и тут бы он не отстал от меня, но я шел медленно — и он шествовал важно рядом. И хвост его при этом всегда был трубой — прямой и ровный…

Удивительная сила была в этом хвосте. Иногда он казался старой мочалкой, потрепанной, замусоленной тряпкой, полуободранным проводом со свисающей изоляцией… и все-таки, и все-таки — когда он видел меня и узнавал, этот старый, всеми брошенный кот, он мгновенно мощным толчком выбрасывал вверх как знамя, как факел черного пламени свой старый, растрепанный хвост — и так бежал навстречу мне, и его хвост, прямой-прямой, чуть колебался при этом и никогда не гнулся. Тот, кто видел это, никогда не забудет — тебя узнали!.. приветствуют магическим движением — теперь вы снова вместе! При чем тут мышца, мне смешно слушать про мышцы. Я много раз видел, как Крис пытался поднять хвост трубой — и не мог — хвост гнулся и падал, и мел по земле. Конечно же дело не в мышце, которая у этого взрослого сильного кота в полном порядке. Хвост поддерживает сила духовная, а не материальная.

Тем временем Крис бежал впереди, Феликс шествовал рядом — нас уже было трое. Рядом с покосившимися домами цвела сирень, луна освещала бледные цветы, а зелень казалась черной… А в полнолуние мы вели себя даже слишком смело, что неудивительно и давно описано в литературе, — доходили до нижней дороги, шурша травой спускались на нее и шли немного вдоль реки, которая от лунного сияния казалась покрытой льдом. Здесь мои друзья невольно замедляли ход, потому что приближалась граница их владений, но все-таки мы доходили до темного домика, и от кустов отделялась маленькая тень — это Вася-англичанин спал под окнами. Тонкий, с прозрачными глазами котик сталкивался нос к носу с Крисом — тот попроще, погрубей, мускулистый малый — они обнюхивали друг друга — «а, это ты…» — и отскакивали в стороны… старые знакомые… Крис гулял и был бездельником, а Вася делал дело, это было понятно сразу. Подходили мы с Феликсом — и здесь поворачивали назад, и Вася, решившись на время оставить свой пост, бежал за нами, нюхал цветы, но никогда не догонял нас.

Вот так мы шли вчетвером. Иногда в темноте раздавалось цоканье когтистых лап — и ясно было, что это не кот, — нам навстречу выбегал большой пес, обросший тяжелой зимней шерстью. Он шумно дышал, вилял хвостом, обнюхивал Криса — а тот не обращал внимания… потом кидался к Феликсу — а Феликс тем более — как шел, так и идет себе… пес подбегал ко мне — и мы здоровались по-человечески, пожатием рук и лап… затем он с опаской подбегал к Васе — тот выгибал спину и замахивался лапой, но не совсем всерьез… пес отскакивал, добродушно улыбался — это был наш Артист… а Кузя любил поспать, и значит, мы были в полном сборе, пятеро молодцов, шли себе и шли…

Луна удалялась на покой — и мы расходились. Первым отставал Вася-кот, который уходил не прощаясь, как англичанин, а может, так клевещут на англичан, не знаю… потом куда-то убегал Вася-пес, и долго мы слышали цокание его когтей по асфальтовым дорожкам мертвого города… Крис засматривался на что-то неведомое в темноте и мчался туда лихим галопом… а мы оставались, два старика — шли домой, долго еще сидели в кресле, думали, потом ложились спать — и спали спокойно и крепко.

Я стоял посредине комнаты в плену у своей забытой жизни… Нет, помнил, но представлял себе все не так. А эти вещи точны — они сохранили пространство, в котором я жил когда-то. Что наше прошлое без своего пространства? Без него все только в памяти, и с годами неуловимо меняется, выстраивается заново — ведь меняемся мы… Воспоминания, сны, картины воображения, мечты, старое и новое — все в нас слитно и спаянно, все сегодня в этой нашей собственной реальности, где мы свободны, творим, изменяем мир… Парим… И вдруг оказывается, что есть на земле место, куда обязательно нужно вернуться…
В углу у окна стояло кресло. Я сел. Здесь была лампа… И действительно, лампа оказалась на столике рядом. Я рискнул включить ее, она медленно разгорелась тусклым красным светом — Анемподист много не давал. Когда-то институт питал весь город от своих реакторов, и с тех пор какой-то маленький работал в развалинах, почти вечный, его достаточно для нескольких домов…
Я посмотрел в окно. Тогда на улице горел фонарь и светил прямо в лицо… Вот и он, сгорбился, темен и пуст… Сидеть было удобно, но дуло от окна. Я принес одеяло и устроил теплую нору в этом кресле и вспомнил свою детскую страсть устраивать везде вот такие теплые и темные потайные норы под столами, в разных углах, сидеть в них, выходить к людям и снова нырять в свою норку. Помнится, я таскал туда еду. И очень важно, чтобы не дуло в спину. Давно мне не удавалось устроиться так, чтобы не дуло, а теперь повезло…
И все-таки беспокойство не оставляло меня. Я все время чувствовал, что кто-то наблюдает за мной, но отгонял эту мысль — никого здесь нет, никого. В мутных окнах чернота, впереди нет жилья, заброшенный сад, внизу течет река, за ней на километры простираются леса — пустота и молчание… И вдруг я увидел два глаза, которые не мигая рассматривали меня из-за стекла. Казалось, что, кроме глаз, там ничего не было! Один глаз — желтый, круглый и печальный, он слабо светился, зато другой — зеленый, светился бешеным светом, как будто в нем горело маленькое пламя. Я подошел и увидел за окном кота. Он стоял одной лапой на ящике, в котором когда-то выращивали цветы, вторая его передняя лапа висела в воздухе, а задние лапы были неизвестно на чем — кот заглядывал в окно, и этих лап я не видел. Вот так, страшно неудобным образом, он стоял и смотрел на меня. Он был совершенно черным, и потому я не увидел сразу ничего, кроме глаз, смотрел уверенно, не мигая и не отводя взгляда. Я начал открывать окно, чтобы впустить его, но он тут же каким-то чудом повернулся, спрыгнул на балкон и исчез в темноте. Мне показалось, он недовольно буркнул что-то. Надо было скорей позвать его… Внизу мелькали тени, слышались шорохи, шла какая-то оживленная возня, в то время как днем все было мертво.
В ванной, в полуразбитой раковине, стояли старые сапоги, на одном из них сидел большой черный таракан и безуспешно старался смахнуть со спинки серую пыль и следы известки. Он сделал вид, что не заметил меня. Я, не подумав, смахнул его в рядом стоящую ванну, он попал в лужу мыльной воды, бурой от ржавчины, стал барахтаться — и упал в сливное отверстие. На стене сквозь подтеки проглядывала картина, написанная по известке,- песок, палящее солнце, какое-то фантастическое дерево в этой пустыне… Пока я рассматривал пейзаж, таракан вылез из сливного отверстия и побежал вверх по отвесной стене. Выбравшись на край ванны, он возмущенно оглянулся на меня: «у нас так не поступают» — и благоразумно скрылся в трещине.
Я лег на кровать, к которой уже успел привыкнуть. Тонкие стены пропускали звуки, и через некоторое время стали слышны какие-то движения, шорохи, бормотание, а потом кто-то громко захрапел — совсем рядом. Старый дом жил, и скоро я узнаю, кто эти люди…
С потолка стал спускаться большой серый паук. Он повис прямо надо мной и долго думал, что же делать, потом быстро полез обратно, спустился подальше от меня и побежал через всю комнату в угол у окна, где на желтой бумаге лежало несколько подгнивающих картофелин. Я успел заметить, что над ними роились маленькие мушки, которые назывались фруктовыми, а теперь, видно, питались овощами. Неплохая добыча для одинокого пожилого паука, подумал я, и заснул…
Проснулся я на рассвете от шороха: толстая мышь тащила через комнату картофелину, лишая паука надежды на сытую жизнь. Я пошевелился. Мышь бросила картофель и уставилась на меня… Давно нет вивария, а белые мыши все рождаются. Правда, у этой, белой, одно ухо черное… как у Бима, о котором говорил Крылов. Пес долгие годы сторожил дом хозяина, в свирепой схватке одолел двух волков, но умер от ран. Вернулся хозяин, Анемподист, и захотел поставить памятник своему другу. На высоком холме вырастет гигантская фигура Бима, отлитая из серебристого металла, и будет задумчиво смотреть пес в ясные воды реки, текущей по-прежнему с востока на запад, досадное упущение тех, кто повернул многие реки и оросил пустыни. Ради Бима Анемподист, главный начальник, устраивает субботники, расчищает площадку перед жэком, а его зам Гертруда настаивает на совсем другом памятникепервому теоретику-кошкисту, он жил в прошлом веке. Тогда упорно искали виновных в кризисах и разных неурядицах, а ученый этот в два счета доказал, что все дело во вредоносном поле, которое излучают черные коты. Наука подтвердила наконец древние догадки, и стали понятны причины неудач и неурядиц… Что стало с ученым — не знаю, а вот учение его живет, и труд не пропал, лежит на столе заместителя управдома. Рыжий зам был уполномоченным по ЛЧК, то есть ведал делом Ликвидации Черных Котов и, конечно, добивался памятника первому вождю…
Я лежал себе, передо мной проплывали обрывки вчерашних событий и разговоров, а мышь и не думала уходить, смотрела и смотрела на меня крохотными любопытными глазками. Ну и, толстуха… впрочем, от картошки действительно пухнешь… Я вспомнил — Крылов говорил о новом вирусе, от него перестали сбраживаться как надо картофель и прочие продукты, не дают алкоголя, чем безмерно огорчают соседа Колю… Я заснул, а утром картошки не было, и мыши, конечно, тоже.

Вчера меня просветили — праздник сегодня, я не знал. Ну, если так, то картинок будет чуть побольше вчерашнего, и позволю себе съесть кусочек хлеба лишний (нужно худеть!) С названиями как всегда сложно — стимулы художника не интересны зрителю, а иногда и оскорбительны, разочаровательны… Так что не обращайте внимания на названия.
…………………………………………..

Немного графики и старый холодильник.
………………………………………..

Старый сюжет, давнишний, проверка на точность, так себе результат. Монохром. Мне говорят Ч/Б! Ч/Б! и что ч/б?.. главное — монохром! Люблю я цвет, но странною любовью — ненавижу иногда!
………………………………………….

«Мелкой кистью», сзади синее, красноватое, так хотел…
…………………………………………

Морозное утро, холодный свет, но не совсем, не совсем…
……………………………………….

Прощай, и прости… и штрихи, штрихи…
………………………………………….

Опоздал! но фигуру все-таки вписал…
………………………………………….

Буриданов осел пугает… но привлекает. Фрукты несъедобны, минздрав предупреждает.
……………………………………………..

Неудача Каси, позировать перед гобеленом… тоска…
……………………………………………..

Один из постоянных сюжетов, на этот раз графика
………………………………………………

Тонем, пропадаем в свете!..
………………………………………………..

Двое — и фон
……………………………………………….

Маня соседская по утрам гуляет
………………………………………………….

Окно и ба-а-льшой стакан.
…………………………………………..

Ночная охотница Лиза
………………………………………….

В серых тонах
……………………………………………..

Кася на кухне, вечером… с синим подружилась
………………………………………….

Путь к окну, слева лифт, за ним любимый мусоропровод…
…………………………………………..

Два взгляда на овраг
……………………………………………..

Российские забавы, без применения давно
……………………………………………….

Эскизик, зарисовка, вертикали не хватает! Но симпатично, пусть к празднику повисит
……………………………………………….

Нужное нам всегда
………………………………………………

На этом успокоилась душа…

В издательстве, адрес которого мне оставил Хуго, оказалось, что его приятель несколько лет тому назад умер. Молодой парень, заведующий, говорил со мной вежливо, но с холодком. Работы у них сейчас нет, и вообще, что я могу? Он протянул мне книгу, изданную на Западе. Некто господин Джойс. Его у нас еще не переводили, собирались напечатать несколько глав, отобрав самые приличные, так он мне объяснил.
— Переведите страничку, садитесь здесь, а я уйду на часик, дела.
Я прочитал страницу и ничего не понял. Вернее, я понял всё, но никогда раньше не пробовал такого вязкого занудства. Господин этот, видимо, считал, что все написанное им стоит дороже золота. Если б у него болели ноги, он бы писал короче. Я бы по крайней мере половину текста выбросил на помойку!.. Зная, что не поняв духа вещи, ничего не сделаешь, перечитал страницу, полез дальше — и текст захватил меня своей вязкой достоверностью, повторами, особым ритмом, который проявляется постепенно, как изображение на фотобумаге. Хорошая проза красотой и глубиной не уступит поэзии, а во многом интересней — потайными, глубоко лежащими ходами, тайными ритмами. Этот Джойс не так уж плох, я подумал и взялся за черновик, на него ушло полчаса. Наметив грубые контуры страницы, я вернулся и стал придавать ей человеческий вид. Я делаю это вслух: читаю подлинник и слушаю, потом — перевод, и снова слушаю… С содержанием-то я покончил быстро, меня волновало другое — игра ритмов, интонация, тонкие нарушения, которые придают тексту жизнь.
Вернулся молодой господин, взял листочек, поморщился от почерка, от карандаша, но читал долго и внимательно, и по мере того как читал, менялся с лица — оно посерьезнело, над верхней губой показались капельки пота. Он кончил, отложил листочек и не глядя на меня отошел к окну.
-Кто Вас учил языку? — он спросил отрывисто и недобро.
Вообще-то я русский филолог, учился у Лотмана, а английский у меня случайно, работал с англичанами…
— Оно и видно — он сказал. — Вы считаете, что перевели Джойса?
— Перевод неточен?
— Мало сказать! Это вообще не перевод, а что-то на тему.
Слишком горячно он выступает, мелькнуло у меня. Значит, не так уж плохо.
Я угадал. Не так уж плохо, просто неплохо, — он говорит, — но не перевод это!
Что делать… Я молчал, уже понимая, что ждать нечего.
— Ничем не могу Вам помочь. Впрочем, знаете что?.. Вы все-таки издалека ехали, я знаю место, где вас возьмут. Под Москвой новый научный городок, там берут людей и сразу дают жилье. Работа — тупые научные тексты, иногда синхронный перевод… Хотите? А потом… может возьметесь за этого Джойса, безнадежно, я думаю, но текст интересен для перевода, испытание на прочность, да?..
Парень был лучше, чем показался мне сначала. Я не знал еще российского хамства, за которым бывает ничего, кроме теплой души при отсутствии приличного воспитания. Я был рад ухватиться за любое предложение, только бы не возвращаться.
Так я попал в этот городок на холме у реки.
……………………
В какое время я жил?.. Предчувствую возмущение тех, кто обожает достоверность и понимает ее как точность мелочей. У меня нелады со временем, ведь в центре вселенной всегда была борьба за жизнь и ежедневная боль, а все остальное как из окна поезда: люди, детали обстановки, работа, мои увлечения, как на изображающей движение фотографии — смазано, будто ветер прошелся. И не очень это все важно для моего рассказа. Но я не существовал в пустоте. Слишком сильны приметы времени, чтобы совсем забыть о нем. Моего отца убили коммунисты, и приемного тоже. Многие знакомые пострадали от них. Я ненавидел коммунистов всю жизнь. Теперь они перекроили власть, стали называть себя демократами, править вместе с ворами, всю страну сделали зоной, а язык превратили в полублатной жаргончик. Нет, конечно, были, иногда появлялись люди, увлеченные возможностью что-то изменить к лучшему… некоторых я любил, восхищался ими… Но история точная наука, они или погибли, или ушли, или сами скурвились. Власть всегда в руках проходимцев, в лучшем случае — недалеких инженеров, все остальное случайность. Картина, может, и сложней, но, повторяю, для моей истории это не важно. Поручни в туалете для меня важней. Держаться, не уступать Боли, выпрямить спину, ходить, пружинисто отталкиваясь, легко, весело — важней! А дома — пусть ползать, но все же не купаться в собственном говне. Я не говорю об языке, которым всегда был увлечен и захвачен. Что о нем говорить, можешь, так делай.
Меня увлекала проза, от поэзии я всегда держался на расстоянии. Мне по сердцу скрытые ритмы, тайные переклички звуков. В стихах все вывернуто на поверхность и действует сразу… или не действует вообще. Проза крадется, обволакивает, в нее надо войти и остаться, и тогда, со временем проявляется ее суть, атмосфера, воздух, настрой…
Но я говорил о времени, оно быстро менялось. Яд оказался сильней и глубже, чем думали поверхностные реформаторы. Погибал язык, главное, что осталось общего на этом огромном пространстве. Но моя жизнь — отдельная история. Можно сказать, мне повезло. Дали работу, и, главное, получил свое жилье с окнами на поля, реку, лес. Такому, как я, свои стены и дверь — почти все, что нужно для жизни. Я вычеркнул прошлое, а тот последний вечер с Лидой в особенности держал взаперти.
………………….
Как мне нравилось, что в квартире до меня жили, что коричневый линолеум на полу стерт, стены обшарпаны… Эти панельные дома были расчитаны лет на пятьдесят, но сразу постарели, их старость, безалаберность и заброшенность, разбитые подъезды, трещины, щели между бетонными плитами дорожек, из них с весны до осени лезет буйная трава, вырастают цветы — все это нравилось мне. Часами подъезд молчал, не кричали дети, не ухал лифт, его не было. От порога вглубь квартиры ведет узкий коридор, всегда темный, никогда лампочку не вкручивал, пусть темно… Справа ванна, туалет, вот здесь я кое-что поменял, налепил перила на стены… Дальше направо крошечный коридорчик в кухню — узкую щель, будку, капитанский мостик, рубку пилота, форпост… Перед окном стол, он накрыт старой клеенкой в больших голубых цветах, осталась от съехавших жильцов, я здесь сидел по вечерам и видел, как солнце опускается за лес. Если не сворачивать в кухню, то прямо через широкую дверь, которую я никогда не закрывал, попадаешь в большую комнату, из нее, через угол, налево, вход во вторую. Она поменьше, окном выглядывает на другую сторону дома. Обе комнаты — единое пространство, а весь дом словно корабль, который плывет и остается на застывшей высокой волне… Дом на краю города, высокого холма, и из окон кухни и большой комнаты я видел просторное небо, неторопливый спуск к реке, поросший травой, редкими кустами, чахлыми деревьями… реки не видно, зато за ней плавные широкие поля, дальше лес до горизонта, почти ровного, только кое-где зубцы больших деревьев нарушают проведенную дрожащей рукой линию… В дальней комнате справа от порога большой чулан, за ним моя кровать, рядом с ней кресло, зажатое между кроватью и большим столом. Я устроил себе нору и сидел в ней, испытывая немалое блаженство, вдыхая пустоту, темноту и тишину… У окна книжные полки с обеих сторон, и окно замечательное — две березы тянутся ввысь, обгоняя друг друга и заслоняя меня от света, от соседнего дома, хотя он и так довольно далеко, через небольшой овражек и зеленую лужайку… такой же разбитый, тихий, странный…

И боль моя немного присмирела, смягчилась, утихла, а мне и не нужно было много, чтобы воспрянуть. Нет, не прошла, но срослась с фоном жизни, с ее течением — с ней следует считаться, но можно на время и забыть.. Мои унижения остались при мне, но ушли вглубь, растворились в темноте и тишине убежища, и я любил свою квартиру за постоянство, спокойствие и терпение ко мне.

В передней я повесил большое овальное зеркало и теперь мог видеть себя по пояс, и не стыдился того, что видел, впервые не прятался от своего изображения. Лысеющий брюнет с грубым красноватым лицом, впалые щеки, заросшие щетиной, глаза в глубине — небольшие, серые, немигающие. Лида говорила — какие у тебя маленькие глазки… У нее-то были большие, синие… как у матери, она говорила. Я видел фотографии — похожа, также красива, немного крупней, чем дочь. Лида со временем станет такой же… Но я отвлекся. Так вот, глаза… это раны, ходы в глубину, предательские тропинки к линии спартанского ополчения, я всегда был настороже, а сейчас успокоился и глаза немного смягчились. Нос грубый, вызывающе торчащий между впадинами щек, над носом возвышается лоб, прорезанный глубокими трещинами, кусковатый отвесный камень, утес, переходящий под прямым углом в черепную крышу, покрытую редкими волосами. Коренастый мужик, по виду лет сорока, суровый, молчаливый, сам в себе и на страже собственных рубежей, всегда на страже. Ни перед кем больше не унижусь. Не допущу унижений… Разве мало того, что карабкаешься по собственным стенам, чтобы справить нужду… но что об этом писать, кто не знает, тот не поймет, кто знает, тому достаточно намека.

Я любил сидеть на полу, смотреть, как солнце медленно плывет над лесом, тонет в закатном облаке, мареве, тумане, касается темносиней зубчатой кромки, постепенно плавит ее и плавится само, тает, расходится, нарушая геометрию круга, эллипса, становится плоским пирогом, куском масла впитывается в тесто, в синеву, прохладу, в темноту …

О работе писать нечего, кое-какая была, на хлеб хватало. По утрам я заваривал в большой пиале две чайных ложки сухого чая со слонами, смотрел, как льется кипяток в черноту, расходятся красновато-коричневые струи, темнеет вода… жевал хлеб, запивал чаем и смотрел в окно, смотрел, смотрел… Я ждал решения. Оно созревало постепенно, подспудно, и вдруг -толчок, еще один шажок, уверенность в детали, сам себе сказал и тут же поверил. Я хотел начать с небольших рассказов и искал, ловил нужную интонацию… не думал, не решал, а сидел и вслушивался в свое дыхание, чтобы найти нужный ритм. .

Через месяц пришла бандероль. Редактор прислал мне кусок господина Джойса. Его печатать не решились, и он предлагал мне взяться — бесплатно, ради интереса. Вдруг что-то изменится, а перевод — вот он, господа, готово… Джойс стал моим собеседником, такой же ненормальный, юный художник, хотя и многословней меня, и вера какая-то смешная, а у меня никакой, только в жизнь… Живой теплый человек смотрел со страниц, и язык меня согревал. Он же впечатан в нас, язык, засел в матрице, не способ общения вовсе, а воздух жизни… Но я далек от общих разговоров. Господин Джойс был главным моим другом, пока я не начал писать сам и не отодвинул от себя разговоры между языками.

В конце концов я почувствовал, что застоялся, перегрелся, слишком много во мне накопилось, я стал терять и забывать, и понял, что пора записывать. Небольшие рассказики стали получаться о том, о сем, о детях и детстве, маленькие впечатления и радости, подарки и ссоры, потом о школе, в которой несколько лет учился, об университете… Ничего особенного там не происходило — для начала какое-то слово, взгляд, звук, воспоминание, из этого вырастает короткое рассуждение, оно тут же ведет к картинке… Передо мной открывалась страна связей. Летучие, мгновенно возникающие…. Я на одной-двух страничках становился владыкой этих, вдруг возникающих, наслаждался бегом, парением над пространством, в котором не знал других пределов, кроме полей листа. От когда-то подслушанного в толпе слова — к дереву, кусту, траве, цветку, лицу человека или зверя… потом, отбросив острую тень, оказывался перед пустотой и молчанием, и уже почти падая, ухватывался за звук, повторял его, играл им, и через звук и ритм ловил новую тему, оставался на краю, но прочней уже и тверже стоял, обрастал двумя-тремя деталями, от живой картины возвращался к речи, к сказанным когда-то или подслушанным словам, от них — к мысли, потом обратно к картине, снова связывал все звуком… И это на бумажном пятачке, я трех страничек не признавал и к двум прибегал редко — одна! и та до конца не заполнена, внизу чистое поле, снег, стоят насмерть слова-ополченцы … Проза, пронизанная ритмами, но не напоказ, построенная на звуке, но без явных повторов, замешанная на мгновенных ассоциациях разного характера…

Такие вот карточные домики я создавал и радовался, когда получалось. В начале рассказа я никогда не знал, чем дело оборвется, и если обрыв произошел на верной ноте, то не мог удержать слез. На мгновение. И никто меня не видел. А рассказики почти ни о чем, и все-таки о многом, как мгновенный луч в черноту. Ведь игра словечками, пусть эффектными и острыми, фабрика образов, даже неожиданных и оригинальных… все это обращается в пыль после первого прочтения по простой причине, о которой как-то обмолвился Пикассо, гениальный пижон и обманщик, талант которого преодолел собственную грубость… А где же здесь драма?.. — спросил он, приблизив насмешливую морду к картине известного авангардиста. И никогда не пересекал этой границы, хотя обожал быть первым. Нечего делать, кроме как путаться в напечатанных словах, если на странице никого не жаль. И этого никто отменить не в силах, тем более, какие-то концепты и придумки, игра ума и душевной пустоты. Но рассуждения не моя стихия. Эти рассказики я писать любил, и мне с ними повезло — успел, возникла щель во времени, несколько лет жизнь наступала, а боль отступила.

Перчатка, масло, непростой интерьер…
В FB иногда приглашают «лайкнуть» в поддержку. Бывает, что очень неплохие люди. Поэтому странно, как быстро разные формы рекламы и саморекламы входят в привычку. Никогда не «Лайкаю» — иду смотреть, особенно если тема и люди привлекают. Оттого ты всегда на последних местах, мне говорят. Ну, и что, я рад, что на последних, а часто и за пределами. У каждого свое дело, пусть кричат те, у кого голос громкий, а я лучше картинку выставлю, смайл…
…………………………………………..

Летним утром цветок. А он у меня осенний, такое вот несоответствие. Люблю несоответствия странною любовью…
…………………………………………

Мотькины дети, жившие в овраге летом и осенью 2009 года, за девятым домом, я им оставлял еду и прятался, смотрел, как они осторожно приближаются…
……………………………………………

Парадный портрет Туси, трехцветки в сдержанных тонах. Кошка, которая изобрела рычаг.
…………………………………………….

Иногда «Свидание», иногда «Прощание» — по настроению. Эти штуки живыми оказались, и я долго с ними возился…
…………………………………………….

В горчичных тонах, на грани отталкивания, и по цвету, и по форме, все-таки реализм считаю надоедливо излишним, его место в реальности, а там и без картинок жизни хватает
…………………………………………….

Эскиз маслом на разделочной доске. Были тогда еще, попадались не фанерные доски, а из цельного дерева, я их проклеивал, грунтовал и писал на них картинки маслом. А это эскизик к… Дырка наверху доски мешала, конечно, я ее затыкал деревяшкой, проклеивал, грунтовал и маскировал под фон, а если этого не делать, то масло не простит — впитается в дерево, потускнеет и не скроешь дырку. Возиться приходилось. Но доски уж больно были хороши…
……………………………………….

Друзья его все погибли в осенней грязи, а он выжил, и прожил зиму еще…
……………………………………………

Русалка в джунглях, она не рада…
…………………………………………….

Ночная Туся. Днями спит.
………………………………………….

ч/б это вызов в цветном мире, нешуточное дело.
…………………………………………..

Синее, красное и кожура
……………………………………………..

Желтое, красное и Кася
…………………………………………….

Эскиз в углу, перед окном. Рамка не случайно кривая, картинка не окно в мир реальности, а простая плоскость, только изображение, для меня это важно. Реальностью не стоит притворяться, спекулировать ее могуществом — мы рядом стоим, небольшие, но «сами собой светлы» (Поэт Никитин, был такой) Это не окно, это плоскость, и на ней изображено то, что художник или фотохудожник хотел Вам показать.
Насчет поэтов. Я ритмы уважаю, но использую с большой осторожностью, уж больно сильны. А рифмы не терплю, не уважаю, за очень малым исключением, например, У Маяковского бывает сильно, у Цветаевой. Но Цветаева для меня больше прозаик, чем
И на сегодня почти всё, ну, еще некоторые слова, если получится найти.

Стемнело, когда постучал Аркадий, позвал к чаю. Марк валялся на своем топчанчике, охваченный туманными идеями, в которых сочеталось то, что в жизни он соединить не умел — нежность и яростное обладание. О нежности, пронзительном, не имеющем выхода чувстве, по сути печальном, потому что вершина, за которой только спад… о ней он знал, было один раз и навсегда запомнилось: он намертво запоминал все редкое, и ждал снова. Об обладании он знал примерно столько же, свой опыт не ценил, но и не стыдился его — он симпатизировал себе во всех проявлениях, мог, проходя мимо зеркала, подмигнуть изображению, без театрального наигрыша, просто потому что приятно видеть совладельца бесценного дара, ни за что ни про что свалившегося на голову; ведь рождение — подарок, игрушка, приключение, и одновременно — судьба?..
«Не обманывай себя, зачем наделять эту таинственную незнакомку всеми достоинствами! Другое дело, те чудеса, которые она выделывала своими выпуклостями, но при чем тут нежность? Просто здоровенная баба!.. Нет, я уверен, она нежна, умна врожденным умом, у нее такой взгляд… Не сочиняй, нужен ты ей — не прост, нервен, и занимаешься черт те чем, безумными идеями…»

— Безумными, конечно, но… в самых безумных-то и встречается зерно… — с удовольствием говорил Аркадий.
Он высыпал чаинки из пакета на ладонь и внимательно рассматривал их, потом решительно отправил в чайник, залил кипятком.
— Возьмем тривиальный пример… я-то не верю, но черт его знает… Вот это парение тел, о котором давно талдычат… Тут нужна синхронность, да такая… во всей вселенной для нее местечка не найдется, даже размером с ладонь! Шарлатанят в чистом виде, в угоду толпам, жаждущим чуда. Никакой связи с интуицией и прочим истинным парением. Коне-е-ечно, но…
Он налил Марку чаю в глиняную кружку с отбитой ручкой и коричневыми розами на желтом фоне — найденная в овраге старой работы вещь, потом себе, в большой граненый стакан с мутными стенками, осторожно коснулся дымящейся поверхности кусочком сахара, подождал, пока кубик потемнеет до половины, с чувством высосал розовый кристалл, точным глотком отпил ровно столько, чтобы смыть возникшую на языке сладость, задумался, тянул время… и вдруг, хитровато глядя на Марка, сказал:
— Но есть одно «если», которое все может объяснить. И даже ответить на главные вопросы к жизненной силе: что, где, зачем…
— Что за «если»?
— Если существует Бог. Правда, идея не моя.
Марк от удивления чуть не уронил кружку, хотя держал ее двумя руками.
— Да, Бог, но совсем не тот, о котором ведут речь прислужники культа, эти бюрократы — не богочеловек, не седой старикашка, и не юноша с сияющими глазами — все чепуха. Гигантская вычислительная машина, синхронизирующий все процессы центр. Тогда отпадает главная трудность…
Аркадий, поблескивая бешеными глазами, развивал теорию дальше:
— Любое парение становится возможным, начиная от самых пошлых форм — пожалуйста! Она распространяет на всю Землю свои силы и поля, в том числе животворные. И мы в их лучах, как под действием живой воды… или куклы-марионетки?.. приплясываем, дергаемся… Не-ет, не куклы, в том-то все дело.
Все источники света горели в тот вечер необыкновенно ярко, лысина старика отражала так, что в глазах Марка рябило, казалось, натянутая кожа с крапинками веснушек колышется, вот-вот прорежутся рожки… и что тогда? Не в том дело, что страшно, а в том, что система рухнет — или ты псих, чего не хочется признавать, или придумывай себе другую теорию… Безумная идея — вместо ясного закона в центр мироздания поместить такую дикость, и мрак!
— Аркадий… — произнес юноша умоляющим голосом, — вы ведь, конечно, шутите?..
— Естественно, я же физик, — без особого воодушевления ответил Аркадий.
Он еще поколыхал лысиной, успокоил отражения, и продолжал уже с аргументами, как полагается ученому:
— Тогда понятна вездесущность, и всезнайство — дело в исключительных энергиях и вычислительных возможностях. Вот вам ответы на два вопроса — что и где. Идем дальше. Она не всемогуща, хотя исключительно сильна, а значит, возможны просчеты и ошибки, несовершенство бытия получает разумное объяснение. И главное — без нас она не может ни черта осуществить! И вообще, без нас задача теряет интерес — у нее нет ошибок! Подумаешь, родила червя… Что за ошибки у червя, кот наплакал, курам на смех! А мы можем — ого-го! Все правильно в этом мире без нас, ей решать тогда раз-два и обчелся, сплошная скука! А мы со своей свободной волей подкладываем ей непредсказуемость, как неприятную, но полезную свинью, возникают варианты на каждом углу, улавливаете?.. Становится понятен смысл нашего существования — мы соавторы. Наделены свободой, чтобы портить ей всю картину — лишаем прилизанности и парадности. Создаем трудности — и новые решения. Своими ошибками, глупостями, подлостями и подвигами, каждым словом подкидываем ей непредвиденный материал для размышлений, аргументы за и против… А вот в чем суть, что значат для нее наши слова и поступки — она не скажет. Абсолютно чистый опыт — не знаем, что творим. Живи, как можешь, и все тут. Вот вам и Жизненная Сила! Что, где, зачем… Что — машина, излучающая живительное поле. Где — черт-те знает где, но определенно где-то в космосе. Зачем? Вот это уж неведомо нам, но все-таки — зачем-то!

Марк слушал со страшным внутренним скрипом. Для него природа была мастерская, человек в ней — работник, а вопрос о хозяине мастерской не приходил в голову, вроде бы имущество общественное. Приняв идею богомашины, он почувствовал бы себя униженным и оскорбленным, винтиком, безвольным элементиком системы.
— Ну, как, понравилась теория? — осведомился Аркадий.
Марк содрогнулся, словоблудие старика вызвало в нем дрожь и тошноту, как осквернение божества у служителя культа.
— Он шутит… или издевается надо мной? — думал юноша. — Вся его теория просто неприлична. Настоящие ученые знают непоколебимо, как таблицу умножения: все реальные поля давно розданы силам внушительным, вызывающим полное доверие. Какая глупость — искать источник жизни вне нас… Это время виновато, время! Как только сгустятся тучи, общество в панике, тут же собирается теплая компания — телепаты, провидцы, колдуны, астрологи, мистики, члены всяческих обществ спасения — шушера, недоноски, отвратительный народец! Что-то они слышали про энергию, поля, какие-то слухи, сплетни, и вот трогают грязными лапами чистый разум, хнычут, сучат ножонками… Варили бы свою средневековую бурду, так нет, современные им одежды подавай!..
— Ого, — глядя на Марка, засмеялся Аркадий, — чувствую, вы прошли неплохую школу. Кто ваш учитель?
— Мартин… биохимик.
— Вот как! — высоко подняв одну бровь, сказал Аркадий, — тогда мне многое понятно.
Он рассмеялся, похлопал юношу по рукаву: — Ну, уж, и пошутить нельзя. Теперь многие увлекаются, а вы сразу в бутылку. Разве мы не вольны все обсуждать?.. А Мартина я знал, и хочу расспросить вас о нем — завтра, завтра…

Порядок появления изображений по ссылкам из «Радикала» для меня непредсказуем, но анализировать не хочется.
С добрым утром!

По своей скульптурности птица почти не уступает деревянной раме окна.
…………………………………….

Мои любимые «УГЛЫ» Есть такая очень распространенная порода людей — «домашние хозяева и хозяйки». Ничего плохого, просто они во всем видят отражение реальности, и только, и если в натюрморте попадается сухой лист или смятая бумажка, тут же возникает вопрос — почему не выбросили вовремя, не вымыли окно и т.д. Когда-то это меня злило, а сейчас удыбаюсь. В юности мне казалось, что очень многое можно изменить, если человека убедить. Потом убедился, как мало могут слова. Действуют живые примеры и судьбы людей, к которым есть заинтересованное отношение. Слова не учат, история не учит, только люди — и то иногда. А монетки я люблю — за ржавчину, которой легко и быстро покрываются, и весьма живописны тогда.
………………………………………

Расплывчатый фон, несущий свет, и графичность листьев. Но самое нервное и истощающее, это отношения частей. Картинка не может состоять более, чем из двух крупных частей, крупных! Бывает, что три, но никак не больше, иначе распад, а это смерть изображения как целого. Цельность моя идея фикс, смайл… Отсюда и мое отношение к жизни, ко всей прожитой, в ней имеет смысл искать цельность и непрерывность, а это иногда нелегко дается. Но если жизнь имеет смысл ( а я думаю, в целом она интеграл по замкнутому контуру, смайл), то это непрерывная область, в которой все ее части одинаково удалены от центра, а время выкинуто за пределы области вообще. Шутка, если принимать буквально… Но временами я думаю как оптимист, что жизнь напоминает не интеграл, а цикл Карно — приходим в конце в ту же «точку отсутствия», но совершена какая-то работа над окружающей средой, и за счет чего? — разные части цикла протекали в разных условиях. О, это оптимизм, и я им не богат.
………………………………………

Из серий «Мусор» и «Ненужные вещи». Циклы эти я выделил потом, конечно. Вообще, не люблю всякого рода классификации. Они облегчают жизнь, но теряется то, что не классифицируется. Меня в начале моей ученой карьеры поразили люди, которые легко выстраивали модели явлений, мне казалось, что в этом ограниченность, и многое от них ускользает. А потом я видел, что на поле науки они правы- им удавалось построить непротиворечивые объяснения явлений природы. Я это наблюдал несколько раз в жизни у нескольких людей, почти все из них ошибались, но упрощение целого позволяло продвинуться в понимании больше, чем истина о частностях. Когда-то у меня был спор с человеком, который теперь академик, а тогда мы оба были аспирантами. Он говорил мне, что доверяет нескольким свои друзьям, которые говорят, что… ну, неважно, это к вопросу о регуляции ферментов. Как простые шарики, он их рассматривал. А меня интересовали те внутренние изменения, которые позволяют этим «шарикам»(глобулам) сходиться и расходиться… В результате я закопался в механизмы, и скис, потому что ни техники соответствующей, ни кооперации не имел, а они сделали теорию, в общем верную, хотя отрезали ее от всего процесса. И это было с научной точки зрения правильно, они смело пренебрегли деталями, которые объясняли другой уровень событий. Моим представлениям о цельности и непрерывности это претило, смайл… Для меня оказалось естественней заниматься картинкой.
……………………………………….

«Ссора на лестнице» Это коллаж. Рисунок на бумаге я вырезал, для своих целей, не буду об этом, потом наклеивал на фон, а потом на компе подставлял любой фон, и таким образом развлекался
……………………………………..

«… отдохнешь и ты…»
Когда-то мне казалось, что любую, самую неуклюжую композицию, можно объединить единым светом. И до сих пор так считаю, хотя мои успехи в этом невелики.
……………………………………………

ВРЕМЯ ВЫШЛО! В первую очередь ко мне относится, но и вокруг себя вижу истощение текущего времени, и где-то будет разрыв. Но они обычно неглубоки, эти разрывы, потом цепь восстанавливается. В 14-ом веке в Европе была чума, погибло кажется две трети населения. Из-за экстенсивного земледелия погубили все леса в Европе, и ужасны были последствия. Говорят, леса спасла чума, людей стало мало, и деревья понемногу восстановились, на это ушло триста лет. Что такое триста лет — ерунда. А что такое наша жизнь в этих масштабах? — точка.
…………………………………………….

Как ни крути, третий нужен, но чужероден — жуть!.. Отсюда поверхностный гламур, а крепкой структуры мало. Неважный вариант, пусть в ЖЖ остается, а с пробочкой этой я работал дальше.
………………………………………………

Иногда достаточно убрать цвет, чтобы проявились важные черты… пусть придуманные…
……………………………………………..

Летние пять часов утра… Пошел спасать кота, ночью дождь был проливной, как он там, на улице?.. Сидел и ждал меня, наверное, несколько часов. Как они умеют ждать!.. Я писал, самое напряженное, постоянное сквозь всю жизнь проходящее чувство — ЖДАТЬ ( существительное женского рода, как например «муть»)
……………………………………………..

А это из серии мусора, ненужных вещей, кривых гвоздей… Понимание ненужности освобождает. Временами стоит сказать себе — я никому не нужен, живи сам, по свои устремлениям и правилам. Иногда стоит почувствовать такое.

………………………………………………..
Иногда по утрам, еще в кровати, он чувствовал легкое давление в горле и груди, будто набрал воздуха и не выдохнул… и тяжесть в висках, и вязкую тягучую слюну во рту, и, хотя никаких мыслей и слов еще не было, уже знал — будут! Одно зацепится за другое, только успевай! Напряжение, молчание… еще немного — и начнет выстраиваться ряд образов, картин, отступлений, монологов, связанных между собой непредвиденным образом. Путь по кочкам через болото… или по камням на высоте, когда избегая опасности сверзиться в пустоту, прыгаешь все быстрей, все отчаянней с камня на камень, теряя одно равновесие, в последний момент обретаешь новое, хрупкое, неустойчивое… снова теряешь, а тем временем вперед, вперед… и, наконец, оказавшись в безопасном месте, вытираешь пот со лба, и, оглядываясь, ужасаешься — куда занесло!
Иногда он раскрывал написанное и читал — с противоречивыми чувствами. Обилие строк и знаков его радовало. Своеобразный восторг производителя — ведь он чувствовал себя именно производителем — картин, звуков, черных значков… Когда он создавал это, его толкало вперед мучительное нетерпение, избыточное давление в груди и горле… ему нужно было расшириться, чтобы успокоиться, найти равновесие в себе, замереть… И он изливался на окружающий мир, стараясь захватить своими звуками, знаками, картинами все больше нового пространства, инстинкт столь же древний, как сама жизнь. Читая, он чувствовал свое тогдашнее напряжение, усилие — и радовался, что сумел передать их словам.
Но видя зияющие провалы и пустоты, а именно так он воспринимал слова, написанные по инерции, или по слабости — чтобы поскорей перескочить туда, где легче, проще и понятней… видя эти свидетельства своей неполноценности, он внутренне сжимался… А потом — иногда — замирал в восхищении перед собой, видя, как в отчаянном положении, перед последним словом… казалось — тупик, провал!.. он выкручивается и легким скачком перепрыгивает к новой теме, связав ее с прежней каким-то повторяющимся звуком, или обыграв заметное слово, или повернув картинку под другим углом зрения… и снова тянет и тянет свою ниточку.
В счастливые минуты ему казалось, он может говорить о чем угодно, и даже почти ни о чем, полностью повторить весь свой текст, еле заметно переиграв — изменив кое-где порядок слов, выражение лица, интонацию… легким штрихом обнажить иллюзорность событий… Весь текст у него перед глазами, он свободно играет им, поворачивает, как хочет… ему не важен смысл, он ведет другую игру — со звуком, ритмом… Ему кажется, что он, как воздушный змей, парит и тянет за собой тонкую неприметную ниточку, вытягивает ее из себя, выматывает… Может, это и есть полеты — наяву?
Но часто уверенность и энергия напора оставляли его, он сидел, вцепившись пальцами в ручки кресла, не притрагиваясь к листу, который нагло слепил его, а авторучка казалась миниатюрным взрывным устройством с щелкающим внутри часовым механизмом. Время, время… оно шло, но ничто не возникало в нем.
………………………………
Постепенно события его жизни, переданные словами, смешались — ранние, поздние… истинные, воображаемые… Он понял, что может свободно передвигаться среди них, менять — выбирать любые мыслимые пути. Его все больше привлекали отсеченные от жизни возможности. Вспоминая Аркадия, он назвал их непрожитыми жизнями. Люди, с которыми он встречался, или мельком видел из окна автобуса, казались ему собственными двойниками. Стоило только что-то сделать не так, а вот эдак, переместиться не туда, а сюда… Это напоминало игру, в которой выложенные из спичек рисунки или слова превращались в другие путем серии перестановок. Ему казалось, он мог бы стать любым человеком, с любой судьбой, стоило только на каких-то своих перекрестках вместо «да» сказать «нет», и наоборот… и он шел бы уже по этой вот дорожке, или лежал под тем камнем.
И одновременно понимал, что все сплошная выдумка.
— Ужасно, — иногда он говорил себе, — теперь я уж точно живу только собой, мне ничто больше не интересно. И людей леплю — из себя, по каким-то мной же выдуманным правилам.
— Неправда, — он защищался в другие минуты, — я всегда переживал за чужие жизни: за мать, за книжных героев, за любого зверя или насекомое. Переживание так захватывало меня, что я цепенел, жил чужой жизнью…
В конце концов, собственные слова, и размышления вокруг них так все запутали, что в нем зазвучали одновременно голоса нескольких людей: они спорили, а потом, не примирившись, превращались друг в друга. Мартин оказался Аркадием, успевшим уехать до ареста, Шульц и Штейн слились в одного человека, присоединили к себе Ипполита — и получился заметно подросший Глеб… а сам Марк казался себе то Аркадием в молодости, то Мартином до поездки в Германию, то Шульцем навыворот. Джинсовая лаборанточка, о которой он мечтал, слилась с официанткой, выучилась заочно, стала Фаиной, вышла замуж за Гарика, потом развелась и погибла при пожаре.
— Так вот, что в основе моей новой страсти — тоска по тому, что не случилось!.. — Он смеялся над собой диковатым смехом. — Сначала придумывал себе жизнь, избегая выбора, потом жил, то есть, выбирал, суживал поле своих возможностей в пользу вещей ощутимых, весомых, несомненных, а теперь… Вспомнил свои детские выдумки, и снова поглощен игрой, она называется — проза.

«В утреннем свете». Как картинка на бумаге или холсте состоит из пятен и следов кисти, так картинка на экране составлена из пикселей, таких вот единиц, которые обычно стремятся скрыть, а показать Вам те же пятна и следы кисти, которые есть на картинке или холсте. Это называется хорошая репродукция. Я не занимаюсь репродукциями, нет, для картинок они у меня есть, так полагается, но вообще… к этому не стремлюсь, а фотообработки вообще в принятом смысле оригиналов не имеют, если цифровую запись не считать оригиналом, конечно. Это тоже не ново, например, возьмите офорт. Там, правда, есть оригиналы, но они в сущности «несмотрибельный продукт», можно даже сказать — промежуточный, и без оттиска на бумаге не вполне существуют. Так вот, я про пиксели, это еще вопрос, стоит ли их тщательно скрывать, смайл.
…………………………………………..

«ТРОЕ»
Бывает такая стадия резкости-нерезкости, которая заставляет нас напрягаться. Не плохо и не хорошо, мне кажется, только нужна мера. Впрочем, замечание, достойное посредственности. Ну, что поделаешь…
………………………………………….

«Дорожка к Оке» Многократно была здесь, но в более приятных вариантах. Глазу приятней было смотреть. Когда я сейчас смотрю на нее своими старыми глазами, то иногда мне кажется, что вижу главное, а иногда меня начинает раздражать «нестойкость» изображения. В оригинале, а это масло, оно ведь вцеплено в бумагу(масло на бумаге), впаяно в нее… с другой же стороны, мое восприятие еще более расплывчато и ни на чем не держится гораздо в большей степени {{- где-то висит, ну, в голове}}, чем это изображение. Имеют ли смысл старания передать не реальность, которую увидели бы другие, а свое восприятие ее, да еще «сегодняшними» глазами?.. Не знаю. Но на то и есть ЖЖ, чтобы пробовать вещи, которые в другом месте просто показывать не стоит, потому что «объект искусства» у каждого свой, и у тебя — свой, скрыть это невозможно, но настырно настаивать тоже не надо, напирать на зрителя зачем?.. Теперь, правда, то и дело такую агрессивность искусства встречаешь, но это все-таки коммерция, коньюнктура, оставим для авангарда и всяких карьеристов… смайл…
……………………………………………

«Настоящее и будущее» Несколько театрально, я это не люблю. Надежда на будущее получилась более точной и четкой, чем восприятие настоящего. Но в сущности всё это пустые разговоры вокруг уже давно сделанного изображения. Ограниченность предметного мира вокруг нас, дефицит выразительных изображений, даже телек приходится включать, правда без звука…
…………………………………………….

Автор читает и записывает чтение {{на примитивное «видео» в фотоаппарате}} своей повести «Последний дом». Видео интересно тем, что фиксирует такие моменты, которые найти самому и успеть запечатлеть кажется почти невозможным. При этом не люблю фотографов-жанристов, которые занимаются подстереганием острых моментов. Обычно они забывают или не умеют удержать художественную сторону изображения. За исключением больших мастеров, которые бессознательно вкладывают в моментальный кадр мастерство художника. А в видео 30 кадров в секунду кажется, и есть из чего выбрать. Лицо, конечно, смазывал до приемлемой степени, чтобы убрать детали.
……………………………………………..

Обложка книги «Перебежчик», которая напечатана была скромным тиражом 100 экз. Но существует в природе, и на обложке моя картинка — Я и мой Хрюша, о котором в этой повести рассказал. В Сети она лучше издана — с моими небольшими зарисовками на полях
http://www.netslova.ru/markovich/pere/cat1.htm
Их многих десятков моих друзей=зверей могу выделить многих, которых часто вспоминаю, иногда вижу во сне. Людей редко вижу, и таких гораздо меньше. Счастливая особенность психики — никогда не вижу неприятных мне людей, и ужасов не бывает, Нет, есть один ужас точно — я где-то перед выпускными экзаменами на шестом курсе, и обнаруживается, что не сдан зачет по физкультуре на первом курсе, и меня не допускают…Прихожу в себя, и с большим облегчением вспоминаю, что больше ничего сдавать мне не надо.
О снах еще немного. Недавно неприятная история чуть не произошла, но тоже хорошо кончилась, то есть, ничем, вовремя остановился. Я и все мои предки с 1828 года родились и жили в Эстонии, и я по рождению имею право на эстонский паспорт, неоспариваемое несомненное право, и ни от какого другого гражданства отказываться не должен. Всю жизнь дремал в этом отношении, а как наступили новые законы, проснулся, и решил, что самое время о себе заявить 🙂 Там похоронены мои родители, и оба брата, и какого черта я должен жаться?! Но что оказалось — я должен доказать, что мои родители жили в Эстонии в благословенное время 1918-1940гг Действительно, это время было для них самым счастливым в жизни, но доказывать… какого черта! Ну, обнаружил в своих архивах паспорта родителей, выданные в тридцатые годы, с этим разобрался, но настроение испортилось. Тогда второе — моей жене гражданство не дадут, а только вид на жительство! А если она уж очень захочет, то должна отказаться от российского гражданства!.. Тут я проснулся, так сказать, и передумал этим заниматься. Вроде тоже сон был, я так смотрю на эти вещи. Мне приятель говорит, это не сон, а реальность, а ты все время спишь, со своими цветочками-лепесточками… Ну, да, может и так, но тогда я сон предпочитаю.
…………………………………………….

Из цикла «Мир кривых гвоздей»
Никаких циклов я никогда не загадываю и не планирую, просто был интерес к вещам бесполезным, не нужным никому, я с ним так и остался, но со временем исчерпался интерес к объекту, и получилась как бы серия гвоздей, смотрю — подборка налицо 🙂
……………………………………………

«Дама с собачкой»
{{ Чехова не вспоминал 🙂 Изображение такая штука (и проза, впрочем, тоже), оно(она) создает пространство, которое зритель/читатель может населить собой, в меру своего желания и наличия ассоциаций. И чем чувствительней читатель/зритель, тем меньше ему намеков нужно, и придирок к качеству тоже меньше}}
…………………………………………

Здесь переменная величина — стенка за спиной художника, а сам художник слишком знакомым получился
…………………………………………….

«Сухость, тоска по морю»
Реальная женщина, здесь сидящая, сбила бы меня с толку, детали мне не нужны, смайл…
……………………………………………

Ага, есть такой красивенький натурмордик, там все «как оно есть», но сегодня меня он сильно раздражал, ведь в сущности ВСЕ НЕ ТАК! И вещи не вещи, и порядка ни в мире, ни в себе нет…
……………………………………………….

Здесь множество картин, и из всего множества осталось вот что, довольно бессознательный отбор пятен, в угоду только своему чувству на данный момент. «МОЯ ВСЕЛЕННАЯ» сегодня
……………………………………………….

А это картинка (бумага, пастель, мелки прочие) висела на стене у окна. Началось лето, и я убрал ее подальше от солнечного света. И она не такая, вообще-то похожа, но не такая совсем.

Знаете ли вы, наблюдали, быть может — чем хуже работают люди, тем глаже и чище у них полы, а самые бездельники ухитряются сохранять паркетный блеск даже в химических лабораториях, меняют рабочие столы на письменные, обкладываются картотеками, одна современней другой… а в углу у них малюсенький рабочий столик, на нем электроплитка — здесь заваривают кофе.
На четвертом этаже пола вовсе не было, а лежали каменные выщербленные плиты, известняк, как на приморском бульваре, и видно, что никто не болеет за чистоту… Коридор уперся в тупик, пошли бесконечные комнаты и переходы, в каждом углу что-то гудит и варится, мерцает и поблескивает, все работает, а не пылится без дела. И никто на тебя не смотрит, не зовет облегчить душу, не ждет подвоха — занят собой: кто тянет трубочкой мутную гадость из пробирки, кто тащит подмышкой кутенка, не иначе как узнать, что внутри, кто тут же, пристроившись в уголке, чертит мелом на двери — не мог, стервец, добраться до доски, не дотерпел — вокруг него толпа, один хлопает по плечу — молодец! другой тянет за рукав — отойдем… И качаются красивые стрелки импортных приборов, и мечутся разноцветные зайчики по узким зеркальным шкалам, и пронзительно надрывается в углу телефон, забытый всеми прибор связи и общения…
Марк шел и видел — здесь каждую секунду что-то происходит, возникают и рушатся империи, «это говно» — беззастенчиво говорит один, «старое говно» — уточняет другой, и оба довольны.
Проходы становились все уже, и, наконец, движения не стало: посреди дороги возвышалось огромное колесо, из- под которого торчали очень худые длинные ноги. Марк обратился к ногам, чтобы узнать, где скрывается тот, к кому его уже не раз посылали нетерпеливым взмахом руки — там, там… Голос из-под колеса пробубнил, что следует идти дальше, но при этом постараться не наступить на оголенные провода слева от правой ноги, и не задеть раскаленную спираль, что справа от левой руки. Марк только решился, как раздался оглушительный треск, полетели оранжевые искры, спираль потемнела, ноги дернулись и замерли. Марк уже высматривал, кого призвать на помощь, вытащить обугленный труп, как тот же голос выругался и заявил, что теперь беспокоиться нечего — шагай смело. Марк перешагнул, перепрыгнул, подполз, пробрался к узкой щели и заглянул в нее.
Там, стиснутый со всех сторон приборами, сидел за крошечным столиком человек лет сорока с красивым и энергичным лицом. Он быстро писал, откладывал написанный лист, и тут же строчил новый — без остановки, не исправляя, не переделывая, и не задумываясь ни на секунду. Из кончика пера струилась черная ниточка, извиваясь, ложилась на бумагу, и нигде не кончалась, не прерывалась… Эта картина завораживала, напоминая небольшое природное явление, не бурный, конечно, вулкан с огнем, камнями и злобной энергией, а то, как молчаливо, незаметно, без усилий извергает прозрачную субстанцию паук — она струится, тут же отвердевает, струится…
Марк стоял, очарованный стихийным проявлением процесса, который давно притягивал его. Ручка казалась продолжением руки, нить словно исходила из человека.
……………………………….
Тут он поднял глаза и улыбнулся Марку, весело и беззаботно. Он действовал свободно и легко, охотно прерывал свое извержение и, также без видимых усилий, продолжал с того слова, на котором остановился. Он явно умел отрываться от земли, это Марк понял сразу. Но не так, как его кумир, великий Мартин — тот грубо, тяжело, с видимым усилием поднимался, волоча за собой груду идей, вороха экспериментов, но уж если отрывался, то, как орел, уносил в когтях целую проблему, огромный вопрос, чтобы в своем одиноком гнезде расправиться один на один, расклевать вдрызг и снова расправить крылья… таким его видел верный ученик, простим ему некоторую высокопарность. В отличие от первого Учителя, этот гений, звали его Штейн, умел чрезвычайно ловко округлить и выделить вопрос, вылущить орешек из скорлупки, вытащить изюм из булки и, далеко не улетая, склевать своим острым клювиком, и снова, к другому созревшему плоду — расчетливо, точно зная, что уже можно, а что рано, что назрело, а что сыро… не преувеличивая силу своих небольших крыл, он действовал спокойно и весело, и жизнь в бытовом смысле совсем не презирал. Он относился к типу, который прибалты называют «лев жизни»… ну, не лев, а небольшой такой, красивый львишка, смелый в меру, циничный по необходимости, не лишенный совести и доброты — не забывая себя, он старался помочь другим.
……………………………….
Десять минут, оставшиеся до семинара, пролетели как во сне.
— Да, да, возьму, завтра приступайте. Парение? Весьма своевременно, сам думал, но на все не хватает. Химия? — это здорово! Хотя меня больше волнует физическая сторона… Впрочем, делайте, что хотите, главное, чтобы жизнь кипела! Нет, нет, ни денег, ни приборов, ни химии — ничего. Но есть главное — я и вы, остальное как-нибудь приложится! Мне интересно знать о жизни все, все, все… Но вот что главное — Жизненная Сила! Пора, пора от мутного философствования переходить к молекулам, расчетам. Да, да, три вопроса, это я поставил, что скрывать. Что, Где… Некоторые спрашивают — Зачем, но это не для меня. Мой вопрос — КАК? Что она такое? Что за материя такая, в которой рождается эта удивительная страсть? Где? Мне совершенно ясно, что в нас, в живых существах! Впрочем, есть и другое мнение. Ох, уж эти лже… КАК она действует, как заставляет нас барахтаться, карабкаться, упорствовать?..
Он поднял красивые брови, всплеснул руками:
— Как только она ухитряется сохраниться в еле теплящемся теле? Как на спине сигающего в ледяную пропасть мира удерживается теплая и нежная красавица? А парение? — лучший ее плод, творчество и разум?.. Сбросить покровы мистики и тайны! Ах, этот Шульц! Бедняга… Ну, ничего, скоро разделаем его под орех, зададим перцу, трезвону, дадим прикурить малахольному мистику! Очаровательная личность. Жаль только, мозги набекрень.
Он сверкнул очами -«дерзайте, как я!» — и сильной рукой распахнул спрятанную за креслом дверь. Перед Марком лег широкий пустынный коридор.
— Не бродите по закоулкам, вот дорога — налево буфет, направо лестница. Спускайтесь в зал, а я соберу заметки, и за вами.
И подмигнув, добавил: — Бодрей смотрите, бодрей! Наука баба веселая, и с ней соответственно надо поступать. Еще поговорим, когда уляжется пыль от этих потасовок.
……………………………….
Ошеломлен и очарован, Марк двигался в сторону, указанную новым учителем. Штейн представлялся ему мудрым, но дряхлым, а этот полный сил «лев жизни» поразил его. Он вспомнил слова Штейна — «у смерти временные трудности возникают, это и есть жизнь» — и еще раз удивился остроте и смелости мышления, хотя сама идея показалась спорной — так сложно и красиво умирать?.. А образ нежно-розовой девы на спине могучего черного быка?.. Чего только он не услышал за эти счастливые минуты!
Везет человеку! Между неразумными порывами молодости и мудрой дряхлостью случается довольно узкая щель, в которой норовит задержаться каждый неглупый и не совсем опустивший руки человек… Штейн был активен, но не нагл, дерзок, но до унижения седин не доходил, восставал против авторитетов, но и должное им отдать умел, поднимал голос за справедливость, но без крика и безумств, помогал слабым — если видел, что жизнь еще теплится, неугодных не давил, но обходил стороной, от сильных и страшных держался подальше… если не очень были нужны… Но умел и стерпеть, и промолчать, жизнь смерти предпочитал всегда и везде, и даже на миру, где вторая, утверждают, красна. Это был идеальный гармоничный человек какой-нибудь эпохи возрождения, небольшого ренессанса в уютной маленькой стране, он там бы процветал, окружен всеобщим уважением, может, министром стал бы… А здесь, в этом огромном хаосе? Его знали в узком кругу, в тридцать доктор, в сорок академик, в сорок два злостный космополит и неугодный власти человек… Потом страсти улеглись, он выжил, выплыл, сбит с толку, испуган, зато весь в своем деле. Потом слава — и снова запрет и гонения, он домашний гений, не выездной… Еще что-то… Он на рожон не лез и каждый раз потихоньку выныривал, потому что уходил глубоко на дно, хватался за свое дело, как за соломинку, берег свой интерес. Он жизнь любил за троих, в двух жизнях потерпел крах, но еще одна осталась, а тут вдруг стало легче, светлей, он воспрял…
С Глебом они друг другу цену знали, оба профессионалы: Штейн в теориях жизни, Глеб в жизненной практике, и потому сталкивались редко. Один ничего не просил, другой ничего не предлагал, терпимые отношения… если не считать глубокой, тайной неугасимой ненависти, которую испытывают приковавшие себя к телеге жизни, к тем, кто одной ногой не здесь.
……………………………………
Итак, Марк без памяти от радости спускается в зал…

Доверие лжи. Чем больше ложь, тем больше доверия.
………………………………………….

Фотоэтюд со спичками
………………………………………..

Этюд с шариком
…………………………………………

Две женские фигуры под деревом. Бумага, смешанная техника
………………………………………….

Странник и Будда (коллаж) («встретишь учителя — убей учителя, встретишь Будду, убей Будду…)
…………………………………………….

Зарисовка со случайным заголовком
…………………………………………….

Вид из окна двадцатого дома, с Васей у подъезда
…………………………………………..

Ассоль и красный парус
…………………………………………….

Художник, вы больны!..
…………………………………………….

Из семейного альбома начала прошлого века
…………………………………………………

НЕ жди, НЕ бойся, НЕ проси
………………………………………..

Фотоэскиз с нитками
……………………………………………………….
………………………………………………………
Конец повести «Предчувствие беды» http://www.netslova.ru/markovich/beda.html
Всю жизнь с мучениями засыпаю, зато потом проваливаюсь в темноту, и до утра. Сны вижу редко, наутро ускользают, не удержать… А на днях увидел, и запомнил. Гостиная в моем доме, куча народу, дамы с бутербродиками, мужики с пивными жестянками… И в центре толпы Мигель стоит. Как бывает во сне, никто меня не замечает, а мне нужно обязательно к нему пробиться, что-то сказать. Еще не знаю, что, но очень важное. И я, перекрикивая шум, зову:
— Мигель!
А он не слышит…
— Мигель… Миша…
Он обернулся, заметил меня, и тут между нами разговор, незаметный для окружающих, неслышный, будто мы двое и никого больше нет.
— Ну, что, Лева, рисуем?..
Не знаю, что ответить, вдруг обидится…
— Ты не бойся, — говорю, — твои картинки живы, живы!..
А он ухмыльнулся, мерзкой своей ухмылочкой, как в начале:
— Я знаю, — говорит.

Осень любит лето (любовью безответной)
……………………………………….

Сентябрьский свет
………………………………………..

Мать на могиле сына. Старая фотография из семейного альбома.
………………………………………….

Осенний этюд. Осени в изображениях больше, чем лета — осень разнообразней, интересней по цвету.
…………………………………………

Кошки тоже умеют пальцы веером
………………………………………….

Консилиум в анатомичке. Но пациент не только мертв, но и разобран на кусочки.
…………………………………………..

Мусор. А по мне — интересная натура
…………………………………………

Трое в одном флаконе — живопись, фотография и графика. Важен только результат — конечное изображение.
………………………………………….

Летний вечер.
……………………………………………

Из серии «Любимые углы»
…………………………………………..

Осенние цвета
……………………………………………..
И еще одна. Старый портрет, висит на стене, и вечером солнце вот так его освещает. Показалось интересно… но вредно для живописи — убрал подальше.

Вспомнил, что-то я хотел сегодня сказать. О Случае, о Случайности. Не говорю о качестве портрета, хотя он отражает одно из моих состояний несомненно, но становится ли от этого лучше… совсем не уверен… Я о другом. Луч света, упавший на картину, привлек мое внимание, хотя на сам портрет давно не смотрю, он мне надоел, висит передо мной на стене. СЛУЧАЙ! Подстерегание случая, наше занятие. А будет от этого нечто «новое» или только проблеск, как в моем случае, никогда наперед не скажешь. Новое это не «авангард», который славен своими умственными усилиями — выжать из себя что-то такое, чего еще не делали, на деле это у них «вокруг да около» искусства. Я не претендую, просто луч света высветил мысль в моей дремучести 🙂

……………………………………….

………………………………………..

…………………………………………..

Мои друзья, новоприобретенные за последние десятилетия, за исключением Интернета, не люди, а звери, растения, и прочие живые существа. Две истины я от них услышал, которые запомнил:
1. Бывали времена похуже, но не было подлей
2. Нет ничего страшней, чем предательство разумных, умных да разумных
………………………………………..

Русалка в заповедном лесу
…………………………………………

Разгульная компания, согласия между ними никакого, кроме одного — жизнь прекрасна
………………………………………..

Багровый лист, гость в нашем любимом углу. Вообще, мы не любим бунтарей, умом не отличаются, и предъявляют требования к жизни по несвойственным ей основаниям. Жизнь насмешлива, выставляет им муляжи, для публичного осуждения и бунта… а сама в тишине течет, спокойно, безмятежно…
………………………………………….

«Тише, мой кот спит!» Эта парочка всю жизнь вместе прожила, а когда в десятом доме трудно стало, перебралась в восьмой, и там я их встречал и кормил много лет, а потом исчезли, сначала он, и в тот же год, зимой, она.
………………………………………….

Кораблик, парус, чтобы он поплыл, надо его столкнуть в Оку, но некому уже…
…………………………………………..

Снова гость в нашем углу, он из дальней страны, там слишком жарко для меня
……………………………………………..

Трое желтых у окна, из старой кухни был чудный вид на зелень, на овраг, я жил там двадцать лет, более того, не просто жил — писал картинки. Кое-что сохранилось с тех времен ежедневного натиска…
………………………………………………..

Цветок и фактура, несколько грубовато, но как было… Слова, которые часто слышал от плохих художников и фотографов — так было, говорят. И что, какое отношение… Бесполезно говорить. Бывают люди и времена, с которыми бесполезно говорить, лучше подождать, авось пройдут…
………………………………………………

Наши все дома, а что еще сказать… Обычно отдельный человек не понимает, или не верит, или не хочет верить, или страхом обуян… — что он сильней времени, сильней обстоятельств, которые подстраивают и подставляют ему…
…………………………………..
Что-то еще сказать?.. Да нечего, вроде… Ладно, пару слов. Они не лестны. Жизнь всегда — неудача и поражение, что ни делай, как ни живи. Но есть выбор — десять процентов или один. Столько наших внутренних возможностей, сил и способностей тратится в течение многих лет. Жить на единичку куда приятней, проще, и замечательно смотрится. Жить на все десять бывает муторно, грязно, бедно… больно… Но выбор зачем-то даден… А больше десяти? Не получается. Но манит. Иногда…
Будьте здоровы, удачи всем, пятница хороший день.

Я не ухожу оттуда, откуда многие уходят, такая вредная привычка, упрямство чудака. Если бегут, то не знаю, как себя поведу, посмотрим еще… Но когда слов больше, чем мужества… этого не люблю, стараюсь избегать.
Пока что небольшая выставка каждый день, случайно выбранные по мгновенному притяжению работы, в основном зарисовки и варианты разных лет… Обработанные фотографии, не люблю необработанные… И кое-какие слова, возникающие тоже случайно, между прочим… Все то же самое, только название точней: ограничивать себя временем дня и ночи не получается, небольшие планы при отсутствии перспективы, свойство старости, наверное…
…………………………………………….

Так они стояли. Тоже вредная привычка, не создавать себе выгодные условия, чтобы проявить лучшие качества, а вылезать изо всех сил из того, что получается само собой. В этом и вера в Случай, и неверие в свою способность задавать вопросы в пустоте, мне нужен подброшенный Случаем материал. Нередко так начиналась живопись, со случайных при грунтовке мазков, которые вдруг оживали. Не верю в тщательно разработанные планы, нельзя слишком верить самому себе, смайл… Внешний процесс должен соответствовать внутреннему, а это поиски наощупь.
……………………………………………….

В России слишком много воды. Я не за пустыню, но хотелось бы больше точности и сухости во всем. А если разморозится вечная мерзлота, представляете?..
………………………………………………

Крым, край земли. Для меня всю жизнь дальше не было ничего. Любил этот туман. Слышал по радио через глушилки пробиваясь, что там нечто другое происходит. Там то же самое, оказалось, только немного разумней, суше… иногда безопасней, но не всегда. Скука европейских городов… Генетическая нелюбовь к порядку, да-а-а…
…………………………………………….

Борис (был такой Борис) слушает Баха. Фрагмент довольно большой картинки маслом. На линолеуме, верней, на тканевой основе линолеума. Не знаю, если ли сейчас такой, тогда делали его основательно. Линолеум с годами скручиваться пытался, но я приклеивал его к толстой фанере или доске, и ничего, он терпел. Про столетия не знаю, но два или три десятилетия вынес, ничего с ним не делается.
………………………………………………

Был такой зверь неподалеку от меня, не подходил, кормили — ел, и уходил. Годами продолжалось. Состарился, и вижу — некуда ему идти, некуда стало. Это чувство такое — или есть куда, или некуда, никакой связи с реальностью. Начинаешь понимать… или как кот — ощущать большую банальность: каждый умирает в одиночку. Не счастье, но справедливость, на вечность не рассчитаны мы, за исключением нескольких за сотни лет. Истощается тело, ум и творческая сила, она и есть та самая VIS VITALIS, которую долго и упорно искали мои герои, и так и не нашли. Оказалось, она рядом, иногда даже помогает, но в тени остается. А без применения быстро истощается, годам к сорока. И остаешься — идти некуда, да?..
………………………………………………….

Поля, дорога среди полей, жаворонок звенит не уставая… Несмотря на все уверения фотографов, горизонт всегда кривой. Если десятка выпадет, нолик пишем, единица в уме, для следующего разряда, повыше… А его может и не быть. А спешить тоже нельзя. Эх, жисть…
……………………………………………….

Лизочка: ПТИЧКИ ЛЕТЯТ! Мне ее жаль становится — переживает… Мне говорят — себя пожалей! А что я, а я ничего… Был такой двойной сон у Марка из моего романа. Просыпается… холод, гладкий блестящий пол… и в дверь стучат. И он уже знает, откуда?… генетика, детство послевоенное — за ним пришли. Откуда узнали… Дурак, в кадрах паспорт показал, а там написано, пятая статья, или не пятая, уже забыл, но колонна точно пятая, и все уже было!.. Он к окну — и чувствует, знает — сейчас полетит… Улетит от всей этой жестокости, глупости, серости, злобы беспросветной… И тут просыпается во второй раз, автор сжалился, да?..
………………………………………………..

Городок в Тракийской долине, тихая скромная достойная жизнь, бедная, но достойная.
……………………………………………….

«Думу думают» Я не против дум, сам иногда страдаю, вовлечен. Но мои мысли смутные, слов в них мало, словно кто-то на ухо сказал. А вообще, не люблю, когда слов больше ума, и потому уважаю рыб, думаю, что едят их зря, вдруг окажется, что весь разум — в них?..
……………………………………………….

Апология другого мира, он рядом с нами, но ничего о нем не знаем, кроме «мяу»
………………………………………………..

Зарисовка, ПОДВАЛЫ, моя фантастика, жизнь не богатая ни разумом, ни изобретениями, она не будет — она есть. Стоит только захотеть, и она тут как тут.
……………………………………………….

Первый выход в Свет.
………………………………………………..

Портрет матери в двадцать лет. 1929-ый год, Эстонская республика. Отец разорился, не мог оплачивать Университет, и она ушла с третьего курса. И мы к этому пришли. Только они тогда спокойно жили, это правда. На грани большой беды, но как немного, оказывается, нужно для спокойствия — молодость, планы, любовь, близкие люди, и свой дом, который кажется защищенным… Как много, оказывается, нужно.
……………………………………………….

Смешение жанров и стилей, небольшой кураж. Фото, Живопись… Само изображение важно, а чем и как сделано — неважно, в нашей голове все равно свой материал, строим из него.
……………………………………………….

Тоже сочетание живописи и фото, птицы расклевывают наши архивы. Были сундуки, чердаки, подвалы — теперь не стало. Жизнь кратковременное происшествие и так, стоит ли укорачивать ее…

Не всегда утром успеваю, бывает, что только вечером доходят руки. Часто по ночам не сплю, ищу что-то незнакомое в знакомом… Наверное, возраст одолевает. Правильней мое «АССОРТИ» назвать летним, новое название позволит иногда буйствовать и хулиганить, а иногда и забывать про свое назначение, всё-таки лето… Лето — котлета… Поэтому до осени будет не «Утреннее», а «ЛЕТНЕЕ» ЛЕТНЕЕ АССОРТИ
А в FB пусть остается утренним, для отвода глаз. Туда я только картинки помещаю, редко пишу, там люди серьезные, и часто свирепые, а я простой добрый художник, и у меня своих дел невпроворот… смайл…
………………………………………………..
А начало как первый блин, учтите и простите…

Я же говорил, предупреждал, и сразу — блин! Из цикла «Любимые углы», с этим все в порядке, но зачем в стаканчике какая-то баночка… ума не приложу… Давно было… Нет, наркотиками не увлекаюсь. Случайная ошибка, что ли…
…………………………………………..

А это в мастерской у меня, бывшей квартире жены (до чего я ее уделал… страх!.. холсты прибивал гвоздиками к полу, чтобы грунтовать, а как еще сразу двадцать загрунтуешь?! Во, были времена, а теперь ничтожный, слабый стал… Так вот, там был балкон, то есть, лоджия, но открытая всем ветрам, и некоторым моим героям приходилось там зиму зимовать. Иногда забывал, и до весны не выходил, дверь откроешь — может не закрыться, особенность строительства, что ли… Весной выйдешь, а там они…
«ПЕРЕЖИЛИ ЗИМУ» Они для меня все, кто хоть раз попал в натюрморт, и кто еще не попал, — живые, и я за них болею, выкинуть ну никак не могу… Вещи эти и звери ВСЕ — живые. А среди людей постоянно мертвецов встречаю, особенно в наше время: идет, вроде бы живой, а на деле — ГАЛЬВАНИЗИРОВАННЫЙ ТРУП». Кто дергается, «крымнаш!» кричит, кто про врагов, которые окружают… Живых мало осталось… Что мне простому художнику делать?.. Вот и продолжаю — что делал, то и делаю… Так мне приятней, спокойней жить, свою жизнь доживать — не портить неприличными звуками…
……………………………………………..

А это не натюрморт, я называл их, давно-давно — НЕМОРТАМИ. В них композиции ноль, разве что по свету… иногда построено, на удивление самому себе, а иногда просто — НИ-ЧА-ВО. Просто милые сердцу вещи, которые после меня ничего хорошего не ждет — выкинут на помойку.
…………………………………….

Дорога на Серпухов. Если из окна автобуса слабое видео включить, теперь каждый фотик имеет… Зачем? Понимаете, точек мало, и получается обобщенное изображение, с ним куда легче работать потом, свет-цвет и все такое. А это подмалевок, эскиз, набросок получается. В таком виде раньше не показывал, а в них что-то есть… Начинаешь верить, что если над техникой поиздеваться, ручки-ножки оторвать… она что-то выкинуть может, взгляд останавливающее, да-а-а… Впрочем, зрителю, может, и не интересно, понимаю…
……………………………………………

Та же дорожка в районе Бутурлино, на пути в Серпухов.
……………………………………………

Был такой боец у меня знакомый, я его любил. Появился откуда-то, лето пробуйствовал, даже Борис его унять не мог… А осенью исчез. Но фотка осталась. «Кто на пятого?!» я ее назвал. А почему, это вам не нужно знать, меньше знать будете, лучше спать сможете…
………………………………………………

Копия нашей Лизочки ( сейчас удрала на чердак, не скоро придет…) Очень похожа, но из другого дома, и жила на воле… Много лет с тех пор прошло. Замечательная кошка была, коты в восторге непреходящем… Как я их понимаю!
……………………………………………….

«И в дождь гулять нужно!»
Рисунок этот потом слегка порвали кошки, Но на диске он целенький сохранился.
…………………………………………………

Страничка из папки 2009-го года. Иногда полезно их рассматривать, видишь, от самого себя далеко не уйдешь…
……………………………………………..

Ёжик заболел, полысел весь, таблетку ищет… Из шестидесятых он, значит тоже — «шестидесятник» И здоровье потерял, я его понимаю…
……………………………………………….

1943-ий год, Тамбов. Наши знакомые, мы рядом жили. Не знаю, как зовут, мать рассказывала о ней, они дружили. Потом 44-ый, Таллин от немцев освободили, и мы тут же вернулись — свой дом! А дома не было, одни развалины… Об этом я немного написал в повести «Следы у моря». На бумаге ее нет, а в Сети навалом, спросите Яндекс «дан маркович повесть следы у моря» и тут же вам сто тысяч ссылок. А на бумаге нет — жаль, я там с прямой речью вопроса не решил, кажется мне, что лучше, если ее нет, как прямой, но чтобы понятно было — МЕСТАМИ! — надо бы оставить … вроде бы… Вернуться надо… А для цельности прямую лучше не выделять, мальчик рассказывает послевоенную жизнь, смерть отца, страх жизни в 40-ые, хотя вроде бы и войну пережили… (но не все, не все, кто-то в немецком концлагере погиб, кто-то в нашем, кого-то домой не пустили…) Ладно, оставим пересказ, пишу потому, что в разных текстах с выделением прямой путаница, а я это не люблю!.. Андрей Комов в Сетевой словесности
http://www.netslova.ru/kolonka/komov_markovich.html
написал, писатель, критик… но там не о повести, а гораздо шире взято, а я что… мальчиком был, что видел, о том и написал… А что бумажным редакторам могу сказать — идите все к черту, давно говорю. Сначала от Интернета нос воротили, а я туда пошел, чтобы редакционную эту вонь, интеллигентную, между прочим, не вдыхать больше, с их хвалой, ужимками, черезнедельными обещаниями… противно стало, начал сам себя издавать, а потом в Интернет залез с головкой, и не жалею… Так вот, сначала они от Интернета блевали, а потом мне говорят — «Вас же уже издали солидные люди…» К черту, к черту… Я в Эстонии вырос, там «черт» самое сильное ругательство, извините… Слова неприличные есть, но как ругательства не сложились.
…………………………………………….

В России идиотов не счесть, и лизоблюдов тоже. Зачем по всей России так деревья калечат, долго не понимал. А потом понял — за каждую такую операцию, кастрирование — по несколько тыщ платят. А те, кто выполняет, копейки получает, понимаете?… Не дороги, не Сочи, зато постоянный доход, пока все деревья не изведут. Некоторые среди лета с желтыми листьями стоят, а некоторые осталось -пилить, корчевать… Зато новые сажать, снова денежки. За деревьями ухаживать надо, и за травой, но не так по-идиотски… И в этом, как во всем… смотреть уже сил нет, в самую жару траву не просто косят — бреют до самой земли, и чего-то хорошего ждут! Пишешь в газетку, про книги умные, как надо… не более двух-трех раз в сезон… Головой кивают, да-да-да… а утром снова косилка жужжит. Я за траву, она победит все равно: людей не останется, и она спокойно будет тогда расти, везде, всегда… Через тысячу лет, надеюсь, когда наше племя на Луну улетит, как Рогозин обещал, здесь нефть всю выпьют, сожгут — и улетят… Черт с ними со всеми, я не игрок здесь, и не борец — свои есть дела…
……………………………………………..

Это называется — «на полке» AS it is, только цвет убрал, он лишний здесь
////////////////////////////////////////////////////////
И пока, здоровья всем, пережить наши времена… и удачи, кому ее хочется.

В FB плач — мы никому не нужны стали, пятая колонна…
Так всегда были пятой, забыли?.. И хорошо, что пятая, лучше быть пятой ногой, чем четвертой, на четвереньках ходить трудней. Никогда люди творчества не были нужны. Ну, немного физики, когда надо было бомбу делать или в космос лететь, чтобы оттуда напугать врагов, а как же… Мотивы творчества внутренние, оно всегда нужно. Людям, которые хотят расти как люди. Ладно, оставим эту тему, вечером проспал, по «Эху» ничего особенного, зато ночью подобрал десятку картинок, про которые есть несколько слов. Вообще-то не про них, а так, вообще… В FB помещаю молча, там разговаривать не хочется, а здесь пару слов скажу.
…………………………………………………………….

«Пора домой, Шнурок!» Когда смотрю на эту фотографию, забываю, что он давно умер, погиб. Рассказывать не хочется, я его живым помню. Он карабкался ко мне на балкон, на второй этаж, по вишне, которая у дома стояла, росла, пока ее не спилили. Шнурок не знал, что спилят, он к тому времени умер. А когда жил, не знал, что по соседней! нужно карабкаться, по сухому стволу, чтобы на балкон прыгнуть с ветки, а на этой, цветущей, сидел в метре от балкона, далековато для прыжка, страшно, ветка тонкая… Он кричал, чтобы я достал его. Я выходил на балкон, протягивал руку, хватал Шнурка, и переносил к себе. А на фотке… мы встретились на лестнице, за мусоропроводом, там окно, зарешеченное, не знаю, зачем, говорили — надо, везде враги, да?.. и можно на лестницу пробраться, и тогда он с лестницы кричал мне, чтобы его забрал. Коту важно стать взрослым котом, тогда можно сказать — жизнь состоялась, а Шнурок не успел, машина раздавила. В теплые летние ночи они с приятелем любили на дороге, на теплом асфальте лежать, машины редкие. Наверное, задремал Шнурок, и какому-то идиоту попался, зачем ночью так мчаться… Так и не стал большим котом. А сегодня… я уже в другом доме живу… вышел в пять, позвать Васю, который ночью гуляет теперь. Все бы ничего, но у него враг нашелся, и постоянно приходится драться. Характер изменился у кота. Я знаю его семь лет, он сын нашей кошки Алисы, это в десятом доме было… Но все не расскажешь, а писать… так уже написано, и там про Алису есть, в повести «Перебежчик», в 90-х мы с ней дружили… Больше про зверей не пишу. А про людей тем более. Значит, что осталось?.. — свою ниточку вить, пока вьется…
……………………………………….

Тоска, тоска… Может, кто-то любит российские зимы, а я ненавижу. И всю жизнь здесь живу, интересы были, и уверенность, что перемена мест мало что меняет. Уверенность осталась, но опротивело место, а было лучшее в России всей. Но писать об этом не стоит, жизнь, ЖИЗНЬ… это не сегодняшний день, нет…
……………………………………..

А это для разнообразия… Минздрав не советует — в жару страсть для здоровья опасна. Она вообще опасна, но особенно в летние дни… да-а-а…
…………………………………………

Он, когда так лапку поднял, я понял — лететь собрался. Но сначала решил упасть. Ему не страшно, знает — крылья наготове, всегда спасут. А я во сне летал, только во сне. Знаешь заранее, что полетишь, особое чувство в груди. И надо как бы оттолкнуться, но не ногами, — чувство такое, оно в груди и в животе… и нужно сделать усилие, про которое знаешь. И летишь, как-то боком или ногами вперед. А иногда как бы стоя, поднимался и зависал… А люди не верили, что улечу…
…………………………………………..

Наверное, размолвка между ними…
Пора, пожалуй, переходить к абстрактным натюрмортам. Хотя абстрактных не бывает, они всего лишь совокупности линий и пятен, Кандинский-Клее, они абстрактные. В абстрактные картины много вложено, но это особое состояние, оно как холодная страсть. Есть разница между чувственностью и настоящей страстью… но об этом я не собирался писать… смайл… Абстрактные для меня — это оживленный мусор, например. Или остатки еды, корочки всякие. Жизнь есть везде и во всем… если сильна в нас. И это испытание для творческого человека. Но если получается… Но если получается, то это да!
………………………………………..

Над нами чердак, и там голуби живут круглый год. Там трубы теплые, и есть одно открытое окошко, чтобы вылетать. А когда теплей становятся, они к нам на кухонное окно садятся, на узкий карниз, отсюда простор легче наблюдать. Весной по утрам холодно еще, вот они и нахохлились. Кошки на кухне, на подоконнике собрались, зубами лязгают, но не достать. И голуби сидят спокойно.
………………………………………….

Такой вот триптих без названия, все они уже были здесь, так что молчу.
………………………………………..

А это Вася молодой, любил сидеть на газетке. Теперь он предпочитает дерево, паркет или доски. Нет, не компоновал специально, и надпись эту разглядел совсем недавно, так вот получилось. Обычно я буквы стараюсь затирать, они мешают, тем более — слова, а тут решил оставить, для разнообразия. Не люблю педагогические страсти, умные афоризмы, но это личные дела.
…………………………………………….

В основе фотография, мне лет шесть тому назад так стало удобней картинки начинать, рисовать на экране пристрастился. Но я об этом писал.
……………………………………………..

Против ясности, резкости и педантизма оптики. Если что-то любишь, то слабые места хорошо понятны. Но прощаешь. Догмы каждого метода, подхода условны, но нарушения границ у очень многих особую ярость вызывают, и печально смотреть, как умные люди выдумывают себе границы.
…………………………………………

КЛЮЧ

… Когда им совсем плохо, они говорят — нет, нет, нет, это временные неудобства, настоящая жизнь не здесь, не здесь, и поскольку тело предает их в первую очередь, тут же выдумывают байки, что ТАМ им тело не нужно, жизнь там вечная и бестелесная… Чего не придумаешь от большого страха. Сами отодвинулись от жизни, а теперь страшатся.
А ключа-то нет!..
Верно говорят, допрыгался! Обычно, вернувшись в свой треугольник, я тут же проверяю — где ключ?.. А сегодня заболтался, наконец, спохватился, смотрю, нет ключа!.. Куда делся…
Так не бывает! Единственное, что не может пропасть, это ключ.
Если есть ключ, то и дверь к нему найдется.
Выходя из дома я бережно запираю дверь, и чтобы поверить в этот факт, событие, основу надежности, совершаю несколько известных мне одному действий. Они странны, бессмысленны и обязательны, их невозможно объяснить, истолковать, и потому, совершив их правильно, я буду помнить, что вот — было, и тут же вспомню про ключ, вокруг которого все и совершается. Они сильны, эти движения, запоминаются даже среди ежедневных поступков; мелочный идиотизм выживания трудно чем-то перебить, кроме чистокровной бессмыслицы. В результате ежедневные глупости скукоживаются и выпадают, стираются, а ритуал ключа остается, в нем моя опора.
Если быть искренним, нужно признать, что все основное в жизни — лучшее и просто хорошее, сильное, глубокое — бессмысленно, так что стоит ли корить себя за несколько странных движений, которые помогают удержаться на поверхности?.. Я и не корю, и оправдываться не собираюсь. Эти действия отнимают время?.. У меня нет времени, не в том смысле, что мало, — я с ним не знаком, моя жизнь бредет по иным путям, ощупывает другие вехи, они чужды времени. Шоссе с односторонним движением, вот что такое время, а у меня движение другое.
Пусть глупости, зато уверен, что не оставил свою дверь открытой, это было бы ужасно.

У меня всегда с собой бумажка размером с лист писчей бумаги, но в отличие от писчей, она обладает куда более важными свойствами — прочна, и в то же время эластична, мягка, вынослива на сгиб, терпит многократное сгибание без предательских трещин, шероховата, а не гладка, не скользит в руках, и я держу ее надежно. И спокоен. Я вытаскиваю сложенный пополам лист из грудного кармана пиджака. Это значит, что выходя на улицу я должен быть в пиджаке, и не только из-за грудного внутреннего кармана, в котором нужный лист, но из-за грудного верхнего кармашка, который на виду, но о нем позже, дойдет очередь и до него.

Значит, так, я вытаскиваю лист правой рукой из левого грудного кармана, а в левой при этом держу ключ. Здесь возникает трудный момент, нужно развернуть лист в полную ширину, но для этого он сложен так, что половинки неравны, и я легко нахожу скважину между ними, пальцами, большим и указательным хватаюсь за длинную сторону, и лист раскрывается почти сам, под действием тяжести короткой стороны. Ну, не совсем так, я чуть-чуть помогаю другой рукой, но тут важно не забыть про ключ и не выронить его. В общем лист благополучно раскрывается, и я кладу ключ на середину, ладонь правой руки уже внизу, и начинаю заворачивать, при этом медленно говорю:
— Р-раз — и одну из сторон заворачиваю на ключ, накладываю и прижимаю.
— Д-два — и вторую сторону точно также.
И три, и четыре. Теперь ключ скрылся, и наступает главный момент. Я медленно сгибаю сверток пополам, и это удается, потому что ключ не на самой середине, я заранее побеспокоился, с опытом это приходит… и получается довольно аккуратный длинноватый пакетик, и ключ внутри. При этом говорю, медленно и очень сосредоточенно глядя на сверток, прижимая пальцами левой руки твердое длинненькое тельце, скрытое внутри…
— П-я-ять…
И это значит, ключ завернут надежно. Я медленно и аккуратно, почти торжественно, но без ненужной помпы закладываю сверток в грудной кармашек пиджака, который, правда, на виду, но очень глубок и надежен, с плотной полотняной подкладкой, не то, что ненадежные боковые, драный шелк!..
Сверток в кармашек, проверяю кончиками пальцев — он там!.. и говорю, внушительно и проникновенно:
— Раз, два, три, четыре, пять — вышел зайчик погулять.
Зайчик — это я. И ключ при мне. Я вышел погулять, или по делам, это уже неважно, главное — знаю, чем открыть свою дверь. Теперь я знаю это, и могу подумать о других вещах. Открылась, расширилась щель между событиями, теми, что были, и теми, что будут. Другими словами, я свободен, и могу убираться ко всем чертям, то есть, к себе. Кое-какие детали нужно еще выяснить. А когда выпаду обратно, понадобится ключ, и я вспомню мудрые слова про зайчика, известные всем… — и куда спрятал ключ, вот!

Художник и натура (друг другом недовольны)
……………………………………….

Перед своей картиной (момент любования)
…………………………………………

Город будущего (ничего хорошего не жду, одно дожитие облегчает — не увижу)
……………………………………….

Правые и левые, демократы и консерваторы.
А вы насыпьте им корма, насыпьте, и увидите, что решает дело — не мнения, а простая сила
……………………………………….

Боларский мотив.
Никогда всерьез не принимайте, что художник о мире говорит — всё по настроению, как оно с утра, смайл…
…………………………………………

Из цикла «УГЛЫ» И про циклы не верьте — сегодня так объединяю, завтра по-другому…
И другие названия дам…
……………………………………………

Взгляд. Противник симметрии я, и двух глаз слишком много бывает…
……………………………………………..

Зарисовска с календулой. Кто-то сложные строит натюрморты, а мне — попроще бы… Нет желания что-то ПОКАЗАТЬ. Может, мгновение остановить… Как-то видел сон, мир, похожий на экран компьютера — толпы суетятся, дележка, война, простые страсти… Мигнул свет, и — пустота, слепящая пустота, один свет остался. Отключили… смайл…
…………………………………………

Фигурная зарисовка, не более, для картинки не хватает пустоты… Натура не должна знать о художнике, художник не должен знать о зрителях, а зрители что?.. Ушли поесть, по кухням разбежались. Художник остается при своих делах, кончился спектакль. И это правильно, I think…
…………………………………………….

Зарисовка в шкафу. Чем меньше деталей, тем больше требуется точности… а это так, между прочего…
…………………………………………….

Власть времени. Мы придумали ее, а настоящее время — в нас тикает, в нас…
………………………………………………

Смешное напоминание властителям всех мастей, кончается все одинаково — и просто…
……………………………………………..

Соня. Всю жизнь ищет своих котят. Долгая история, не для утра она…
…………………………………………….

Бездомные. {{В конце начинаешь понимать, что единственный дом — внутри нас, внутри… А ты из него рвался в большой мир, якобы большой… А возвращаешься в свой дом, а он заброшен, неухожен, и света мало в нем, и тепла…
……………………………………………….

Летнее утро, такой вот мотивчик с высоты 14-го этажа…
…………………………………………….

ОЖИДАНИЕ. Не раз говорил уже — чувство самое постоянное, напряженное, сильное и почти безысходное… Всегда есть, ЧТО ждать. А если нечего, то зачем ЖИТЬ. Книжку бы так назвал — «ЖДАТЬ» Не глагол — существительное, такое вот особое СОСТОЯНИЕ… Жданье, значит, смайл…
………………………………………………..

Из цикла… (опять вранье!) но много таких набралось — «УГЛЫ». Почти все любимые. Сидеть в углу. В углу, да… Не люблю, когда сзади подходят. А тем более — заглядывают через плечо…
……………………………………………..

Земля горит. Горит земля под ногами. Под нами тысячи километров. Тряханет один раз, вылезет рожа, выпьет тихий океан, рыгнет… и снова заснет…
…………………….
И на этой приятной ноте откланяться разрешите. Я же говорил, не принимайте художника всерьез. Каждый свои делом должен заниматься, а иначе беда, беда… Удачи всем! А что еще можно пожелать… — здоровья и удачи, чтобы тихо и мирно прошел ваш день…

Так, кусочками иногда читаю сам себе… Вслух только «монологическое» могу, а это две повести — «Остров» и «Последний дом», там все от рассказчика идет. Целиком их читал на видео, в Tube есть. А остальные, и рассказы — там где монолог, могу читать, а как начинается описательное, рассказчик удаляется от картинок… это мне не интересно вслух, я не артист…
……………………………………..
Картинки другими стали, иногда цветы растут из земли, однажды реку нарисовал, в тумане, и цветок на берегу, словно чего-то ждет, со светлым лицом… потом черный кот на траве… еще дерево в поле, кричит ветками, над ним птицы, птицы… стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе, ты отвечаешь:
— Саша, рисуй, лучше крыльев не придумаешь, а я старый дурак, мне крылья давно подрезали.
— А что ты всё пишешь, — я спросил.
Ты отвечаешь — «современную историю».
Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били — давно, не так давно, и совсем недавно стукнули, плюнули в лицо… но нам так и надо, дуракам.
— Загадками говоришь, Малов… — я даже обиделся, а ты мне:
— Саша, забудь эти глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь, рисуй…
— А ты бомбу делал, Малов?..
— Я тогда еще студентом был у одного физика, Петра Леонидовича, он отказался. Его выгнали, и нас разогнали, с последнего курса, потом доучивался через десять лет.
Коты твои в порядке, правда, Белявка совсем разбушевался, кошкам покоя, прохода не дает, глаза косые, морда разбойничья, Ольга-соседка ругает его за драки — «бес мудастый..», но любит, подкармливает, если остается у нее, делится… На самом деле он добрый кот, возьмешь на руки, прижмется, замурчит… растет еще, силу набирает, может самого Нашлепкина одолеет, если кормить хорошо, и я стараюсь. Шурка-трехцветка одна из всех его может приструнить. Он сначала решил ее нахальством одолеть, наскоком, нападает, а она визжит, бросится на спину, всеми лапами отбивается, для интима не сезон, сплошное у него зазнайство и понт. А потом, смотрю, крепко взялась за него, на каждом углу воспитание — оплеуха да оплеуха… И, знаешь, он ее зауважал, боится теперь, а вообще-то они дружные ребята. Аякс твой черный, длинноногий, самый старший, немного в стороне, его никто не смеет трогать, он тоже никого, мирный, но независимый кот, мог бы и самого Нашлепкина побить, но не хочет вмешиваться, живет один. Он первый к мискам подбегает, выстраивает толпу, не допускает давки и взаимных оплеух. Они после него только, а если опоздает, кучей лезут, толкаются у мисок, ссорятся… Так вот, Аякс — иногда поест, потом как бросится ко мне с открытой душой, лезет на грудь, прижимается головой к лицу, дружит, потом спрыгнет и уйдет спокойно, может любит, а может долги отдал?..
Считаю дни, напиши.
***
Холода накатили, в этом году быстрый разгон, в конце сентября морозец объявился, ветер, ранний снежок, светает неохотно, вяло, жизнь смурная, как всегда перед решительным наступлением главного сезона, у нас ведь главней зимы зверя нет, сам говорил… Постоянно смотрю, чтобы дорожка чистая, не заметена, выхожу рано утром, и вечером тоже, в темноте, я ведь люблю, чтобы ухожена, ты знаешь.
Дома холодина, не топят еще, хотя платим исправно, Афанасий разбушевался почище нашего Белявки, все в свой карман, а тебя нет, некому его на место поставить, встряхнуть, человек ведь неплохой, сам говорил…
Коты прибегают из подвала греться в подъезд под лестницу, я стараюсь, чтоб жители не ворчали, беру наверх к себе. Чтобы у меня теплей им было, наполняю горячей водой наш бак для белья, литров сорок, да?.. и они на крышке сидят всей кучей, хватает тепла на полдня. Если надо им, везу вниз, а потом забираю, когда захотят. Они меня ждут, другим не показываются, а я иду и зову, смотрю, из-под лестницы две — три головы — тут же узнали, и ко мне…

ОКНО
……………………………………….

Из цикла «За мусоропроводом»
………………………………………….

Ящики почтовые
…………………………………………..

Из цикла «Любимые углы»
…………………………………………..

Три тополя у Оки
……………………………………………..

ЦВЕТКИ
…………………………………………….

Оглянувшись
……………………………………………..

Путь в подвал десятого дома
…………………………………………..

КОРНИ
……………………………………………..

Российский натюрморт
………………………………………………

Отдохнешь, отдохнешь и ты…
………………………………………………..

Старый кот на окне
…………………………………………..

Ночной фонарь
……………………………………………

Поражение восстания