Месяц: Март 2014

////////////

КОРНИ
……………………………..

МУСОР. Для меня вполне абстрактная картинка, и привлекает цвет.
………………………………

Окно в старой квартире. Часто ее вспоминаю, там много было пережито: почти все наши звери, повести о них, картинки…
………………………………..

Окно на лестнице в десятом доме «Г» Яркий резкий свет и такие же цветА никогда не привлекали меня. Главного надо немного, иногда — чуть-чуть, чтобы запомнилось. Только мнение.
……………………………….

Существо, с которым я за годы сдружился, он всегда поражает меня разнообразием выражения, замечательной пластикой. Для меня он — мужского рода 🙂
……………………………………

«Балкон» в мягких приглушенных тонах. Больше метра картина на тканевой основе. Сейчас она в Серпуховском музее, и я спокоен за нее, хотя иногда скучаю… Не знаю, как другие, но я не «человек реальности», и всегда стремился окружить себя собственной оболочкой из того, что делаю, из своих интересов, а окружающая жизнь, за исключением(!) нескольких людей, а также всех зверей, представлялась мне агрессивной, враждебной, думаю, так оно почти всегда и было. Я не боялся, хотя иногда и боялся 🙂 но всегда с радостью и охотой уходил в свою среду, в свою оболочку. То больше, то меньше, а сейчас снова вижу — кругом мусор, не жизнь, а мусор! а люди… с ними можно делать всё, что угодно, с огромным большинством — они также легко внушаемы, как во времена сожжения ведьм и колдунов и походов крестоносцев… В этом отношении жизнь прошла зря — я не увидел, что люди стали лучше, хотя бы чуть-чуть… времена порой были помягче, это обманывало, ведь времена меняются быстрей, чем люди, да-а-а…
………………………………..

Это мой журнал «Перископ» в котором много интересного, но к сожалению больше не могу, не успеваю им заниматься, к тому же мои знания интернетского языка сильно устарели. Но он мне помог, этот журнал, и я благодарен людям, которые до сих пор поддерживают его («Компания СТЕК»)
…………………………………..

На окне. Если свет разрушает форму, то бог с ней, с формой. Но,видимо, какие-то рамки есть, где-то останавливаешься… Думаю, нужно себя слушать, а не переть напролом, все ломая. За этот напор и не люблю «авангард» или как его еще называют, когда ради «новизны» лезут на фонарные столбы. Вопрос адекватности самовыражения мне кажется куда важней. И тонкость и гармония… И не делать вида, что до тебя пустыня. Риск есть всегда и везде, но лучше уж зависеть от самого себя — если нет в тебе интересного, то никакие «изыски» дела не спасут.
…………………………………..

Бабы у магазина. Масло, оргалит, слегка поврежденный… Эту картинку часто вспоминаю, глупо, необдуманно потерял ее из виду. Репродукция плохая, но общее представление дает.
…………………………………………

Портрет Сони, скучающей без котят
……………………….

Ночной разговор, который затянулся
………………………………….

Зарисовка из серии «Ветреный день на берегу реки»
……………………………………

Зимняя прогулка с котом (помещаю многократно, дома висит)
…………………………….

Упрямый кот был Хокусай… Будь он человеком, наверное диссидентом бы стал.
……………………………………

Довольно неуклюжая была картиночка маслом, очень старая. Теперь использую для вариантов, оригинал, конечно, не трогаю. Обработка картинок часто просто пижонство или подражание живописи, и это раздражает. Цель в том, чтобы сделать сильней, цвет «суггестивней». Удается редко, но бывает. Если картинка хороша, то слов ей не надо, это всё блажь, идиотизм искусствоведов, нанизывать слова, когда уже ничто не спасет. Можно сто томов написать о том, какой прорыв этот черный квадрат совершил, но только не в изобразительном искусстве всё это, оно свои рамки имеет. Мы сами в рамках, и свободы никакой, есть генетика восприятия, свойства глаза и физиология зрения, дальше их не прыгнешь. Но вот простые картинки иногда потрясают, доходят к нам по сложным путям внутренних наших ассоциаций, а все эти хвосты бессильных слов только загромождают головы, затуманивают мозги…
……………………………………..

Путь в горы. Написано по каким-то впечатлениям о Сванетии, скорей всего так.
………………………………………

Окно в старой квартире. Если долго не мыть стекло, то много интересного можно увидеть.
………………………………………..

А это еще раз лошадка, которую создал Пикассо. Вспоминается мне, особенно в последнее время, когда воздух просто насыщен враньем и истерическими измышлениями СО ВСЕХ СТОРОН, повторяю — со всех. Займитесь делами, ребята, в мире еще столько интересных дел, и не такое время, чтобы их забыть, и в худшие времена люди делали дела, которые мы и сейчас помним и уважаем — художники, писатели, артисты, и просто люди, помогающие другим, без крика и проклятий…
……………………………………..

Осень в защите
………………………………………

Печаль алкоголика. Когда мне было лет шестнадцать меня поразил один образованный довольно пожилой человек. Нет, семнадцать мне было, я на первом курсе учился. Он был нищим, и каждый день ходил в столовую, в которой я обедал. Это была дешевая забегаловка, на столах кучи свеженарезанного хлеба, и никто не считал, сколько ты кусков съел, приходила женщина и приносила новые куски… Я брал иногда только компот и ел хлеб, до вечера хватало. А этот человек выкладывал столбиками свои монетки, и у него почти всегда было на неплохую еду из двух блюд. Потом он стучал когтистыми пальцами по столу и начинал говорить. Я слушал, плохо понимал, но все сказанное казалось мне просто чудом искушенного ума, я видел в этом разговоре блестки гениальных мыслей, так мне казалось… Прошли годы, и я встретил другого человека, примерно с такими же речами, потом еще, и еще… их становилось все больше и больше. Но тогда уже до меня дошло — спутанность сознания, алкоголический бред. В молодости у меня были симпатии к алкоголикам, встретил несколько человек, в которых разум еще тлел, только слов становилось всё больше… Умный человек говорит куда меньше, чем знает, а пишет и того меньше. В России вечная тема — алкоголизм, и вокруг этого плетутся сложные разговоры. Ну, если есть что интересного в словах и поступках алкоголика, то это остатки прежнего разума и мысли, только раньше он больше молчал, скрывая не совсем продуманное, а пьянство снимает барьеры, и возникает глубокомысленный бред, а писаки из этого делают литературу, и пишут порой очень хорошо стилистически, но ведь этого маловато для литературы, а как она получается… ну, несколько рассказов Хэмингуэя прочитать и понятно, что совершенно непонятно… Смайл…
………………………………………

Литературный такой натюрмортик с рисунком, на котором кот, а другой кот напал и расцарапал, старые часы, которые еще могут ходить, но их забыли и не заводят, печаль часов, да? и книжка про гениальных поддельщиков живописи, которая в свое время меня поразила. С тех пор я понял, что техническое умение и мастерство мало что значат, а мастерство… ну, скажем, ремесло в квадрате, и только… а остальное… как говорил Шагал — «есть — есть, нет — нет»
………………………………………..

Этот мой старый друг сегодня говорит вам — «есть выбор, господа-товарищи, кто вправо, кто влево…»

www.novayagazeta.ru

Вчера слушал о Малевиче и его квадрате. Опустим, что умная искусствоведша дура, неважно. Почему такое раздражение от этого неплохого в сущности, если сравнивать с тем, что вообще по телеку, разговора? Ну, другое представление об искусстве. «Новизна». Новое — это когда от картинки сердце останавливается, а не от того, что квадрат черный. И неправда, что цвет отделен от формы — очень жесткая и простая форма, она еще какая есть. А цвет? ну, да, дизайн, неплохо для привлечения внимания, и чтобы поезд не задавил рабочего на рельсах. Эпоха массового сознания? — да, эпоха, но быть ее глашатаем и предсказателем? да еще с таким восторгом, да идите вы… — Ну не знаю… мне просто не интересно, эпоха примитивная, даже ублюдочная, и восторга от нее нет. Да и не абсолютна она, смотрите двадцатый век — Пикассо, он и там и здесь, и много чувства в нем местами, не говорю уж о Марке. Ваш дизайн отвалился от культуры и стал базарной технологией, и пусть себе, товар легше продать, да? Время идет, и побеждает всегда то, что вызывает в нас простое человеческое чувство, а не заумную мыслю. И если смотришь на картинку, и тебе в прицеп к ней нужен хвост умных слов, как эти вчера… плохая, значит картинка, и все дела.

Абсолютная и совершенная стадия запрета — это не когда запрещают тех, кто «вреден» или даже может быть «не полезен», нет, конечная и абсолютная стадия запрета — это когда запрещают тех, кому держатели власти просто «до лампочки» — мелки, серы и совершенно не интересны. ОБИДА, да? А мир живет своими — иными мыслями-страстями, обычно тоже не бог весть что, но все-таки больше человеческого, а иногда попадаются и свободные мысли…

— Похоже на защитную реакцию живого тела — выброс щупальца; своим ядом оно растворяет ясные структуры знания, отравляет изнутри, оспаривает основу — метод, продвигает тьму, не тривиальную серятину, невежество, а именно — тьму! Он ненавистник света, ясности, дай ему волю, всю науку обратит в первобытное состояние, когда делом чести было выдумать свою систему, все объяснить, все переврав, придумав недостающие детали… Мы это преодолели, несмотря на отступления, изгибы, ниши, в которых обломки тьмы, слизь заблуждений — там и гнездится коварный Шульц. Смотрите, что делается, — говорил Марку и другим соратникам Штейн, разгуливая по пустой комнате, которую по старой памяти называли «красным уголком», теперь в ней ничего красного, но и удобств тоже никаких, кроме десятка колченогих стульев да старой школьной доски.
— Видите, что происходит? — спрашивал он, расхаживая по бугристому линолеуму, и отвечал на свой вопрос, — новый поповский шабаш на носу, слова им не скажи — ты против духовности! А на деле те же выродки, которые держали народ в подчинении и страхе, теперь устраивают тошнотворное шоу с кадилами, спектакль, новый психоз… Впрочем, — он добавил, устало махнув рукой, — пусть лучше лбы расшибают, чем пьют до посинения. Но каково жулье! — садятся на корточки и прыгают, а потом докладывают — летали! Рядом истинные полеты, не лягушачьи игры, а всерьез… но это дорого стоит, а платить никто не хочет, работать не может, только умеют кровь реками лить… и блюдечки таскать по столам… Идиоты, бедняги, морлоки…
— Шульц против марсиан, — ни с того ни с сего заметил Марк, он должен был защитить противника, который ему помог.
— Шульц исключение, он честный безумец. Зачем ему пришельцы, он сам единственный пришелец во всем космосе.
Несмотря на ругань и обступающие его темные силы, Штейн был полон планов, верил в победу разума, счастливый, наивный человек.

Как-то вечером, когда Марк, расставив вокруг себя недавние приобретения, подсчитывал дни, оставшиеся до начала, неуемный профессор выпархивает из своего закутка. На нем бархатная зеленая куртка, малиновый берет сдвинут на бровь. Сейчас выйдет на крыльцо, прыгнет в черную длинную машину подобно дамскому любимцу Бельмондоше, покатит в берегу великой реки, в дом для избранных… Нет, остановился, заговорили в дверях, перед бессонным коридором, который для Марка уже стал домом, а для шефа всего лишь путь к выходу, к свету, к реке, на которой багровый закат обещает ветреную погоду.
— Перед нами природа, а значит, мы не свободны в своих фантазиях, плывем по узкому проливу, с одной стороны Сцилла, известное чудовище, символизирует закостенелую приверженность старым принципам и взглядам, конец развития; с противоположной скалы Харибда протягивает когтистые лапы — тщеславие и себялюбие, склонность прихвастнуть, выдать желаемое за истину, создать нечто грандиозней самой природы, поставить себя в центр Вселенной — вот куда выгребает бедняга Шульц. Нельзя требовать от нашей красавицы того, что дать не может — бери, что есть.
И вспомнив, что ждут его теплый дом, верные домочадцы, множество дел и развлечений, приятных глазу — разглядывание марок, писание стихов, живопись и многое другое, он улыбнулся Марку, махнул рукой и исчез в темноте. И долго еще доносился звук его веселых шагов: маэстро преодолевал многочисленные препятствия, щелкая твердым каблуком и звонко напевая, то ли песенку известного герцога-проходимца, то ли арию героического тореадора… Марк, не обладавший музыкальным слухом, позавидовал шефу — и это он может!
………………………………….
— Он, конечно, неправ, этот Шульц, — сказал Аркадий, — но удивительное притяжение испытываешь: он свободен в своих теориях!
— Свобода не вседозволенность, — изрекает Марк, уже под влиянием нового учителя. Но себе все-таки признался — действительно, голова кругом — человек свою жизнь коту под хвост, оторвался от чернозема фактов, что-то лепит из ничего, ковыряется в одиночку… Ты природе присягал на верность, или не присягал, признайся, Шульц!
Увидев осуждающие брови юноши, Аркадий ухмыльнулся:
— Что поделаешь, не все обаятельное верно, также как не все истинное обаятельно. И если уж поселился дьявол в науке, отравляя ее изнутри… и, попав в эту трясину, не умер от принуждения и скуки, то это, конечно, Шульц.

Шла зима — туго, переваливаясь со дня на день. Аркадий и Марк мерзли в своих хоромах, кутались, отлеживались, навалив на себя тряпье. Аркадия та баба не подвела, подкинула картошечки, и они, поливая клубни ясным маслицем, с какой-нибудь роскошью вприкуску, селедочной икрой или морской капусткой, пировали. Светил им голубым и синим экран, постоянно во что-то играли, угадывали слова, пели, читали речи, сменялись сановники, переворачивались власти… а эти все о своем — откуда, к примеру, взялось самое модное поле?.. что такое ум и как его понять?.. или как представить себе прошлое и будущее в удивительном многомерном пространстве, в котором ползешь по одной из плоскостей, надеясь выкарабкаться к свету, а попадаешь наоборот?.. И, наконец, разгорячившись, о главном — что же такое эта чудная и таинственная Vis Vitalis, кто ее, такую сякую производит, какие-такие атомы и молекулы, где она прячется, негодница, пусть ответит! Молчишь?!.. Потом, устав, заводили по привычке о судьбах страны, что катимся, мол, в пропасть, и без малейшего сомнения признавали — катимся…
Счастливые времена, словно купол непроницаемый над ними, или благословение? Иначе как объяснить ту сладость, обстоятельность, неторопливость, разнообразие суждений и бесстрашие выводов, с которыми решались мировые проблемы, не отходя от чугунка с дымящимися клубнями. Марк пока радовался всему — пустая комната в Институте, на подоконниках рухлядь, выуженная из оврагов, подвалов, свалок и мусоропроводов, плюс мелкие кражи каждый день. Чуть стихнет суета дня, он выходит на охоту, встречает таких же, знакомится… Он был весел и полон надежд. Однако, вскоре стало ясно, что не избежать хождений с протянутой рукой: свалки хороши, но надо и что-то свеженькое заиметь.
— Идите, идите, — ободрил его Штейн, — вам будут только рады. Многие хотят избавиться, а выбрасывать морока. И с людьми познакомитесь. Сходите к Шульцу, поучительное зрелище.
И Марк к нему первому пошел — интересно, да и недалеко.

Всего-то два с половиной коридора, три лестницы, минут двадцать нормальной ходьбы. И сразу попадаешь на место, не то, что к другим идти — закоулки, тупики, коммунальные вонючие квартиры, огромные общие кухни с десятками замусоленных газовых плит с табличками над ними, посредине сдвинуты столы, на них грудами пальто, шубы, плащи, пиджаки, к ножкам жмутся ботинки и ботики, сапоги и туфли, по углам разбросаны шарфы и варежки… Двери, двери, везде гомон, рев, звяканье металла о дешевый фаянс — везде жрут, панически жрут и веселятся. Выбежит порой из ревущей смрадной дыры мужичок, видно, провинциал, прибыл на защиту или поучиться, ошалело покрутит головой, схватит пальтишко и бежать. Но не тут-то было, за ним вылетает девка в чем-то блестящем с большими пробелами, поймает, обхватит, обмусолит всего, уведет обратно… Или попадаешь на площадь, пересечение трех коридоров, и вдруг навстречу множество детей на самокатах и трехколесных велосипедах, мчатся по скользкому линолеуму, визжат, падают… Или инвалиды навстречу, сплошными колясочными рядами, не протолкнешься, пенсионеры афганского призыва — пальба, мат… Завязнешь с головой, забудешь, куда шел, очумеешь от непонимания, и, завидев креслице в углу, уютный свет-торшер, столик с журналами, приползешь, сядешь, положив голову на грудь… Очнешься глухой ночью, коридор пуст, где ты, что с тобой было, куда теперь? Даст Бог, к утру найдешь.
А к Шульцу идти было просто, он вокруг себя пошлости не терпел — и Марк пошел. Многие, правда, говорили — не ходи, заговорит, обманет, заворожит… Другие, напротив, советовали — не враг, а свой, понимаешь?.. — и противно так, многозначительно поднимали брови. Третьи только о пользе дела: Шульц любит искренность, увлеченность, слабых ободряет, обязательно что-то подскажет, и поможет.
— И что вам сказал Шульц? — спросил юношу вечером Аркадий. — Он ведь, кажется, еврей?

— При чем здесь это, мы говорили о науке, — сухо ответил Марк.
Не хватало еще, чтобы они, как два провинциальных еврея, выясняли, из каких они там местечек, не рядом ли жили, или что-нибудь еще, сугубо специфическое. Тут Марк споткнулся, потому что специфического не знал. Конечно, они только о науке, цель у них одна; тем и прекрасно это занятие, что цель одна… если задача, конечно, доведена до полной ясности, до уничтожающего личные примеси белого каления — формулы и закона.
Вблизи он был еще выше, и не такой молодой, каким смотрелся на расстоянии, сухощавость оказалась не гибкой, чувствовалась окостенелость хрящей, выпирали пропитанные солями сочленения, с большим сопротивлением гнулась поясница. Пригласил сесть, отошел от стола, глянул через плечо, во взгляде вдруг обожгла заинтересованность. Марк привык к недосягаемости и чопорности прибалтийских величин, над которыми посмеивался Мартин, а здесь чувствовалось — уязвим, как любой теплый человек, и в то же время попробуй, одолей! Неуловимым движением достанет кольт, пальнет из-под руки, не целясь… «Ошибка резидента», «В эту ночь решили самураи…» и прочая чепуха тут же полезла юноше в голову — карате, у-шу… Вот что значит не настоящий интеллигент! Ценишь высокое, вот и питайся себе чистым нектаром, так нет!..
— И о чем же вы с ним толковали? — с наигранной наивностью спросил Аркадий.
— О Жизненной Силе, конечно, о чем же еще, — мрачно ответил Марк.

Он с досадой вспоминал свою неловкую развязность, непоследовательность, сбивчивость — мог бы сказать вот это, ответить так… уж слишком скукожился перед авторитетом. Будь он уверенней, вспомнил бы свои бесконечные, как институтские коридоры, монологи, логические цепи… удивительно быстро забываются эти, логические… А иногда словно кто-то тихо и твердо скажет на ухо — «вот так!» — вздрагиваешь, ужасаешься — и веришь; и никогда не забудешь, как стихотворение из детства. Эта, через голову разума протянутая рука пугала и бесила его, унижала — и привлекала, как ничто другое. Он ощущал, что связан, спеленат, что все лучшее кто-то говорит за него… А он хотел все сделать сознательно, в открытую, без унизительного заигрывания с самим собой. И в то же время тянулся к своей тайной самости как к загадке. «Наука поможет все это распутать, размотать; нет чуда, есть только сложность!»
Программа его внушает уважение своими масштабами. Действительно, разве не лучше строить жизнь, исходя из идеалов — высоких,, перспектив — далеких, истин — абсолютных?.. чем укореняться на своем пятачке, да рылом в землю?..
— Наверное, всласть поговорили? — Аркадий смотрел на Марка с хитрецой. — Поняли? с ним невозможно спорить, он верит…

В доме не было света, тускло горела свеча, фиолетовые наплывы оседали, вещество превращалось в газ и влагу, багровые всплески озаряли стены… Хорошо им было сидеть, думать, никуда не стремиться, слушать тепло под ложечкой и вести свободный разговор.
— Зачем спорить, пусть себе… — вяло ответил Марк.
То, что противоречило его воззрениям, переставало для него существовать. Зато он был готов яростно сражаться со сторонниками — за акценты и оттенки.
— Я видел его лабораторию… — Марк вздохнул. Он с волнением и жалостью вспомнил небольшое помещение, к двадцать первому веку отношения не имеющее — логово алхимика, известное по старинным гравюрам. Нет, куда мрачней, неприглядней: из углов смотрит безликая бедность, ни бархатного тебе жилета на оленьем роге у двери, ни причудливого стекла, колб и реторт ручного отлива, ни медных завитушек на приборах, латунного блеска, старинных переплетов, пергаментов и прочих радостей… Этот человек выстроил свою жизнь как отшельник, все современное забыл, пропахал заново десять веков от бородатых греков-атомистов до начал Живой Силы, первых неуклюжих ростков истины, и здесь… нет, не изнемог, просто ему уютно стало, спокойно, он нашел время, соответствующее своему духу, и создал теорию…
— Он ничего современного не читает, — с ужасом сказал Марк, — и при этом на все имеет ответ!..
Действительно, Шульц, получивший глубокое образование, лет тридцать тому назад понял, что путь современной науки бесплоден, не дает человеку общего взгляда на мир, что биология зашла в тупик, одурманенная физикой и химией. Он заперся, вчитался в старинные книги и чуждыми науке методами обнаружил доказательства существования космического источника энергии, который поддерживает во всем живом противостояние косной холодной материи. Все, чем увлекалась современность, оказалось лишь обольстительной формой, оболочкой вещей, следствием скрытых от недалекого глаза причин. Сущность Живой Силы недаром оставалась тайной триста лет: причины искали совсем не там, где они скрывались!.. Он вылепил теорию, как истинный творец-создатель — из ничего, теперь осталось только усмирить некоторые детали, которые упрямо вылезали из предназначенного им ложа. С этими деталями всегда беда, не хотят подчиняться, но не разбивать же из-за них прекрасную теорию!
— … Гнилые веревочки, бараньи жилы… а запах какой!.. Закопченные барабаны, гусиные перья, дергаются, что-то сами по себе пишут… Да он больной!
— Блестящий ум, — возразил Аркадий. Ему доставляло удовольствие находиться в оппозиции, верный признак модного в то время заболевания. — Зачем ему проценты?..
— Но есть основы… — захлебнулся от возмущения юноша.
— Вот-вот, — без особого одобрения кивнул Аркадий. — Я против, но, согласитесь, Шульц счастливый человек — все понял. Своя картина мира. Куча философов стремилась…
— Ну-у-у… — только и мог вымолвить Марк.

Молча, царственным движением Шульц распахнул перед юношей дверь и стоял у порога, как художник, показывающий гениальный труд профану — снисходительно, с огромным внутренним превосходством. Потом повернулся, и спросил:
— Чем я могу вам помочь? — и склонил голову к плечу, разглядывая Марка. Костистый, седой, зрачки словно дырочки с рваными краями, вбирают в себя, и ничего наружу…
— Эт-то вы бросьте… — чуть не вырвалось у Марка, ему стало тревожно за свое изображение, падающее в черную дыру. Что попросить? Составленный заранее список теперь казался ему постыдным — обычная химия; он боялся язвительной усмешки — тривиален, мелкое насекомое, жалкие поиски под фонарем… И он, с желанием показать себя и в то же время подкузьмить алхимика, спросил про вещество, которое совсем недавно выделили из птичьих мозгов; оно помогало возвращаться из дальних странствий. Шутили, что его бы в свое время одному ведомству — собирать невозвращенцев, но ведомство лопнуло, отягощенное прошлым, а вещество… Быть его у Шульца не могло: оно выделялось по секретному методу, африканские невольники, пыхтя, перерабатывали тонны птичьих мозгов, чтобы добыть миллиграмм голубых кристаллов. Какие-то крохи проникали к нам контрабандой, в шурупных шляпках… ну, шурупы, которыми крепятся дужки очков, и то по заказу мафии.
— Это я вам дам, — просто сказал Шульц, — ребята мои пробовали. Добыли пару граммов, доказали превосходство, и бросили.
Пошарил длинным пальцем на полке меж пыльных колб, извлек стаканчик, в нем пробирка, заткнутая грязной ваткой — «берите»…
И, не ожидая благодарности, повернулся, ушел к себе.

Уж не помню точно, когда я начал писать его, кажется в 1984-ом, а закончил… в 1996, кажется. Сейчас бы я многое опустил, пропустил, умолчал, но уж как было, так было, и в общем, я рад, что все это написал, не сдержался. Тогда мне это было страшно нужно — что-то прояснить в себе. А сейчас… мне все больше кажется, что я и есть тот самый муравей, которого в раннем детстве пробовал засыпать мелким песочком, а он все вылезал, и вылезал, пока я не отступился, испуганный его упорством. Что-то о себе я все-таки узнал, но также, как он тогда, ПОПАЛСЯ, и непонятные мне обстоятельства закапывают меня, и в конце концов закопают. Но он мне много дал, я его не забыл, как не забыл сотни живых существ, которые жили рядом со мной, и умирали, и звери, и некоторые люди, и тот дятел, который долбил сосну под моим окном. Немного нам дается мудрости и понимания, и почему-то в конце, если ты не особо одарен. Ну, что поделаешь…
Не думаю (теперь уж совсем редко думаю), что эта книга может кому-то принести пользу, чему-то научить, уж скорей, тому, КАК НЕ НАДО. Да ладно, как любят говорить мои герои…
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, ТО И ПОЛУЧИЛОСЬ…
……………………………………………..
ююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююююю

Я вижу цвет моего времени, которое прошло. Желтое и красное. Желтое и красное в сумерках, в полумраке. Тепло, накопленное за день. Зрачки широко открыты, и я впитываю свет. Мне пятнадцать. Я иду по мерцающему влажному асфальту. Вот место, где трамвай спешит налево, к конечной остановке в парке у моря, а другая дорога, такая же черная и влажная от осеннего дождя, изгибается направо, к пруду. Я чувствую, как быстро и послушно несут меня ноги. Что впереди?..
Как много я хотел, и ждал в начале… и как беспомощно и неумело решал и действовал. Я не отказывался от выбора, но медлил годами. Часто сам себе мешал. Но все-таки срывался с места. И пару раз в жизни поступил как следовало. Не побоялся трудностей? Смешно! Ведь именно страх волочил меня по жизни, заставлял решать, действовать… и не бояться.
Я, как всегда, немного заостряю, но не вру. Трудностей я никогда не видел и предвидеть не умел. Вот они меня и не смущали. Я выписал свою «траекторию» самым мучительным и неуклюжим способом — методом проб и ошибок. Руководствуясь своим чувством и много рассуждая — задним числом. Просто чудо, что я успел нащупать почву в таком болоте. То, к чему я в конце концов пришел, не так уж плохо, учитывая все, что было вначале пути, и то, как я решал и действовал.
Я всю жизнь стремился принимать самостоятельные решения и полностью за них отвечать. И я, можно сказать, получил то, о чем мечтал. И к чему же я пришел?

Сквозь довольно редкий частокол запретов и внешних ограничений — то ли ограничений меньше, то ли мои желания увяли — становится все заметней другое, гораздо более серьезное препятствие. Не знаю даже, как его назвать. Собственно и не препятствие, а естественная преграда. У меня теперь есть время, но я не пишу гениальных картин, мои удачи редки. Я получаю удовольствие от того, что делаю, но продвигаюсь не так успешно, как мечтал. Я роптал на внешние ограничения, а теперь вижу — главные препятствия во мне самом. И это свобода? — постоянно чувствовать собственные границы, пределы возможностей? Теперь мои трудности удесятерились, стали почти непреодолимыми — я приблизился к собственным пределам. Я знаю теперь, иногда чувствую, насколько завишу от самого себя. Раньше обстоятельства останавливали меня задолго до собственных барьеров, а теперь, бывает, просто не хватает дыхания. Или смелости?..

Что и говорить, лучше зависеть от себя, чем от кого-то, особенно от СЛУЧАЯ — от обстоятельств и людей, с которыми никогда не был лично связан, а просто «попался» — попался в такое вот время, в такой разрез истории, к таким вот людям, даже родителям… Вначале я люто ненавидел Случай. Могу даже так сказать, — ненавидел реальность, то есть, первый и самый грубый, поверхностный пласт жизни, мимо которого пройти трудно, пренебречь почти невозможно… Реальность — еще не жизнь, это среда, болото, руда, то, с чем мы имеем дело, когда жизнь создаем в себе. Но со временем мое отношение к Случаю менялось — я стал различать благоприятный случай, даже счастливый. Понял, сколько в творчестве от «подстерегания случая», как не раз говорил мне мой учитель живописи, Женя Измайлов… Все-таки мне повезло — я встретил нескольких настоящих, высокой пробы людей, которые исподволь, не навязчиво — — а я только так и могу учиться — учили меня. Чему? Я не говорю о конкретных вещах, которые важны в определенные моменты, для ограниченных целей. Я имею в виду довольно общие и не очень определенные выводы, может, просто тот настрой, с которым жизнь воспринимаешь.

Глядя на них, я понял, что человек может и должен распорядиться своею жизнью так, как считает нужным. Что никогда не следует жалеть себя… и о том, что непоправимо потеряно. Что мы живем той жизнью, которую создаем себе сами или должны к этому стремиться всеми силами, даже если трудно или едва возможно. Что надо думать самому и слушать только немногих, очень редких людей. И вообще, ценить редкое и высокое, а не то, что валяется под ногами на каждом шагу. Что надо стараться не испортить свою жизнь… как вещь, которую делаешь, как картину — грубым движением или поступками, последствия которых трудно простить себе. И что нужно прощать себя и не терять интереса и внимания к себе. Что есть вещи, которые даются страшно трудно, если хочешь шагнуть чуть выше, чем стоишь — это творчество, самопожертвование, мужество и благородство. Можно даже стать чуть-чуть умней, хотя это спорно, но неимоверно трудно быть мужественней, чем ты есть, и благородней… создать нечто новое, настаивая только на своем… и любить, забыв о себе. Но это все главное, главное.

Итак, я получил то, чего добивался — возможности зависеть от себя в одном-двух делах, которые считаю главными. Но ни свободы, ни бесстрашия не приобрел. Началась новая борьба — за преодоление границ. Это почти безнадежное занятие. Зато чувствуешь, что стоишь в полный рост.

Теперь мое мужество подвергается испытанию, которого оно избегало до сих пор. Я по-прежнему верю, что могу еще много. Но мне трудно убедить себя, что впереди вечность, как я, без всяких убеждений, верил раньше. И я иногда чувствую… Как в школе бывало, при общем опросе. Вопросы взрываются рядом, кто-то встает, знает или молчит, а ты ждешь и прячешь глаза. Кажется, что важно спрятать глаза, тогда не заметят… И вот — попался! Пути к отступлению больше нет. Может, это и есть главный момент, а все остальное — пробы и ошибки?.. Чувствую фальшь в этих словах. Я вспоминаю людей и зверей, вообще всех живых, которые доказали мне своей жизнью и смертью, что это не так. Важна сама жизнь, а не последний миг. Если живешь прилично, то можно встретить этот момент не слишком уж согнувшись. Это один из уроков жизни, который, без сомнения, пригодится.

Мои цвета были теплыми и горячими, я люблю тепло. Тепло и свет — неяркий… я писал об этом где-то в рассказах. Мать рассказывала, что я вылез на свет с большим трудом — полузадушенный пуповиной, ногами вперед, и молчал. Врач взял меня за лодыжки, поднял головой вниз и шлепнул по заднице. Тогда я завопил. Смешно, но кто знает, может быть, отсюда моя любовь к свету и мой ужас перед несвободой, запертостью, случаем, чужой волей, темнотой. Холодом и темнотой. Все лучшее, на что я надеюсь, представляется мне светом, а вся прошлая жизнь — в борьбе между мраком и полумраком. И я ползу, пробиваюсь к свету… и все время остаюсь на границе света и тени.

Да, еще раз. Временные записи у меня — почти всё, что не касается текстов и картинок, и я эти временные обычно удаляю из ЖЖ. Кое-что проникает в FB, часто из-за моей забывчивости снять галочку связи. Дневников я не веду, мои личные впечатления о том, что за окном делается, просты и наверняка не отражают всю сложность текущей жизни. Так что не обижайтесь, если впечатления по поводу политики Путина или крымских событий вдруг исчезают. Они не кажутся мне интересными, умными, значительными, на следующий же день раздражают и отвлекают меня. И в моих основных занятиях бывают трудности и неудачи, но в них я хотя бы понимаю, за что страдаю, смайл…

https://www.facebook.com/photo.php?fbid=10201846316254773&set=a.3542377753323.2131681.1088844052&type=1&theater

ГЛАВА ПЕРВАЯ. ВВЕДЕНИЕ
1
Писать свою биографию, от события к событию — скучное занятие. Стоит ли повторять то, что хорошо знаешь? И в то же время своя жизнь постоянно притягивает. Я ее не понимаю. Почему именно так все получилось? Почему такой путь, а не иной?

Что толку сетовать на случай или восторгаться, в какое интересное время родился. Также мало проку в фантазиях — что могло бы случиться, поступи я не так, а эдак… Меня интересует, в какой мере моя жизнь зависела от меня самого — моих решений, действий — каких?.. От чего они сами зависели, могли ли быть иными?

Это не исповедь и не мемуары. Я решил исследовать свою жизнь, или свой «путь». Я не стремлюсь очистить совесть или порадоваться достижениям — хочу в конце книги почувствовать, что понимаю себя чуть лучше, чем в начале.

2
Если это исследование, то оно требует ясности и точности. Нужны общие принципы, на которые я мог бы опереться. В них должно содержаться нечто такое, что никогда не подвергалось сомнению. Даже в строгой науке существуют аксиомы, не требующие доказательств.
У меня нет сомнения в том, что в течение жизни я сам, в сущности, мало изменился. Я тот же человек, та же личность, что и в начале пути. Об этом говорит моя память — о себе, моих поступках, решениях… о людях, вошедших в мою жизнь. Мое убеждение в «непрерывности» собственной личности не нуждается в доказательствах.
Я чувствую, что и в жизни, несмотря на резкие повороты, изломы пути, должна существовать глубокая связь между разными этапами.
Эта моя уверенность вступила в противоречие с фактами, но не усомнилась в себе, а потребовала объяснений. Что общего между такими разными отрезками моей жизни?..
Так возникла мысль написать эту книгу.

3
Приступив к делу, я почувствовал, что могу потонуть в море фактов, мешанине из ощущений, мыслей, действий, разговоров, лиц… Что же главное, без чего моя жизнь просто не сложилась бы? Были, наверное, точки, повороты, изломы, от которых зависел весь дальнейший ход событий?
Я обнаружил, что таких точек, назовем их «критическими», очень немного, и они относятся к совершенно конкретным событиям, к небольшим кусочкам времени. В эти моменты даже отдельные слова, взгляды, жесты, мимолетные встречи — все могло оказаться важным, решающим. В другое время даже большие усилия неспособны изменить ТРАЕКТОРИЮ, или направление пути. Представление о жизни, как о пути, траектории с критическими точками помогает сосредоточиться на причинах, подводящих нас к этим решающим моментам жизни. Именно причинами, главным образом внутренними, я и собираюсь заниматься.
Такой подход к собственной жизни напоминает взгляд социолога на общественные явления, в которых участвует множество людей. В жизни общества существуют моменты катастроф, резких изменений развития. Нечто подобное, мне кажется, можно увидеть в судьбе каждого отдельного человека. Только здесь не помогут статистика и строгие методы. Приходится иметь дело со смутными, зыбкими понятиями, опираться больше на интуицию, чем на логику и разум.
«Непрерывность личности» и «траектория с критическими точками» — вот два принципа, взгляда на себя и свою жизнь, которые я положу в основу размышлений. Они не будут сковывать меня или подсказывать выводы, потому что имеют весьма общий характер. Но без них я обязательно скачусь к «воспоминаниям», которые, может, приятны для автора и его знакомых, но мало что дают для понимания.

4
Как решить, какие моменты, слова, поступки определили «путь»? Ничего решать, как правило, не приходится. Почти всегда это знаешь. Опираешься на свою внутреннюю убежденность. Разума и логики недостаточно, чтобы доказать самому себе. Разум ошибается и нередко хитрит, чувство гораздо точней. Я обнаружил, что когда просто ЗНАЮ, то все в порядке. Тогда логика и разум могут быть спокойны — факты легко выстроятся в ряд.
Откуда берется эта убежденность? Трудно сказать. Я могу только перечислить те условия, когда она чаще всего возникает.
Это ясность, четкость тех картин, образов, звуков, слов, лиц, разговоров, событий, которые всплывают передо мной из памяти. Тогда я говорю себе — это важно, и не сомневаюсь. Образы эти возникают сами — непроизвольно, вспоминаются по разным незначительным поводам и без видимых причин. Вспыхивают перед глазами без всякого усилия с моей стороны.
Я всегда остро реагирую на них — они вызывают стыд, страх, удивление, и я ничего поделать с этим не могу. Как я ни стараюсь иногда их подавить, они возникают снова. Они не зависят от времени — сколько бы ни прошло с тех пор, всегда оказываются «под рукой». Другие события или забываются или отбрасываются куда-то далеко, и никогда не вспоминаются с такой силой, живостью и отчетливостью.
Может возникнуть сомнение — не стану ли я, сознательно или бессознательно, подгонять причины под следствия. Зная с высоты времени, что произойдет в дальнейшем, всегда можно «подобрать» причины и построить простую схему, якобы объясняющую ход событий. При этом истинные причины останутся в тени.
Я исключаю сознательное желание исказить истину. У меня нет необходимости в этом. Я отказываюсь от моральных оценок, хочу только понять. Я ни в чем не раскаиваюсь. Мне не присуще это чувство — «как хорошо, если бы этого не было…» или — » зачем было так, а не иначе…» , Почти всегда я действовал искренно, старался изо всех сил. Верил, что поступаю правильно. Часто у меня было ощущение «выжатого лимона» — сделал все, что мог. При неудачах — горечь, усталость, удивление, ярость… все, что угодно, но не желание искать причины или оправдания в не зависящих от меня обстоятельствах.
Несмотря на мою сдержанность и «закрытость», то, что было в прошлом, легко отчуждалось от меня, отпадало, как будто произошло не со мной. И это тоже поможет мне не скрывать истинных причин своих поступков и решений.
Остается один вопрос — зачем ты это пишешь? Разве недостаточно продумать «про себя» — в тайне, в тишине, в темноте?..
Недостаточно. Записывать для ясности, определенности, собственной уверенности — необходимость для меня. Я тяготею к этому с тех пор, как научился читать и писать. Мысль «изреченная» никогда не убеждала меня, а только изображенная значками на бумаге.
Все написанное может быть прочтено другими. Глупо обманывать себя: я пытаюсь написать так, чтобы было понятно не только мне. Конечно, многое умирает с нами, по-другому просто не может быть. Мы намертво «приварены» к своим чувствам, нервам, внутренностям и коже, видим себя «изнутри». От этого не отделаться, между людьми всегда этот барьер. Но всё, что может быть понято другим человеком, хотя бы еще одним на земле, может быть выражено — в слове, картине, взгляде, поступке… И наоборот, все, что найдет свое выражение, может, хотя бы немногими, быть понято и прочувствовано.

5
Я вижу свою жизнь как путь, траекторию во времени. Я шел — сложным, извилистым путем, круто меняя направление. Куда, зачем? Была ли у меня сознательная цель — оказаться там, где я нахожусь теперь?
Нет, я твердо знаю, что такой цели у меня не было. И я ничего сейчас не знаю об общих свойствах моего пути. Может быть, что-то прояснится в конце этой книги? Я надеюсь на это. А пока остановимся на основных точках, на которых направление пути менялось. Вот они:

1. Я поступил учиться на медицинский факультет, тем самым определил направление своего образования: естественно-научное. 1957г.
2. Я решил оставить практическую медицину и заняться изучением биохимии. 1958 г.
3. Я решил поехать в Ленинград, в аспирантуру к М.В.Волькенштейну. 1963 г.
4. Я женился в первый раз. 1964 г.
5. Я решил не возвращаться в Эстонию, переехал в Пущино. 1966г.
6. События 1972 года.
7. События 1975 года.
8. Начало живописи. 1977 г.
9.Решение оставить науку. 1978 г.
10.Начало прозы. 1984г.
11.Уход из Института. 1986 г.

6
Ставить только конкретные вопросы к отдельным фактам оказалось недостаточным. Передо мной возникли общие вопросы, относящиеся к жизни в целом.
В какой мере основные мои решения были не случайными, то есть, совершая их, я выбирал? Не предоставлял обстоятельствам или людям инициативу, не принужден был только отвечать на вопросы, которые «подсовывал» мне случай, а сам решал, как поступить, и действовал. «Подчиняться случайности» не обязательно означает безвольно плыть по течению; можно отчаянно барахтаться, и все-таки не выбирать, а отвечать на чужой выбор.
Я называю Случаем все обстоятельства, которые не зависели от моего желания, воли, возможностей: эти, а не другие родители, война, смерть отца, болезни, большинство встреч с людьми… Эти события, как и любые, конечно, имели свои причины, но для меня были случайными.
Из первого вопроса вытекает второй: В какой мере моя «траектория», мои основные решения и поступки были обусловлены моим характером, наклонностями, внутренними возможностями, то есть, вытекали из сущности личности, а не были приняты под влиянием незначительных событий или минутных настроений?
И третий, может быть, самый важный вопрос: Что общего во всех основных моих решениях в течение жизни? Если это траектория, путь, а не хаотическое блуждание частицы под микроскопом, то должно быть направление пути. Куда он ведет?
Я не верю в сверхъестественные силы, мое неверие прочно. Поэтому под направлением я понимаю не движение к внешней цели — ничего об этом не знаю — а то общее, что объединяет самые разные этапы жизни, обеспечивая их взаимосвязь, преемственность и развитие. Например, движение в одну сторону, от этапа к этапу, определенных черт характера, чувств, взглядов, отношения к жизни.

Вася дремлет, Мистраль охраняет
……………………………..

Композиция с чесноком
……………………………..

Ночная игра в шашки
………………………………….

Осенние ветки
………………………………….

Сухой цветок

Композиция
…………………………..

Семеро пришли обедать. Десятый дом, время «Перебежчика»
……………………………

В сторону графики
……………………………

Куча в углу
………………………………….

В сторону графики
……………………………………..

Книга «Махнуть хвостом» Избранное из моих сборников рассказов, начиная с 1989 года.
http://books.google.ru/books/about/%D0%9C%D0%B0%D1%85%D0%BD%D1%83%D1%82%D1%8C_%D1%85%D0%B2%D0%BE%D1%81%D1%82%D0%BE%D0%BC.html?id=aUHsNwAACAAJ&redir_esc=y
…………………………………

Прошло десять лет с его смерти.
Командор Немо, так я его называл.
Он как-то рассказал, в детстве придумал человека, разговаривал с ним по игрушечному телефону. Он называл его Кассо. Потом оказалось, был с такой фамилией министр при царе. Немо мало знал, но часто угадывал, свойство, родственное таланту.
Дело было в спокойной довоенной буржуазной республике под боком у страшной, в собственной крови, России. Рыженький, пухлый, деловитый, сунув нос в старую оправу от очков без стекол, тонким голосочком по игрушечному телефону — «Позовите мне Кассо…» Голос остался почти таким же, хотя он был грубо и крепко сколочен, коренаст, очень силён… Он был настоящий мужик, и нежная истеричка. Игрок и клоун. В отличие от моих родителей, он после войны выжил, талантливым обманщиком был. Лучше сказать — стал.
Если бы не война, кем бы он был? Другим, я думаю, другим.
И я — другим.
И, может быть, тогда бы мы поняли друг друга, кто знает…

……………………………………..

Пробовал писать ему, он не отвечал. Может, не хотел, а может просто так… он письма не любил. А приехать я так и не сумел. Прособирался…
Кое-что знал от знакомых — жив, фокусы свои не бросил, наоборот, стал кем-то вроде Кашпировского республиканского масштаба, вел еженедельную передачу на телестанции, как переносить тяжесть перемен. По-прежнему лечил все, что не лечится…
Он ни шагу навстречу мне не сделал. И я перестал пытаться.
……………………………………..
Нет, было, все-таки, одно письмо. Пришло по старому адресу, мне его отдали через два года. Немо уже не было в живых.
Читал и перечитывал. Он не изменился, только потерял силы. Мы оба не поумнели, не изменились, но потеряли силы и время. Это жизнь. Что бы ты ни сделал, чего бы ни добился, все равно поражение, потеря… Теряем время и силы, вот и всё.
«… Ты жил сам, я тебе не мешал. Ты так хотел. И не сдался, хвалю. Значит, в нашу семью пошел…
… много всякого было, долго писать…
… не приезжай, не на что смотреть. Но я неплохо барахтался. Жил как хотел…
…живи долго, вот мой совет. Если сможешь. А не можешь, все равно живи. Кроме живой жизни нет ничего, не надейся, не верь дуракам и желающим обманутыми быть.
Твой брат Немо».
……………………………………..

Часто теперь просыпаюсь по ночам… лежу без сна…
Думаю, как ему там… сыро и тесно, а он закрытых пространств боялся… Глупость, конечно.
Мы как два муравья, карабкались, отодвигали падавший на нас песок. Пока могли. И оба ничего особенного не сумели. Плыли в потоке, вот и все дела. Немо казалось, он управляет судьбой, я сомневался. Под старость и он потерял уверенность, что раздвигает жизнь как траву.
Часто ловлю себя на том, что по-прежнему спорю с ним!..
Но в одном он оказался прав. Кругом — чужие.
Нет, хорошие, умные, интересные были — люди, встречи… но чужие. И так всю жизнь.
……………………………………..
О его смерти я узнал с большим опозданием, случайно. Похоронили, про меня никто не вспомнил.
Он был последние годы одинок, что страшно непохоже на него. И, оказывается, жил и умер в том самом доме, в котором мы вместе жили. Он откупил его весь у наследников хозяйки, когда Лиза умерла. Она кормила меня картошкой с мясным соусом, я помню, как всё хорошее. Когда Немо исчезал, а стипендия кончалась… Я притворялся больным. И она приносила мне на обед большую тарелку с тушеной картошкой, и сверху кусочек мяса.
Была ли у Немо собака… как тогда, в туалете, под полкой?.. Наверняка он устроил себе удобный туалет…
Наконец, я собрался, несколько лет тому назад, поехал смотреть.

……………………………………..

Ничто не изменилось, бесконечные улицы, одноэтажные домишки, высокие заборы, у дороги пыльная серая трава…
Через много лет я пришел к нашему дому.
Он ничего не изменил, так и жил в комнате с крохотной прихожей, с обледеневающей стенкой, только купил мощный обогреватель, держал под столом. Грел ноги. Говорят, в старости стал слезлив, подвержен внезапным вспышкам гнева. Быстро отходил, тут же дремал, как он это умел, в момент отключался. Он почти ослеп, и умер незаметно ни для кого. Когда к нему пришел сосед, случайно забрел, то увидел высохший труп, почти мумию.
……………………………………..
Я увидел ту же лужу, рядом со входом.
У дороги появилась чугунная колонка, но в ней не было воды. Из дома вышел человек, мы разговорились. Он рассказал мне, что здесь совсем недавно, и что бывший хозяин… фамилию назвал правильно!.. продал дом через посредника его покойному отцу, а сам сейчас живет в Анголе… Почему в Анголе?.. Вроде он там как доктор Швейцер, дикие люди его боготворят.
Я видел могилу на Рахумяе, но не стал его разочаровывать. Наверное, последняя шутка Немо.
Может быть, теперь он нашел свой Дом, Семью, и тот момент, с которого его жизнь пошла как сон?.. Выдумки, литература!.. Хотя у меня давно все смешалось в голове — реальность, выдумки, сны… Мир огромный сумасшедший дом, в котором нет и не может быть порядка, а люди в сущности бездомны, и мечутся по свету в своих стараниях выжить.
……………………………………..
Не стоило мне злиться на Немо, он сделал для меня много хорошего. При этом совершенно меня не понимая, и это не смущало его! Я говорил о своих делах, увлечениях, планах… — он никогда не слушал. Не слышал. Смотрел куда-то отсутствующим взглядом. Но что-то он все-таки ухватывал, что?
Что я жив, здоров, не голоден, что не мерзну отчаянно, как часто со мной бывало… что занят серьезными делами, в которых он ничего не понимал, и понимать не стремился… Что я живу не так, как он, что не понимаю смысла жизни, и всего, всего, всего, что он так хорошо и ясно представляет себе…
Ему безразлично было все, что я так превозносил, называя духовным родством.
Он просто моим братом был.
……………………………………..
Теперь уже неважно, как все было. Сумрак опускается, Немо забыт, скоро и меня забудут. Только озеро останется, и вечное мелкое болото на плоском берегу, и чахлые сосны перед въездом в единственный мой город… Все, как было…

Тарту деревянный плоский длинный городишко. Университет в центре, от него бесконечные улочки, утрамбованная пыль, полосы буйной травы по обочинам, и заборы, заборы… за ними садики, дворики, деревянные домики… вяло брешут собаки… Я шел, шел, шел, искал подешевле комнату или угол. Сдавали студентам дешево, но у меня и таких денег не оказалось. Верней, их бы хватило заплатить за месяц, но тогда не на что жить. А мне почти месяц надо есть. Я бы мог вернуться в тот дом, откуда уехал, ждать сентября, есть, спать, спокойно жить. Но я не мог. Не умел отступать.
Неделю ночевал на вокзале, потом оттуда начали выгонять. Тогда перебрался в старое двухэтажное здание, общежитие у вокзала. В нем затеяли ремонт, сторож ходил на первом этаже, проверял, на втором никого… Но в доме не было крыши, старую сняли, новую еще не поставили. Я пробирался через окно, крадучись — на второй этаж. Там в одной из комнат стояли старые кровати. Я ложился на железную кровать с пружинами, покрывался отцовским пиджаком, лежал, смотрел в небо. Звезды мигали мне. Довольно теплые сухие дни, мне повезло. Я засыпал. На рассвете, дрожа от холода, просыпался, и уже не мог заснуть. Прилетали воробьи…
Так подходящего жилья и не нашел, наверное, мой вид не внушал доверия. Плохо одетый мальчик.

Наконец, начались занятия, я затерялся в толпе. Почему-то меня зачислили на эстонский поток. Я знал эстонский, но не настолько, чтобы понимать химию и физику! Зато мне сразу дали общежитие с крышей, записочку к коменданту, и я пошел.

Старое, но жилое здание, и с крышей!..
Коменданта звали Крысс. Высокий старик с острым носом, в грязной одежде, даже грязней меня, ночевавшего в развалинах. Он был обязан меня поселить, но не хотел. Мест нет, говорит. Посмотрел на меня, подумал…
— Могу в комнату на чердаке, там лишние ночуют. Мне десять рублей, плата за жилье.
Я знал, что плату вычитают из стипендии, но дал ему денег, и мы пошли. Прошли через каменный дом во двор, там полуразвалившийся деревянный домик. Лестница на чердак, ступени скрипели и шатались. Сейчас обвалится, я думал, но шел за ним. Вошли в большое помещение, стены тонули в сумраке. Рядами кровати, кровати… Крысс не стал заходить, повел носом, кивнул в дальний угол — место есть. Народу почти не было, утро, но темно, в углу слабая лампочка светила. Зато тепло.
— Зайди ко мне за матрасом, одеялом, только позже, — он сказал, и ушел вниз.
Я пошел в угол, огибая кровати. Там, действительно, стояли две пустые. Голые пружины. Панцирная сетка, так называлась кровать. Отсутствие матраса меня не смутило, я хотел спать, несколько ночей провел без крыши. Лег на сетку и заснул. Засыпая, почувствовал блаженство — тепло, надо мной крыша, нашлось место в жизни.
Проснулся от дикого крика. На соседней кровати стоял большой парень и кричал. Он стоял в ботинках на одеяле, даже я этого не любил, разулся, прежде чем лечь. Сначала я не понял, в чем дело, потом увидел — его одеяло шевелилось. Стада клопов. Они поднимались по ножкам кровати, некоторые падали с потолка, все почему-то выбрали этого бедного парнишу. Я удивился, думал, клопы днем спят. На моей голой кровати не было ни одного клопа. Наверное, они не любили запах ржавчины от голых пружин. Парень, его звали Беллен, оказался новичком, он прибыл после меня, но успел получить матрас и одеяло. Лег, и тут же к нему поползли клопы. Несколько ребят невдалеке пили пиво, клопы их не смущали.
Беллен был из хорошей семьи, из Закарпатья, старше меня, потому что работал до поступления, чтобы заиметь стаж, это тогда ценилось. Он два года штамповал гребенки из смеси с запахом, который не мог описать. Длинный нос Беллена смотрел в сторону, когда он вспоминал об этом запахе.
Беллен тоже ничего не понимал в жизни. Мы решили, что места нужно оставить за собой, и срочно искать комнату на двоих. Это возможно, две стипендии не одна.

Действительно, мы легко нашли домик, нам сдали комнату. Думаю, Беллен выглядел солиднее меня. И нам немного повезло, хозяева пили. Лучшие люди на свете очень часто алкаши. А то, что называется «приличные» — почти всегда хлам с помойки. В этом мы сходились с Немо. Но он понимал в жизни толк, знал, откуда берутся деньги, умел галстук на шею повязать… довоенная жизнь в нем крепко сидела. Он и кровать застилал как в армии, и с этой кроватью меня так замучил, что я ушел от Немо. Нет, не из-за этого ушел. Хотя он мне смертельно надоел своим показушным чистоплюйством. На деле он был такой же бардачник, но притворяться умел как никто.
Хозяин вроде бил хозяйку, так я, не разобравшись, думал. Отставной офицер на пенсии, инвалид. Он преследовал ее по всей квартире — кухня, две проходные комнаты, и в конце наша, тупиковая. Так что мы, выходя, проходили через все помещения, и выходили из кухни во двор. Был и парадный вход, но крепко заколочен досками. Манеру заколачивать главный вход хозяин притащил с родины, он жил до войны около Воронежа. Но возвращаться домой не захотел, теперь там пустое место, говорит.
Хозяева мирно сидели на кухне, пили, как обычно, самогон. Каждый вечер. Потом спорили, и он тут же начинал ее бить. У него левая рука была сухая, и он молотил ею свою сожительницу по голове и плечам. Сухой рукой, как палкой. Она выла и бегала от него по квартире. Забегала и в нашу комнату — спасите! Мы запирались, он стучал… Потом она говорила, нет, я пойду, он рассердится… и смущенно улыбаясь, выходила. Он еще немного ее лупил, потом уволакивал в свой угол, она стонала… А Беллен говорил, бледнея, никогда не нужно спасать женщин, все вранье…
Вранье или не вранье, я воспринимал всё как есть. Меня захватило течение жизни, тащило и несло, несло и тащило…
Скоро хозяева привыкли к нам, приглашали пить. Сначала мы отказывались, потом начали присоединяться. Мне понравилось. Как выпьешь, все кажется прекрасным, в груди покой… Правда, потом меня рвало, ночью стоял у забора, в перерывах смотрел на звезды, и думал, что умру, так мне было плохо… А Беллен нормально пил, ничего ему не было. Он провалил экзамены и уехал домой. Говорили, там попал под машину, но точно не знаю.
Утром я вставал со свежей головой, шел на лекции. Мало что понимал — химия и физика по-эстонски. Но я видел, что и эстонцы мало понимают, хотя родной язык. Нас в русской школе лучше учили. Со второго семестра перевелся на небольшой русский поток, и мне стало легче понимать.
Почему я пил, а потом, чуть изменилась жизнь, точно также мгновенно перестал?.. Страх. Хотя, жизнь тогда была тихой, мирной, мы спокойно гуляли по ночам… Не в этом дело. Я не понимал, зачем я здесь, и где должен быть… ничего не понимал. Нет, что-то понимал, мне нравилось учиться, узнавать, как устроены мир и жизнь… знания любил. Но в школе я занимался всем понятным делом, обязательным, а теперь другое — должен сам добровольно строить себе жизнь. Но не понимал, куда стремиться.
Вот! Как я потом понял, у меня не было простых жизненных желаний и целей, которые придают смысл ежедневной суете. Мои однокурсники почти все знали, зачем учатся. Представляли будущее, пользу от учения… Например, выучиться, чтобы работать, получать деньги за это, заиметь квартиру, жениться, потом дети… какие-то удобства жизни, комфорт… может, даже машину купить… Ни о чем таком я не думал, и будущее в обычной жизни не представлял. Вообще, обычную жизнь не ценил, к ней не стремился. Мне казалось, она как-то сама устроится, неважно как — пусть будет любая… только бы мне бежать к высокой цели, только к ней! А вот знаний, представления, что за цель меня ждет не дождется… не было, не могло еще быть. И даже учение, самое интересное для меня дело, потеряло смысл, зачем?..
Меня течением потащило. Я мог бы сопротивляться, это в моей натуре было!.. Но зачем сопротивляться, если непонятно, куда плыть?..

Почему так получилось? Сейчас, оглядываясь… думаю, потому что сразу после войны рос. Родители на развалинах, на краю воронки сидели. Их довоенная жизнь была стерта с лица земли, а новая казалась ужасной. Я видел каждый день их барахтанье ради выживания. Они тоже ничего не ценили… потому что только что всё потеряли. А я, как умел, их жизнь воспринимал.
Наверное, преувеличиваю, я пил немного, но не выдерживал спиртного. Я был истощен и слаб для своих лет, и у нас не было никакой закуски, кроме соленых огурцов и черного хлеба.
Однажды я так стоял у забора, и вдруг почувствовал тяжелую руку на плече — пей!
Вода с сильным запахом нашатыря. Мне сразу стало легче, но не из-за воды. Я понял, Немо нашел меня, а я уже не надеялся.
— Привет, Альбертик, я тебя ищу, ищу по общежитиям…
Он не оправдывался — никогда!.. А мог бы, ведь он мне написал, я рассчитывал на него…
— Пришлось ноги уносить, нашлись дураки… Мелкие неприятности, я деньги искал. Теперь мы на коне. Будем хорошо жить, пойдем выберем себе дом, один из моих.
Он ни слова не сказал о выпивке, и я забыл, что почти каждый вечер пил, а мне едва стукнуло семнадцать. Потом мы пили с Немо, не часто, примерно раз в месяц, но при этом вкусно ели, и мне не было плохо.
После того как мы расстались, я много лет вообще не пил.

У Немо было несколько домов и квартир, на всякий случай, он говорил. Некоторые я знал, ходил туда, когда искал его, но там меня плохо встречали. Другое дело теперь! Он вытаскивал бумажки, не глядя, платил, сдачи не надо. Мы выберем лучшее место, он сказал. Хозяева держали для Немо жилье, обычно он исправно платил, немного, но тогда всё было дешево. И он в любое время мог придти в одно из своих убежищ, домов, квартир… зажигал свет, топил печь, ел, что принес с собой, ложился спать в тепле, утром смотрел в окно на новый пейзаж…
— Никто не знает, где я, он говорил. — Колобок от всех убежал. — Я теперь однокурсник твой. Восстановился.

История загадочная. Многие преподаватели были его знакомые, некоторые собутыльники, но были и враги. Сразу после войны, он поступил учиться. Солдат-освободитель. Приняли без экзаменов, учился год. Потом его исключили.
— За что?
— Ни за что. Нарушил в муравейнике порядок. А может КГБ, я тогда от них убежал. Главное, нашелся человек, взял на себя. Он историю партии читал. Фронтовик!.. По пьяной дурости. У него на кафедре двухпудовая гиря, он всем перед экзаменом предлагал, кто поднимет, говорит, тому пять. Все отказывались, и сдавали. А я поднял… и он меня провалил! Похоже, потому, что сам уже поднять не мог, инвалид. Потом мы не раз пили с ним, он жалел…
— И ты не вернулся?..
— Настроение пропало.
Я слушал, спрашивал-отвечал… и не слышал. Он меня искал, не бросил! Я был так рад… невозможно описать. Все-таки, мне было еще мало лет.
И я искал квартиру с ним.
Догадываюсь, он для форсу передо мной — ходил-бродил, деньги бросал, морщился, нет, нет… а сам уже знал, где мы будем жить. Оставил на последний заход.
……………………………………..

Мы остановились, наконец, у домика, деревянного, большие доски покрашены желтой масляной краской, но давно, из-под нее зеленая видна. На улицу три окна и дверь, но вошли со двора. Огромный пес бросается навстречу. Но кусать не стал, узнал Немо, кинулся лизать. Он был слепой.
Вышла хозяйка, нестарая еще женщина, Лиза, больших размеров, но не толстая, с красивым лицом, но очень сальными волосами. Мне ее волосы не мешают, он говорил. Пес жил в туалете. Деревенский туалет, только в доме, в пристройке за кухней, у выхода во двор. Деревянная полка с овальной дыркой, внизу шевелятся черви, их миллионы. Под полкой сбоку пространство, там обычно спал пес. Он не видел, но по запаху чужих определял безошибочно, даже из туалета. Немо опасался, что он укусит меня, когда я занят там. Это было бы неприятно для будущего, говорит. Но пес меня сразу полюбил. Его звали Баро. Откуда взялся Баро, никто не знал, как-то пришел сюда, и остался. Немо смеялся — «я Немо, он Баро, мы старые друзья. Наверное, у нас одна судьба, в этом доме жизнь прожить…»
Теперь я вижу, он угадал.

Среди больших бутылок
………………………….

Внимание
………………………….

Лестница, ведущая в подвал 10-го дома (северный вход)
…………………………….

Соня, драматическая личность
…………………………….

Между поездом и почтовым ящиком есть сходство
……………………………………

Кошки любят спать на Мунке
……………………………………

Масяня. Обстоятельства могут подавить и сильную личность
………………………………………

Разлука без печали
……………………………………..

Графика цветка
……………………………………..

Мистраль
…………………………………..

Надпись на лестнице 10-го дома
……………………………………

Портрет, написанный пальцами, масло на бумаге
……………………………………….

Девочка в красном платье, один из вариантов плюс обработка
……………………………………….

Окно мастерской (обработка)
……………………………………..

Неравенство
……………………………………….

В 1994 году я сделал книжку рассказов «Мамзер». Тираж 500 экз. Рисовал для нее картинки и обложку. Расколотая луна, подвалы…
………………………………………

Сильно обработанный портрет, а как выглядит оригинал — не помню, не знаю, где он…
……………………………..

Морской вид, довольно обобщенный
……………………………….

Аллея
………………………………

Вокал
………………………………..

Красные дома
……………………………….

Разговоры, разговоры…
…………………………………

Минута любования
……………………………….

Любовь до конца дней
…………………………………..

Странный случай, когда образ возник от правильно найденной шапочки
……………………………………..

Натюрморт и кусочек картинки за окном
………………………………………

Три сухих дерева на берегу Оки
………………………………………

Мой генетика 🙂
………………………………..

Сухие листья
……………………………………

Тут и живопись, и графика, и фотография, увлекался… Нет принципиального различия между разными способами изображения Что-то доказал самому себе, и охладел, смайл…
………………………………………..

Я про степень обобщения. Все-таки мне казалось не интересным потерять полностью связь с миром предметным, и «промежуточные» работы Кандинского мне интересней всех его последующих работ.

……………………………

……………………………………

……………………………………

…………………………………….

Я лежал в темноте. Вдруг раздался громкий стук. Меня дома нет, у меня темно. Я не стану вам открывать, я ничего не должен вам. Я никого не звал. Кто этот он?.. А он стучит еще раз – требовательно, громко. Значит, права имеет?.. Считает, что может войти. А я не хочу!.. сейчас подойду к двери и скажу — убирайтесь, не хочу. А он скажет… Нет, не встану, не подойду…
Но всё уже разбито, разрушено… Я думал, что исчез в темноте, в одеяле, как в коконе, буду тихо лежать, пока не стану другим, захочу выпутать ноги из плена… Пробуждение подобно рождению, тоже требует времени…
А он снова стучит. Он так стучит, как будто знает, что я скрываюсь здесь. Я еще лежу, но уже выпрямлен, напряжен, и одеяло мне больше не друг, не товарищ. Гражданин, что нужно от меня? Я сегодня никому не должен. Не зажгу свет. На совесть не надеюсь, а терпение у него может истощиться. Или я так нужен — отчаянно?.. Тем хуже для него. Он стучит как лицо при исполнении… Поздновато для службы, пусть катится. Но я уже всё потерял, лежу злой и терплю это нахальство. Ну, ломай дверь, тогда хоть всё станет ясно.
И вдруг тишина… Ушел, что ли?.. Тихо ноги в тапочки, встаю, крадусь к двери…
Нет, дышит, стоит, потрескивают крупинки песка под подошвами — переминается… Пусть уходит. Он как будто понял — спускается по лестнице, прошел немного, остановился, замер… нет, снова поднимается…
Странно это — время идет, и мы все меньше хорошего ожидаем — от писем, звонков, нежданных гостей. Готовимся к неприятностям — и никогда не готовы…
В конце концов — пусть, будь что будет. Глухо кашляю, шаркаю ногами — «кто там?…»
И в ответ слышу радостный голос.
— Гога, впускай! Ты что, умер?..
Ах, как хорошо!
— Я не Гога! Гога надо мной.

Можно сказать, это цветная графика. Давно было. Тогда я считал, что под нашей землей есть обширное пространство, годное для свободной жизни. Немного об этом написано в повести «ЛЧК» Там опустевший после многих «разборок» городок на берегу реки, в одном из домов живут люди, никому не нужные старики и старухи, и с ними их любимые звери. На другом конце города -дом начальства, вот такая история. А под городом огромное пространство, и подземное озеро. Мне говорили, что «антиутопия», а мне казалось — «идиллия», так дружно и весело жили люди, и с ними кошки и собаки, всякие истории о них, а враги были глупые и смешные. Но все-таки история кончилась неважно, город провалился в подземное озеро, выжил только главный герой, который в это время был в психушке, а где же ему еще быть… Но он возвращается, и ждет своего кота, Феликса, и тот обязательно вернется к нему.В 90-м году я пошел с этим текстом в издательство «Московский рабочий», оставил его и ушел, ни на что не надеясь. Меня нашли, и сказали, что Кир Булычев берет «ЛЧК» в свой сборник «Цех фантастов-91» Это было удивительно, он ни разу не видел меня, не разговаривал по телефону, просто сказал редактору Рыльниковой — «беру». После долгих «душеспасительных» разговоров в «Новом мире» и других журналах, где меня хвалили, но вот надо подождать… и это длилось месяцами… этот простой ответ, краткое решение много значило для меня, и не потому, что похвалил человек понимающий, хотя это тоже важно, а потому что я понял, что бывают и другие отношения редактора с автором, и я это запомнил, пошел и вынул из всех журналов свои рассказики и другие тексты, и решил печатать их сам. Тогда мои картинки почему-то покупали, японцы, американцы и прочие шведы, и кое-какие деньги у меня были. И я знал, что повесть хорошая, и рассказики тоже неплохие. Потом меня ругала одна талантливая дамочка, за то, что люди в повести — идиоты или почти такие, талдычат простые истины, но я уже знал, что так и должно быть, ЧУВСТВА и СОСТОЯНИЯ людей дороже всего, а умные мысли оставим для философов.
И сейчас я снова вижу, что underground forever , и Россия здесь ни при чем, она только заостряет проблемы, которые над людьми нависли — мы несостоявшееся племя, хотя порой вызывает восторг и слезы радости, но в целом катится в никуда, а новым лучше бы жить на Луне или на Марсе, и кажется, это уже многие поняли. Но оставим бредни, немного расскажу про эти картиночки, они из старых, не очень, по моему мнению, хороши, но дали мне ощущение перспективы… нет, не жизни, а творчества; жизни на земле почти что и нет теперь, но теплится еще творчество и любовь, которую я называю «укорененность-врастание», так мне когда-то сказал один человек, наверное, я эти слова переиначил, а может и сам придумал. Когда судьба одного человека врастает в судьбу другого, иногда с любовью, иногда с отрицанием но с глубоким интересом, это гораздо ценней, чем отношения полов…

ЛЭП через Оку. Цвета многовато, и он решил вразброд пойти, но все-таки оставлю. Я тогда еще не встретил своего Сезанна. Говорят, «встретишь учителя — убей учителя, встретишь Будду — убей Будду» Но всему свое время, и время восторга и проникновения тоже есть.
…………………………….

А масло все-таки влезло сюда, и было полезно, потому что научился защищать от него бумагу. Если защищать, то такие бумажные работы могут жить сотни лет. Зачем нам сотни? Во-первых умение всегда приятно, а во-вторых, нужно всему что делаешь дать шанс. Не больше. Но шанс жить — обязательно.
……………………………….

Рыхлая цветная эстонская бумажка, привез давно-давно полный чемодан, она оказалась замечательной для всяких мелков, и восковых и меловых. Несколько лет мне было с ней интересно.
«Ручей не замерз еще»
……………………………………..

Мать и дитя. Сходу сделано цветной тушью, но ясно, что в голове застряло — обращение с детьми в России равносильно преступлению, родители сами выросли в насилии и грубости, и это выливают на детей, на самых слабых. А эти дети уже своих детей — также будут, и когда это кончится, трудно сказать…
……………………………………….

Вариантов много, пытался приглушить желтый, еще что-то… Дорога… Что у меня, если не натюрморт — «дорога, дерево, забор», главное, что вижу вокруг себя. Страдающее — дерево, надежду дает дорога, хотя чаще она в никуда… А забор — наше основное чудище, символ нашей жизни.
……………………………………..

Метро «Юго-Западное». Тогда я еще приносил впечатления с улицы, в самом начале. Рисовал, конечно, дома, там впечатление очищается от деталей, не нужных… Вообще-то синий не мой цвет, но я узнал об этом позже.
……………………………………….

Underground forever/ Какие-то пастельки приблизительно по повести «ЛЧК», их много было, а лучшие, 20 штук у Н.Барановой в Пущино, так получилось, что я могу еще добавить…
………………………….
Вижу, как легко людей охватывает безумие и темнота, в конце жизни это печально сознавать, как быстро слетает тонкая оболочка, доброты и просвещения. Неисправимо. Герой моей повести «Последний дом» в конце надеется, что «придут другие существа, получше нас…» Не знаю.

Неприятно, конечно, читать подобострастное письмо президенту от сотни литераторов и людей окололитературных. Я сам-то в непонятном отношении к литературе, вроде пишу, то есть, писака, но не опломбирОванный писатель, не зарегистрированный… И слава Богу, знаете… Но это всё в сущности ерунда, а вот не помню уже в каком году… нужно было срочно осудить Сахарова, и от науки, от собратьев по Академии должно было быть письмо. Оно, конечно, состоялось, и наверное некоторые из подписавших еще живы, и думаете, многие переживают?.. Ну, что Вы… А вот в это же время в больнице в Москве лежал с инфарктом знаменитый биохимик, действительно, мировая величина, открыл целый класс ферментов человек — академик Браунштейн. Хороший человек, умный, демократичный по отношению к коллегам, я в его лаборатории проходил докторскую предзащиту, знаю хорошо. Так вот, Браунштейн, несмотря на серьезную болезнь и больницу, пребывал в состоянии лихорадочного ожидания: нервничал, что его могут забыть и не принести ему на подпись осуждающее Сахарова письмо. Вот это печаль так печаль, когда человек достойный так поступал, это надо же было так искалечить страну… И столько другого печального было в те годы, что меня ничуть не удивляет письмо литераторов, похоже, это российская традиция. А потом — забывать! И начинать снова, с тем же блеском! И снова красивые интеллигентные слова говорить… Ну, талант и порядочность совсем необязательная парочка. А если вдруг прав президент, ну, может и так иногда бывает?.. Все равно, не лезь со своими слюнявыми поцелуями, неужели не понятно?.. Наверное, не понятно. А я по наивности думал, что художник, артист всегда в стороне от буржуа, от прихлебателей власти… Так учили, с детства убеждался… Да ладно, праздник все-таки, женщин надо поздравлять, отчего не воспользоваться датой, поздравить никогда не мешает… Будьте здоровы, первое. И второе, и третье…

Насчет дружбы между мужчиной и женщиной… сильно сомневаюсь, а вот дружбу кота с кошкой видел, и не раз.
……………………………….

Устала…
…………………………..

Если бы молодость знала…
……………………………

Мир художника
………………………………

Туся и ее любимая картина
……………………………….

Будет игра
………………………………..

Старый глаз видит не так и не то, что молодой…
……………………………..

Мать и дочь перед зимним окном
…………………………………..

Из воспоминаний о Крыме.
…………………………………..

Поздравляю с женским днем всех, кто забегает ко мне в журнал.
Их становится все меньше, и это естественно,
«вы хочете песен, их нет у меня», и разговоры разлюбил.
Старик не должен болтать, мое глубокое убеждение.
Ведь уже ясно, мир идет своим путем, и не оглядывается,
прошлое никого не учит, каждый проходит свой путь, и уходит.
Будьте здоровы, это главное.
…………………………………….

Эта картинка в Серпуховском музее, значит, переживет меня, и это мне нравится, я рад за нее.
Не так много вещей, дел и слов нас переживет. Пока мы живы, сами поддерживаем миф о собственной жизни, кто больше старается, кто меньше… а потом миф тает, люди живут дальше, стараясь не думать о собственной конце. И от нас остаются крохи, воспоминания, тени… и не надолго. Об этом стоит помнить, I think… Смайл, конечно, смайл.
…………………………………

Парочка около десятого дома. Двадцатый дом — «ЛЧК» и десятый дом — «Жасмин», «Последний дом». Кусочек земли у Оки. Памятник КОТУ И СОБАКЕ.
………………………………….

Сухие цветы.
………………………………….

Ностальгия по старому дому.
………………………..

Иероглифы жизни

На тему «УВАЖЕНИЕ К ЖИЗНИ»
во всех ее формах и проявлениях (как Швейцер говорил) На мой взгляд, единственная большая идея, которая могла бы объединить людей, независимо от религий, наций, стран и государств. Всё, что мы видим сейчас, и сегодня, и вчера — это неуважение к жизни, нетерпимость к ней, и это тупик, саморазрушение. Немного надо, чтобы превратить людей в озлобленные друг на друга и на всю прочую жизнь СТАДА.
…………………………….

ЖАЖДА.
………………………….

СТАРОСТЬ
……………………………

ВЕЧЕРНЯЯ УЛИЦА
………………………………

ОБИДА
………………………………….

КУРИЛЬЩИК
…………………………….

ПРОГУЛКА
………………………………….

БОГ НЕ ДАЛ СЫРА
……………………………………

ПРОГУЛКА ПО БЕРЕГУ МОРЯ
……………………………………….

ВЕТРЕНЫЙ ДЕНЬ У РЕКИ
…………………………………..

ДОМОЙ ВЕРНУЛИСЬ

Третий лишний. Что живое, а что мертвое, только от самого себя зависит.
………………………..

Вечерний город
…………………………………

Времена года
…………………………….

Синие бутылки
………………………………….

Времена
…………………………………..

Только личное.
…………………………………….

В сторону графики
…………………………………….

Геометрия природы
……………………………………..

Соус и два банана Простая геометрическая задачка, а больше ничего.
……………………………………..

123
……………………………………

Композиция
…………………………………..

Политик и народ. Да кого ни выбери, год-два и скурвится почти каждый, и в чем тут дело… Обезьяны. Покупаются на вещички и на возможность приказывать всем. С этой генетикой в обезьяннем стаде жить, так и живем.
……………………………………..

Ночной путь. Масло на стекле. Рисовать можно на чем угодно, если хочется. Я видел большие картинки на газетах, склеенных. А в другое время хоть сто грунтов предложи — ничего не будет. Или одна хрень. То же относится к прозе. Можно филигранно писать, но мерзость, и пустышка в результате.
………………………………………..

Я читаю, Туся слушает. Читал «Монолог», и неважно прочитал, он слишком умный для меня, и для Туси тоже. Слова стоят неплохо, а звук не тот… Звук, это и есть суть прозы. Честность и искренность — необходимые предпосылки, но если веры в людей нет… и в себя… высоко не прыгнешь. А откуда ее взять. Отдельные люди всю жизнь спасали, примеры, да. А в целом — хлам в целом, и устройство жизни, любое — хлам, мусор и западня. И шапка подвела, не та оказалась. Потом и рассказы читал, но лучше «Последнего дома» ничего прочесть не сумел. «Остров», правда, еще ничего, сравнимо прочитал, но все равно хуже «Дома». А в «Острове» вообще без шапки, и трудно было. Одного лица достаточно, и даже двух глаз многовато бывает. Хотя «Остров» самая моя вещь.Человек ходит меж трех домов и не помнит, забыл, какой дом его, и квартира… Это многих из нас ждет, понятное дело. Но там еще вина всей жизни… Потом я из этой книги сделал другую — «Робин, сын Робина». Там осталась только идея потерянного дома. Две идеи для небольшой книжки — многовато… Да какие это идеи, и даже не мысли, а страх — потерять свой угол в мире, которому на тебя наплевать, и это в лучшем еще случае, когда просто забыли, не припирают к стенке с вопросами — «Ты за кого?!» А ведь некого выбирать, и даже в своей жизни запутаться так легко…

ЮНОСТЬ МАРКА

Сколько он помнил себя — никакого «счастливого детства» и в помине, сказки! Жить было тревожно, родители в постоянном страхе — что принесет вечер, будет ли завтра?.. И что-то произошло, отца выгнали с работы, хлеб посыпали сахаром и давали вместо обеда… Потом? — долгие болезни, душная подушка, противное питье… Дальше одиночество, книги, мокрые осенние вечера, отражения фонарей в лужах… Об этом можно долго и с большим чувством, но зачем? — кто знает, тот сразу вспомнит, а кто этим не жил, тому бесполезно намекать. В пятнадцать Марк невнимателен к жизни, бродит один у моря, плутает меж деревьев старого парка, насыщен собственными ощущениями: идет, плечом вклиниваясь в темноту, входит в мир, который тут же оживает — касается ветками, листьями, песком шуршит под ногами, а за спиной, как прочитанная книга, захлопывается, отмирает…

Но время идет, и юноша, поглощенный своим ростом, в конце концов, устает от себя, чувствует, что ходит уже по кругу, весь внутри собственных ощущений, а пробиться глубже не может. Он требует нового материала, но отвергает мелководье окружающей среды, ждет, что ему откроется настоящая жизнь, свободная… И выбирает из того, что перед ним, а этот выбор всегда ограничение, особенно, если делается мальчишеской бестрепетной рукой.

Он искал связей с живым делом, но растворяться в жизни не желал. Живи раньше, может, стал бы философом, из настоящих, а не тогдашним попугаем? Или алхимиком, или даже монахом?.. А в то время царствовала наука, занятие трезвое, полезное для жизни… хотя с другой стороны совершенно фантастическое… Нет, нет, юноша так не думает, он в восторге! Наука правит бал, даже поэты и художники, увлеченные фокусами новой хозяйки, стали выдавать идеи за образы. Искусство перестало расти, как лист на дереве — естественно и тайно, оно теперь придумывается, конструируется… Истерия точности охватила все сферы. И, конечно, во всем виноваты молекулы, от них зависит и природа, и внутренняя наша жизнь, и даже высочайшее ее проявление — творческий дух, то, что называли вульгарно «парением», и многое другое. Все это не могло не захватить мальчика, к тому же перед ним возник идеальный образ: когда есть идея, ищи человека.

Как-то мать послала его в сапожную мастерскую, Марк пошел, забыв, конечно, сумку, и там, сжалившись над ним, завернули его старые ботинки в газету. В ней среди сальных пятен и морщин сияла статья, она своею ясностью сразила Марка наповал. Бывает, тянешься к чему-то на верхней полке, кончиками пальцев трогаешь, а не схватить, и вдруг кто-то дарит тебе несколько недостающих сантиметров роста. Все, ранее непостижимое для него, в статье было выражено простым числом и немногими словами, с безжалостной жесткостью и прямотой разложено по полочкам. Будь Марк поопытней, может, распознал бы за этой прозрачностью умение решительно отделять известное от непонятного и круто обрезать на самом краю. Напрасно думают, что наука о таких уж растаких тайнах — она о том, что подоспело уложиться в ее железное ложе, подчиниться ее логике. Марк с восторгом впитывал каждое слово, в нем давно накопилась тяга к ясности, пониманию причин. Уж слишком он казался себе темным, непонятным, и мир, естественно, тоже. Собственно, он его никогда и не видел — постоянно выдумывал что-то свое и при этом стыдился собственной несерьезности, замечая, как сверстники рвутся «постичь жизнь»… И вдруг обнаруживает почтенное взрослое занятие, похожее на детскую забаву — что-то тебе время от времени показывают, мелькает уголок, и по нему надо угадать предмет. Не совсем угадать, конечно, — надо знать приемы, иметь навыки и знания… И все-таки, он здесь углядел явные признаки свободы, сходство с той внутренней игрой, которую постоянно вел с самим собой, выхватывая из жизни и книг отдельные сцены, лица и выстраивая их по-своему, придумывая речи и поступки, многократно переставляя местами, становясь героем и центральной фигурой любого действия… Теперь то, что казалось ему собственным недостатком, детской несерьезностью, вдруг получает поддержку!

В этом деле — науке, не было полного своеволия писателя или художника, тем более, того произвола, который допускается в наших выдумках, но зато получаешь не миф, не мираж, а то, что может убедить весь мир, и утвердиться навсегда, как истина для всех. Это отучит меня от сплошного тумана, думал он, ведь стоишь на твердой почве фактов. С другой стороны, все-таки, своя тропинка, не плетешься общим трактом, не погряз в мещанской трясине… Не думаю, что его мысли были столь отчетливы, скорей ему просто понравилось это занятие. С тех пор он не сомневался, и не жалел о выборе. Огромное пространство открылось перед ним — исследуй, познавай каждый день новое! Почему сюда не рвутся толпы — на простор, к свободе, а предпочитают теплые углы, домашний уют… или разбой, интриги, обманы — скудные радости, известные всем?.. В чем тут дело? Он не мог понять.

А статью написал некто Глеб. Имя воткнулось в память Марку как заноза — вот бы к нему…

Веник. (вариант в сдержанных тонах)
……………………………

Из проб.
…………………………

Композиция со старым носком
………………………………

Зимнее утро (вариант)
…………………………………..

Ласточки отдыхают
………………………………….

Бася, Мотькина дочь, в подвальном окне
………………………………….

Из серии «За мусоропроводом»
…………………………………..

Натюрморт с котом
…………………………………..

Один лишний
………………………………….

Из серии «За мусоропроводом» (nn)
…………………………………….

Сегодня направо вам…
…………………………………….

Ночной вид (х.м.) вариант
……………………………………

Кот в лесу
………………………………………

На свидание к волку
…………………………………..

Любимый угол с котом (хвост потом отчистил)

Пущинский художник Ш.
…………………………

«Ожидание» х.м. давно
…………………………….

По первому снегу. Графика плюс фото-графика, одно время увлекался. Когда-то мне про цвет говорили, что с названием должны быть сложности, то есть, за сложный цвет, устроенный самим художником, а простые пигменты в магазинах продаются. Потом это убеждение «перескочило» на техники, на жанры: главное — изображение, оно на сетчатке глаза, а как сделано, чем сделано, значения не имеет. Но отклонение в сторону крайностей имеет одно значение — питает работу энергией, а суть ее в гармоничном сочетании всего-всего, это вопрос цельности, главный вопрос. Вопрос равновесия и меры. Но достигаются они через усмирение противоречий, иначе энергии не будет, а будет серо и вяло. Впрочем, говорить куда проще, чем делать.
……………
Вчера смотрел на Путина, он отвечал на вопросы. Он выстроил свою систему. Это не система развития, а такое псевдоравновесие. Но он выстроил, и с этим строением трудно спорить тем, у кого хаос в голове. Одними словами «справедливость и демократия» ничего не сделаешь, в мире никогда не было власти справедливости, и про власть народа не нужно рассказывать сказки. Такие строения (путинский мир) разрушаются под влиянием внутренних причин, едва заметных трещин и противоречий. Если бы мир не был так взаимосвязан, то такие структуры могли бы существовать десятки и даже сотни лет. Сейчас это невозможно.
……………………………………

«Наши архивы» Их расклевывают птицы. И случай. Как никогда раньше, сейчас остаются в истории совсем не те, от кого ожидаем прочности и укорененности. Те, у кого есть средства и возможности. Не думаю, что это исправлено будет самыми честными историками через сотни лет, может, чуть-чуть подправлено, и только.
…………………………………

Хуторок в степи. Одинокая жизнь всегда привлекала. Но время выбрало для меня небольшие городки, в них всю жизнь и прожил. Такие муравейники, как Ленинград и Москва, всегда пугали и отталкивали. Сейчас бы остров…. Смешно даже мечтать. Не было больших неудач, провалов, тут другое — и я писал об этом в книге «Монолог о пути». Желание остаться с самим собой наедине, чтобы узнать свои истинные пристрастия, и свои пределы. Собственно, этим всю жизнь и занимался. «Дано мне тело…» И не только оно, и что делать с ним, и со своей головой — вечная проблема, смайл…
……………………………………..

Красные дома. Живопись. Но там были истинно красные, и мне это надоело, начал искать оттенки, делать цифровые варианты. И даже такие, в сторону ненавистного фиолета, смайл…

НЕТРУДНО ЗАПОМНИТЬ
Есть вещи, которые любой человек терпеть не в силах. У каждого свое, но в чем-то много общего. Один мой знакомый не терпит, когда сырники пристают к сковородке, начинают разваливаться. У него сразу портится настроение, и он бросает это занятие, остается голодным. Если пристает рыба, он морщится, но терпит — сойдет… Его жена смеется над ним, но не может перенести, когда яичница-глазунья со сковородки не снимается, глаз сморщивается — вытекает… Ужасное зрелище. А он смеется, соскабливает всё к себе в тарелку и с аппетитом съедает — не может понять ее… Мой другой приятель все это может вытерпеть, но не переносит яйцо в бульоне, особенно, если его крошат. Бульон становится мутным и мерзким, а яйцо, прекрасный продукт, превращается в ничтожество, в серую грязь на дне тарелки… С гренками он тоже борется — вылавливает сразу или даже ловит на лету, когда жена сыплет их в тарелку. Но, кажется, теперь он отстоял чистоту бульона — гренки отвергает, а яйцо ест отдельно, на тарелочке, и обязательно сухое, не подмоченное… Он все ест без соли, кроме яйца. Крутое яйцо, соленое и сухое! Разве трудно запомнить?! Одна моя знакомая ест яйца только «в мешочке» — и обязательно с хлебом. Вообще-то она не ест хлеба, потому что боится потолстеть, но яйцо без хлеба?.. невозможно! Она любит яйца, но из-за хлеба не может их есть часто. Хорошо хоть, что скоро ей исполнится сорок, а после сорока яйца есть вредно. Тогда ей легче будет воздерживаться…
Еще один мой знакомый пьет чай только с конфетами. Конфета нужна не слишком мягкая — быстро исчезает во рту, и не слишком твердая — иначе при сосании дает мало сладости, и приходится закладывать в рот несколько штук, а это неудобно. Он остановился на двух сортах и всегда ищет только их. Если этих конфет нет, он отказывается от чая, как будто у него водобоязнь, и ждет нового завоза в магазин… Но это еще что… Я знал человека, который обожал сладкий чай с селедочкой — ломтик на кусочке хлеба. Каждый день в пять часов он так наслаждался. А его жену тошнило, когда смешивали сладкое с соленым…
Но что, собственно, я хотел сказать?.. А, вот, я хотел посоветовать вам — возьмите тонкий ломтик лимона и посыпьте на него мелкой солью. Попробуйте, не пожалеете.
Гадость?.. Ну, что вы понимаете!

В поисках лекарства от старости
………………………………….

Стекло у окна
…………………………….

Степень обработки — вопрос внутреннего состояния —
сегодня одно, завтра другое…
…………………………………..

Длинная кошка Лиза
………………………………..

Рисуночек к повести «ЛЧК».
………………………………..

Весеннее тепло
…………………………………..

Вопрос выбора, вправо, влево?..
……………………………………..

Пережили зиму…
………………………………………

Люблю дешевое красное вино, болгарский «Старосел».
Добросовестные люди в бедной стране, сохраняют честь и совесть.
………………………………………

Старая картинка маслом на картонке. Когда слишком много говорят
о свободе, это подозрительно 🙂 Когда в твоих бедах постоянно другие виноваты, доверия не вызывает. Слова стали пусты. Важней что делаешь, как живешь. Молча голодного накорми.
………………………………………

Неважно, с чего начинается картинка…
…………………………………………

Воспоминания о старом доме
……………………………………………

Пока еще заповедник за рекой…
……………………………………..

Пришел — и смотрит…
………………………………………..

Тут нечего сказать.
………………………………………

Здесь и фото-натюрморт, и живопись… Захотелось объединить
…………………………………….

Многовато всего… Когда слишком много смысла, глаза разбегаются 🙂
……………………………………….

Страничка из журнала «Фотодом» Там меня терпят уже много лет, я благодарен им.
………………..
Пишут со всех сторон — подпиши, подпиши… Подписываю коллективные письма в защиту животных только, они беззащитней всех. Люди почти всегда сами виноваты, когда сажают себе на шею проходимцев и подлецов. Злоба и темнота поражают. Кажется, стоит только крикнуть сверху — «жги, дави!» и вернутся темные века. Оказывается никуда это не делось, просто дремало в людях. Все это вижу с детства, с юности своей. Раньше думал — образование! культура! и все как-то «рассосется». Никуда не делось, ничто не помогает. Более того, огромный пласт эпохи, которую все-таки, несмотря на отклонения, можно назвать Эрой Возрождения — отходит в прошлое, и снова обнажается наша темная суть, рык толпы. Что прибавилось за последние скажем двести лет — умение говорить, скрывать истинные намерения за красивым частоколом слов. Вот и всё. Остались, как и были — отдельные люди, на них надежда, только на них. Для них будем продолжать свои старания. Великая вещь генетика. Дарвин не мог понять, как признаки не растворяются в массе, не слабеют в толпах. А вот так — есть гены и совокупность их всегда где-то соберется снова, и редкое, доброе не уничтожить, птичка всегда уведет врага от своего гнезда. Всего доброго Вам, и удачи сегодня!

Президентский совет по правам человека высказался против ввода российских войск на Украину. Соответствующее заявление размещено 2 марта на сайте совета.

Члены совета называют информацию о нападениях, беспорядках и убийствах на территории Крыма, на основании которой Совет Федерации санкционировал ввод войск на Украину, недостоверной и преувеличенной. В частности, совет усомнился в правдивости информации о жертвах среди мирного населения, озвученной на заседании Совфеда.

В сообщении отмечается, что, вопреки оглашенной на заседании информации, жертв и раненых среди мирных жителей и военнослужащих в последние два дня не было. Это совету подтвердил его член Андрей Юров, находящийся сейчас в Крыму. По мнению совета, подтвержденных случаев произвола и насилия на Украине недостаточно для ввода войск.

Авторы заявления подчеркивают, что использование внешней военной силы противоречит международным обязательствам России и повлечет нарушение суверенитета другого государства. Кроме того, уточняется в документе, использование вооруженных сил всегда чревато дальнейшей эскалацией насилия и более масштабными нарушениями прав человека.

В связи с этим совет считает необходимым полностью исключить использование вооруженных сил в ходе внутриполитического кризиса в Украине и приложить все усилия для урегулирования конфликта мирным путем. В частности, члены совета призвали к переговорам по всем спорным вопросам, включая статус языков.

Санкция на ввод войск на Украину была выдана Советом Федерации 1 марта по просьбе президента Владимира Путина. Сенаторы обосновали свое решение необходимостью защитить россиян, проживающих в охваченном политическим кризисом государстве. При этом на данный момент дополнительный воинский контингент Россией не вводился.

В свою очередь международное сообщество охарактеризовало решение Совфеда как акт агрессии в отношении суверенного государства, а госсекретарь США Джон Керри пригрозил Москве экономической блокадой. На Украине тем временем привели армию в боевую готовность и объявили мобилизацию.

Наш директор
Он мог бы стать кем угодно — викингом северных морей и охотником на тигров, а стал директором школы и учителем истории. Всему виной нога, так нам казалось — он был ранен на войне и нога не гнулась в колене. Невозможно было представить, что он был солдатом и кто-то ему мог приказывать. Он мог приказать всем, властным сиплым голосом, легко перекрывающим любой шум. Всегда в светлосером костюме — и серые глаза, светлое лицо, большие белые руки… Везде мы слышали стук его ноги, он появлялся — все стихали. Он сразу находил озорника, долго смотрел на него с высоты своего роста, как на гнусное насекомое: «Ко мне! — в кабинет…»
Он рассказывал нам, как возникали и гибли империи. Мы слушали его как завороженные — он умел словами рисовать картины. Дома я проверял по учебнику — ни слова своего он не сказал, и не пропустил ни слова. Как же ему удавалось это?… «Они шли лавиной, все сметая на своем пути…» — он говорил это с особой силой, глаза его загорались, он начинал ходить крупными шагами, слегка припадая на раненую ногу, как тигр… он мог бы раскрошить наши парты и выкинуть их в коридор… Потом он сдерживался, руки за спину мертвой хваткой, и говорил: «Приступим к опросу» — садился и долго водил длинным пальцем по списку — и все замирали…
Перед праздниками он обходил классы. Сначала распахивалась дверь и показывалась его нога, потом, на страшной высоте — большой белый нос и крупное лицо, а затем и вся огромная фигура тридцатилетнего силача. Он останавливался и говорил веско: «Завтра праздник, наш праздник… кто не с нами, тот против нас…» Надо было идти на демонстрацию. Он шел впереди, всем улыбаясь, огромный, красивый — и мы за ним, в коротеньких штанишках, с букетиками искусственных цветов… Он назначал наших пионерских вождей, и мы поднимали руки. Он принимал нас в комсомол, хотя сидел при этом как гость, в углу комнаты, положив обе руки на больное колено, но все знали, что он принимает. Он спрашивал всегда: «Почему комсомол не партия?» — и услышав ответ — «потому что двух партий быть не может…» — крупно кивал головой и говорил — «это наш человек, наш…»
Он не старел, и потом, через десять лет, я увидел его на улице — и дрогнул, повернулся и стал рассматривать витрину, и он, конечно, не узнал меня. Я не был в школе потом ни разу, потому что уверен — он там, и снова будет смотреть немигающими глазами, и снова услышу его медленный сиплый голос:
— В кабинет — ко мне!…
……………………………………….

Высокое нутро
Наша учительница литературы всегда хвалила меня. Она закатывала глаза: «У вас такое красивое и высокое нутро». Я писал ей сочинения о гордом человеке, который идет к немыслимым вершинам, немного из Горького, немного из Ницше, которого читал тайком. В классе я был первым. Второй ученик, Эдик К., писал о конкретном человеке, коммунисте, воине и строителе, и не понимал, почему чаще хвалят меня, а не его. Я тоже не понимал, и до сих пор считаю, что он заслуживал похвалы больше, чем я… Учительницу звали Полина. У нее, конечно, было отчество, но я не запомнил его. У нее были такие глаза, как будто только что плакала — блестящие и окружены красноватой каемкой. Она не ходила, а кралась по коридору, а говорила вкрадчиво и льстиво, полузадушенным голосом. Почему ей нравились мои сочинения — не могу понять. Я думаю, никто не понимал. Иногда ей досаждали болтуны и шалопаи, которым не было дела до высокой литературы. Она подкрадывалась к ним и говорила ласково, советовала: «Вы еще сюда, вот сюда, свои носки грязные повесьте…» Ее слова задевали, даже непонятно почему… при чем тут носки?.. Она оживлялась: «Тогда кальсоны, обязательно кальсоны…» И отходила. Нас с Эдиком она любила. У меня, правда, нутро было выше, но у Эдика слог не хуже, и он помнил огромное количество цитат. И она иногда не знала, кто из нас лучше, и хвалила обоих. Тем временем остальные могли заниматься своими делами, никто нам не завидовал, и даже нас ценили, потому что мы отвлекали ее. Однажды мы болели оба, и это было бедствием, зато когда мы появились, все были нам рады…
Прошли годы. Ни одного слова из уроков этих не помню, а вот про высокое нутро и кальсоны — никогда не забуду. Да, Полина…
……………………………………….

Мир велик
Мы давно уже свернули с шумной улицы и шли маленькими спящими переулками. Здесь лежал чистый непримятый снег. Наконец, стали спускаться в подвал. В нем было сыро и тихо, и непохоже, чтобы здесь жили. В окошко светил фонарь с другой стороны улицы, он освещал старую мебель, какие-то ржавые трубы и колеса. Справа увидели желтый свет узкой полоской, и пошли туда. Там оказалась комната, посредине стоял круглый стол, заваленный грязной посудой, бутылками, тут же лежали книги. Вошел невысокий человек в телогрейке и вязаной лыжной шапочке — это был художник. Мы поговорили немного, потом он встал, придвинул стул к стене и принялся ставить на стул картины, одну за другой, немного ждал каждый раз, наклонив голову, снимал и ставил следующую… Здесь были уголки старого города, простые предметы, когда-то увиденные люди, и то, что он запомнил с детства… и красные трамваи… Картины появлялись из всех углов, ярко вспыхивали то красным, то желтым — и исчезали в темноте. Здесь были обрывы и откосы, с уголком сурового неба наверху, а под откосом груды старых вещей, посуда, осколки и обломки, драгоценные и милые ему… и вещи эти лежали, и кружились в воздухе, и медленно падали… И в жизни его все, все катилось под откос — и все начиналось снова — он уезжал. Он никому не хотел угождать, и делал все честно, как умел, изо всех сил — это было видно.
«Надо делать свое,— он говорил упрямо,— и здесь, и там — везде… но здесь я в подвале, а там весь мир, и он велик…».
На мольберте стоял незаконченный этюд с двумя яблоками… Он проводил нас на улицу. Шел крупный снег и ступеньки в подвал совсем замело.
Он будет также работать и там, почти не выходя из дома, только иногда — в лавочку, или на угол — сигареты купить. И люди, которые привели меня к нему — скоро и они разъедутся кто куда…
Мир открыт и велик, велик…

Ночная Лиза
…………………………

Мотькин самый умный и печальный сынок
……………………………….

Эшеры в России
……………………………………

Мой брат Саша и я в 1948-ом году
……………………………………

Все песни пропеты…
……………………………………

На берегу Оки
…………………………………….

Тракийская долина, вечер…
………………………………………

Ласточки у дома
……………………………………

Приглушенный вариант с календулой
…………………………………

……………………………

Да ладно, нечего писать, не на что жаловаться, продолжим наши занятия с картинками.

………………………….

Я за бесплатный интернет, также как за бесплатную медицину и образование, всё это должно обеспечивать государство. Каждый человек, купивший компьютер, уже заплатил за возможность участвовать в жизни Интернета. Картинки, тексты, вывешенные в Интернете, должны быть доступны всем, желающим смотреть и читать. Вы можете закрывать свою информацию от широкого зрителя/читателя, но никто кроме Вас не вправе так поступать с Вами. Разумеется, если не нарушаете несколько простых правил. Кому хочется зарабатывать на искусстве, должен искать другие способы, а Интернет оставьте в покое. Мое мнение

Склонность к графике
……………………………….

Градации
…………………………….

Склонность к графике (2)
…………………………………….

Из серии «УГЛЫ»
………………………………………..

Из набросков к серии «ПОДВАЛЫ»
………………………………….

Ночной путь (вариант) В основе живопись. У меня были три таких больших пастели, по 70см примерно, на оргалите от каких-то старых ящиков написаны. Я тогда еще по наивности хотел выставить их в Москве, а время было… кажется самое начало 90-х. И какой-то доброжелатель сказал, что вот будет выставка-продажа, в роскошном салоне, и что у него знакомый богач, устроитель всей этой роскоши, продает за кордон на доллары! Я пришел со своими оргалитами, этот тип с поднятым воротником мимо прошел, ага, боковым зрением меня заметил, моему знакомому кивнул, и я вошел. Ну, я сразу понял — тут другое! Здесь я со своими самодельными рамками НИКТО и НИЧТО, и простыми работами, очень простыми… красота вокруг сияла такая, что попятился… Но все-таки оставил свои работы, уехал, а вернулся за ними, когда уже почти опустели залы, кто наверное продал, кто снял свои красоты, и я почти один там был, завернул в бумагу своих, и пошел. И тут меня окликнул один, средних лет человек, говорит — «зачем вы ЭТО ИМ показывали? НЕ надо… Ну, мы-то… привыкли мы, а ты зачем влез?..» Он по-доброму сказал, хотя грубовато. Я запомнил его.
…………………………………..

Умирающий лист. Завидую благородному умиранию.
……………………………………

Колеса насовсем приехали
…………………………………….

Коля из повести «ЛЧК» («Цех фантастов-91») Входил без стука.
…………………………………..

Я и Вася. Соусом на картоне. В начале 80-х
………………………………………

Фото-зарисовка. Яблоки
…………………………………

Пора уходить.
……………………………….

«Встретишь учителя — убей учителя, встретишь Будду — убей Будду…»