День: 26.04.2013

Главное все-таки — индивидуальная жизнь человека. Все эти умные и высокомерные рассуждения о власти, жизни, искусстве… ни хрена не стоят. Достаточно нам той случайности, с которой начинается жизнь — и кончается. Оттого не люблю ум. Он победит, а я не люблю победителей, в их высокомерии и восторге от собственной силы кроется и конец. Я люблю птичку, которая преодолевая страх, уводит врага от своего гнезда. Она не думает, и это правильно, с моей точки зрения. Когда Вы посмотрите в лицо смерти, своей, СВОЕЙ! — тогда все и поймете, человечество отвернется от вас, оно питается живой кровью, и только отдельные люди вас не оставят, до последнего момента. А всё остальное — не стоит ни черта.

Я думаю, этой книге лет пятнадцать, не помню, когда начал писать. В 2002 году ее заметили на конкурсе «Тенета».
http://www.netslova.ru/markovich/zhasmin.html
Потом напечатали в журнале «Родомысл»

\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\\
Живем, каждое почти утро теплые дожди, а днем сухо и светло, и тихо, август печальный, чувствует конец тепла, но не борется, как я сам, хотя в октябре родился. Это ноябрь склочный, злой, а ранние месяцы, сентябрь, октябрь, красивые у нас, и тихие, ты знаешь. Как у тебя погода, все туманы, что ли? Я помню, мама читала. А у нас листья еще бодрые, держатся, а когда падают, я стараюсь оставлять их, особенно на траве, они ведь полезны, а эти жэковцы дураки, Малов, заставляют собирать, что же земле останется, она вокруг дома и так голым-гола… И я жду, чтобы ранний снег — пусть спрячет их, и от меня отстанут с глупостями, мало, что ли, настоящей грязи?..
…………………………..
Картинки другими стали, иногда цветы растут из земли, однажды реку нарисовал, в тумане, и цветок на берегу, словно чего-то ждет, со светлым лицом… потом черный кот на траве… еще дерево в поле, кричит ветками, над ним птицы, птицы… стаи улетают от нас. А мы бескрылы, я как-то сказал тебе это, ты отвечаешь:
— Саша, рисуй, лучше крыльев не придумаешь, а я старый дурак, мне крылья давно подрезали.
— А что ты все пишешь, — я спросил.
Ты отвечаешь — «современную историю».
Я тогда засмеялся, современную все знают, а ты рассердился, ни черта не знают, и знать не хотят. Мое поколение трижды били — давно, не так давно, и совсем недавно стукнули, плюнули в лицо… но нам так и надо, дуракам.
— Загадками говоришь, Малов… — я даже обиделся, а ты мне:
— Саша, забудь эти глупости, не падай в лужу, рисуй себе, пока можешь, рисуй…

………………………………………………
Дом наш — подземный переход на трех вокзалах, все открыто и тут же переносятся слухи. Ольга-соседка добрая старуха, но от общего удовольствия отказаться трудно, встретила меня и доносит:
— Говорят, ты квартиру за большие деньги продал. А тебе свою Малов завещал, умер он, говорят.
— Врут, Малов вернется, — отвечаю ей, — а квартирами мы с Алисой на месяц поменялись.
Она головой качает:
— Нашел сухопарую, после Натальи-то…
А я ничего, посмеялся, что поделаешь, люди у нас хорошие, но дружные, все знают и даже более того.
А другой сосед, со второго этажа, Авандил, механик на заправке, тоже не одобряет:
— Что ты нашел… ни фигуры, ни жопы…
Извини, Малов, нескромные детали, не буду больше, тем более что больше ничего и не было. Потому что через несколько дней случилась неприятная катавасия или скандал, как назвать даже не знаю… в общем, полный апперкот, и я вылетел вниз на первый этаж быстрей индейской стрелы. Вот послушай, как это было.

***
Пришел, стучу, она с большим промедлением открывает, глаза заспаны, все лицо помято, говорит, ночами теперь трудится, пишет новые темы. Везде листы, листы… никак не разгляжу, что на них, «что это», спрашиваю, а она — «авангардный эксперимент, темпераментная графика».
Ну, Малов, тут я понял, что от современности навсегда отстал. Похвалил, конечно, цвет красивый, пятна-кляксы симпатичные разбросаны… Увидал на одной картине вроде цветок, и дернуло меня, Малов, выскочить со своей новостью.
— Я тоже цветы рисую… — говорю. А она — «покажи», и так пристала, что я пошел к себе вниз, отобрал самые красивые, штук десять, и принес.
Она в это время в кухне чайник поджигала, «поставь у свободной стенки», кричит. Я расставил, она входит, смотрит…
Малов, Кис, ты мой единственный друг, скажи правду, чем я ей так насолил?
Она сначала ничего, вроде спокойно восприняла, «так — та-ак…» говорит, подошла, прошлась по ряду, потом обратно… еще раз…
И я вижу, что-то совсем нехорошее прорезается, сгущается и назревает…
— Что, очень плохо? — спрашиваю, голос неуверенный, самому противно стало. Но страшно, понимаешь, впервые смотрит не человек, а художник, ученый мастер, и что-то у меня совсем не то, понимаешь? Чувствую беду, сердце хлопает сломанной дверью на сквозняке.
— Это и есть твои цветы?
— Ну, да… — отвечаю, — чьи же еще, конечно мои.
Пусть самые плохие, не откажусь от них никогда!
— И ты э-т-о нарисовал сам?
Я не понял, как можно по-другому рисовать… Смотрю на нее и молчу.
А с ней странные вещи происходят, изменения в лице и всем теле… Вот ты, Малов, не смотришь по вечерам, презираешь телек, а зря, если б ты видел фильмы про вампиров, то сразу же понял меня, а сейчас объяснять и объяснять, а я долго не люблю, ты знаешь. Вечно ругаешь меня, — «опять спешишь, подробно расскажи…», а что рассказывать, обычно в трех словах все ясно. Но в этом месте, я понимаю, тебе совсем не ясно, а мне трудно объяснить…
Она превращаться стала, Малов! Ну, не так, конечно, чтобы рубашка трещала, шерсть на груди, морда волчья и прочее, но вижу, лицо рябью пошло, заколебалось, затряслись губы, обострился нос… зубы — и они заострились, хищными стали, и вообще, очень хищный возбужденный вид… волосы растрепались, хотя ветра никакого…
Я стал пятиться, пятиться, а она хочет высказаться, но звук застрял по дороге, не вылупляется никак… губы шевелятся, тонкие стали, черные, злые… И, наконец, как закричит хриплым незнакомым голосом:
— Убирайся, идиот, уматывай с глаз долой, и цветы свои идиотские забери…
Малов, так и сказала — идиотские, почему?..
Я дрожащими руками собрал листочки, и к двери, к двери, а она уже меня не видит, бегает по комнате, что-то бормочет, ругается страшно неприлично, это уж я повторить не в силах…
Я выскочил за дверь, и слышу — ясным громким голосом сказала:
— Боже, за что наказываешь меня! За что этому идиоту дал все, что я так долго искала, трудилась, не покладая рук, себя не жалела, никакой личной жизни, одни подонки… за что???…
И зарыдала.
Малов, мне стало жаль ее, хотя ничего не понял. Ну, не понравилось, ну, понравилось, разве можно так биться и рвать себя на части, Малов?..
Пришел вниз, сел… Как-то нехорошо от всего этого, словно грязь к рукам прилипла, и чувствую, не смоется, хотя не знаю, в чем виноват. И жаль ее, и понимаю, что всё, всё, всё — мне с такими людьми невозможно вместе быть, я боюсь их, Малов. Я отдельно хочу. Мне так захотелось исчезнуть, скрыться с глаз от всех, стать маленьким, залезть в какую-нибудь щелку, схорониться, писать тихо-незаметно свои картиночки… Спрятать жизнь свою, понимаешь?..
И долго не мог успокоиться. А потом вдруг развеселился, вспомнил — она же меня из моей квартиры выгнала!..
Проходят дни, все тихо, она мириться не собирается, а я тоже не иду. Я такие вещи умом не могу, не умею, ты знаешь, просто тоскливо, скучно становится, и все тогда, конец, край. Будь как будет, а встречаться, опять слова… не получится, Малов. Только мне горько, что столько злости родилось от моих цветов, не думал, нет. Вот и обидно мне за них стало.