Три подарка

Ночное время — бесценный подарок самому себе. Никто не осмелится оспаривать право на сон, а значит и на использование ночного времени, как хозяину заблагорассудится.
Оно полностью за свой счет, свободно от попреков.
Есть еще одно время, безусловно нам принадлежащее, и даже отдельная комнатка выделена для времяпровождения.
Наверное, оттого, что эти два дела безусловно только нам принадлежат, ущемление прав воспринимается наиболее остро. Прорывы в новое происходят именно тогда — ты свободен и одинок.
Герой моего романа «Vis vitalis» в туалете создает теорию старения. Вернувшись оттуда, потрясен вероломством карьерных юнцов, лишивших его за время отсутствия рабочего места в Институте Жизни. Его решение покинуть родину приходит тут же, спонтанно — не заходя домой, взял и пошел, пошел…
Такая вот история.
Не советую читать роман, он слишком длинен для современного читателя, и про странных людей.
Когда пишешь такие вещи, чувствуешь изолированность от настоящего.
И это чертовски приятно. Вот и третий подарок самому себе.

из журнала Ю.Кувалдина

ЗАБЫТЫЙ СТАРИК

Когда мне было семнадцать, я хотел стать писателем. Но я не знал, о чем писать. Все, что я знал, казалось неинтересным для рассказа. Я выдумал несколько историй, в духе Эдгара По, которого недавно прочитал. Больше всего меня волновал вопрос — есть ли у меня способности…
Но я никому не показывал свои рассказы. Не поймут — обидно, а поймут — страшно, вдруг скажут: способностей-то нет, и что тогда делать…
А писать мне хотелось.
Тем временем школа кончилась, я поступил в университет. Буду врачом, я решил — врачу открываются людские тайны, тогда, может быть, мне будет о чем писать.
Теперь мне писать стало некогда.
В общежитии, где я жил, дежурил старик со спокойным добрым лицом. Он курил трубку. Как-то я услышал, что он свободно говорит по-английски с нашими филологами. Он меня заинтересовал, я решил познакомиться с ним.
Однажды вечером, когда он дежурил, я подошел к нему. Он оказался добрым человеком, и очень образованным. До войны он был журналистом, много писал. Теперь он получал пенсию, жил один.
Я решил показать ему свои рассказы.
Нет, эта мысль пришла ко мне не сразу, я долго говорил с ним и все больше убеждался, что такого умного человека мне видеть еще не приходилось. И я, наконец, сказал ему, что хотел бы стать писателем, но вот не знаю, способен к этому или нет.
Он не удивился, спокойно сказал: «Покажите мне, что вы пишете».
Я тут же принес, он стал читать.
Я смотрел на его спокойное лицо…
Сначала у меня сердце сильно билось, а потом я успокоился — я доверял ему, как когда-то в детстве доверял старому врачу, который прикладывал ухо к моей тощей груди, и вокруг становилось так тихо, что слышно было звякание ложечки на кухне, отдаленные голоса…
Вот так я смотрел на него, а он читал.
Потом он отложил листочки и улыбнулся мне. «Пишите, пишите» — он сказал.
— Это плохо?..
— Это честно. Вы не понимаете, как это важно. Давать советы не берусь, только… не выдумывайте особенные слова, пусть все будет просто, но точно. И не так важно, что ЗА словами, важней то, что НАД ними.
Я не понял.
— Что у вас над этой строчкой — всего лишь другая, а должен быть воздух, понимаете, — простор, много места, чтобы свободно дышать, петь, не спотыкаться о слова… Тогда вы приведете читателя к смыслу, не измотаете его, ясно?.. К высшему смыслу…
Нет, я не понимал.
— Все ваши ощущения, страсть вложите не в отдельные слова, а в дыхание фразы, в интонацию, подъемы и спады… Трудно объяснить, может и не нужно всё это… — Он виновато смотрел на меня — морочит голову… — Напечатайте пореже… Читайте вслух, помогает… А главное — слушайте себя, слушайте…
Он улыбнулся — «больше ничего не знаю… старайтесь, обязательно старайтесь, пишите…
Вот и все. Он ничего не сказал мне про способности!.. пишите да пишите…
Больше мы с ним не говорили, меня перевели в другое общежитие, и я потерял старика из виду.
После этого разговора я долго не писал. Потом снова попробовал, и втянулся, писал для себя… И постепенно стал догадываться, что он хотел мне объяснить.
Я понял, старик был молодец. Он мог бы разобрать мою рукопись по косточкам, но зачем?.. И он ведь сказал мне — пишите, а мог ничего не говорить! Я ждал похвалы, а напутствие мимо ушей пропустил. И он поделился тем, что самого мучило, а я не заметил… Ведь сказал, что перестал писать… почему-то…
А может все-таки продолжал?..
Кто теперь знает…