День: 23.07.2009

Мне сказал один старый художник в Коктебеле:
— Федотов говорил — «рисуй раз за сто, будет все просто»
А я не понял, что за «разасто»…
Вспомнил через лет десять, и вдруг стало ясно!

………………
напряженные отношения — притяжения, отталкивания, любовь и неприязнь, даже враждебность двух-трех вещей с самого начала меня больше притягивали, чем отношения людей, которые для живописи слишком литературны. Хотя некоторые умели, например, Дега, — сухо, бесстрастно, но — живописно… Моя страсть, неумелость и полная уверенность в себе учителя слегка коробили, он-то умел такие штуки в сто раз точней, чем я, а «этот туда же — лезет в воду…»
И был, конечно, прав, если не считать необходимости для каждого очертить свою сферу интересов, пусть неточно, пусть неумело…

///////////
Жировые мелки, если не слишком жирны, и не для американских детей (наглояркие), то дают разные возможности, одна из них — тепловая обработка, здесь главное — не сжечь бумажку, но бывает, что и прожечь местами — помогает…

………………..

Если цвет воспринимаешь как личного друга, то и как врага порой воспринимаешь.

…………
С этим меня восприняли как приличного начинающего, и даже приняли в несколько гламурных сайтов. До сих пор, как только сфоткаю приличные цветочки, слышу сдержанные похвалы. Им подавай мертвецов.

На бумаге в журнале Ю.А.Кувалдина № 95(10) 2007г
http://nashaulitsa.narod.ru/Dan-More.htm
………………..

ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ

Значит, пришли Соня с Игорем Абрамовичем, они почти каждый вечер приходили, но тогда приехал еще дядя Юлик на полчаса, и были мои любимые пирожные. Юлик всегда говорит, что на полчаса, а сам два часа спит на стуле, потом говорит два часа, и уходит искать попутку, чтобы к утру быть на месте. Иногда его утром проверяют, на месте или нет, и он всегда спешит. Он работает в школе, но не учителем, а слесарем, он все умеет, смеется, вот теперь я свободный человек, только бы еще к вам пускали. А ты, Сёма, осторожней будь, докторов теперь не любят, может, тебе тоже в слесари податься?
Мама смеется, у тебя руки золотые, а у Сёмы непонятно откуда выросли.
Игорь Абрамович маленький, лысый, в очках, сильно заикается, но мама говорит, все-таки муж, к тому же еврей, это общение облегчает. Все называют его Игорек. Что думает Игорек, никто не знает, слов от него не дождешься.
Может и лучше, смеется папа, а вдруг дурак.
Евреи не бывают совсем дураки, бабка говорит.
Ого, еще как бывают, со стула упадешь, как начнет говорить.
Все равно счастье, что еврей, бабка считает, пусть дурак, это не опасно. А русские жены опасные, они еврейских мужей из дома выгоняют.
Везде говорят, что евреи отравители. Врачи в Москве лечили правительство, среди них нашли врагов, и все евреи.
А бабка говорит, не верю, это из той же оперы, что всегда.
Мама днем ничего не говорит, и папа тоже, они боятся. А вечером собираются, вдвоем или с друзьями, сидят в задней комнате, разговаривают.
Нам некуда деться, бабка говорит, что будет, то будет.
Нам нечего боятся, отвечает папа, но сам боится, я вижу.
Я много вижу, потому что дома сижу. У меня друг Эдик, и всё. Приду из школы, уроки, потом к нему. Но в обычные дни у него долго не посидишь, приходит тетя Соня, — уроки сделаны? Алика не спрашиваю, он молодец, а ты? Не сделаны. Алик сейчас уйдет, сделаешь, иди к нему. Но Эдик тогда не приходит, ему долго уроки делать. Но иногда Соня приходит с работы поздно, и тогда мы сидим и сидим. Говорим о том, что слышали. А потом я иду домой и задаю вопросы. Мама не рада, что вопросов много.
Куда ты растешь, она говорит, зачем спешишь, не торопись. А вот читать начал, это молодец.
В тот вечер они сидели в задней комнате, а я у себя за столиком делал уроки, слушал, что говорят. Бабка отнесла им чай, там тоже столик, они там пили. А мне она дала пирожное с круглой коричневой головой, шоколадной, мое любимое. Я перестал делать уроки, долго ел пирожное, сначала отлупил коричневую шоколадную корочку, потом разъединил два полушария и слизал между ними крем, потом съел остальное, а сам слушал.
Звонок, я побежал открывать. Бабка закричала, ты куда, не беги к дверям, нам спешить некуда. Сама пошла открывать, кто там, и сразу открыла.
В темноте стоит дядя Юлик, качается и громко говорит, теперь и у вас лампочки разбиты, вот она, Россия…
Вышел папа, заходи быстрей, и потише дыши, а то уморишь нас самогонскими миазмами.
Не самогон, а коньяк, Юлик говорит. Таня приехала из Москвы, устала и спит, а я к Вам, попутку словил, есть еще нормальные люди на дорогах. Надо отметить начало последнего года жизни.
Что ты несешь, папа втолкнул его в заднюю комнату. Юлик упал на стул, голову свесил и захрапел.
Что сделалось с человеком, говорит бабка, она мимо с чайником шла, — совсем русский пьяница.
Ему холодно там было, он согревался, я говорю. Слышал, как Юлик папе объяснял.
Всем было холодно, бабка говорит, больше ничего не сказала. Пошла к ним, дверь только прикрыла, и я все слышал.
Я думал, он после войны угомонится, говорит папа, разве крови недостаточно ему?
Нет, он вампир, пока не умрет, будет пить, народу еще хватает, бабка говорит.
Потом надолго замолчали.
Мама говорит, наверное, дурак родился или птичка пролетела.
Дураков хватает, засмеялся папа, а птичка не улетела, села и клюет нас в темечко. Гриша прав.
А где он?
Сидит в деревне, ждет момента. Умный парень, а вбил себе в голову опасную глупость, ведь границы на замке.
Потом они начали считать евреев, которых арестовали… голоса все тише, а потом я заснул за столом, не доделал упражнение, только чувствовал, папа отнес меня на кровать. Проснулся ночью, у бабки свет горит, она в больших очках читает книжку. Кто-то меня раздел, я под одеялом, тепло…
Хорошо быть умным, но не взрослым, я подумал, и снова заснул.

……………………………………
Порой то, что всю жизнь кажется важным, оказывается — бред и полная чепуха. Являются ли эти внезапно открывшиеся вещи истиной? — не думаю, что так бывает часто, но они во всяком случае не менее интересны, чем то, в чем были уверены годами. И в науке бывает, знаю, например, в двух случаях из четырех, которые приходят на ум сейчас… — полный поворот. А в двух других — бред и мелкие цели хитрого человечка… Так что счет недоказательный. Но имеет смысл рассказать. Это в науке, но и в обычной жизни каждого есть случаи, в которых что-то важное было, но пропущено, а потом… кажется, что пропущенное важно, а тоже, может быть, чепуха…
Человек порой теряет интерес к каким-то вещам, и это считает своей ошибкой, а на самом деле вдруг проявилась более глубокая логика событий. А иногда живет по плану, слушает толпу людей, говорит много об истории… а это — каша случайностей.
Со временем мне все больше кажется, что история вовсе не судьба конгломератов, которые называют странами, государствами, нациями… дальше скучно… А есть простые генетические «линии», вот был человек, его потомство выжило, прошли сотни лет — и в таких линиях прячется истинная история, там больше правды, чем во всей этой каше, которую мы называем по-разному, не важно. И линий таких, из того, что я лично знаю, было не больше тридцати, и личные качества и решения этих личностей сделали почти всё, а остальное вокруг — вариации, «оркестровка»…
В жизни каждого есть несколько десятков случаев, которые он объяснить не может, но часто пытается, и напрасно, потому что только затуманивает простое, но важное. Есть минимум, который, если не выполняется, то говорить не о чем. Я долго смотрел на зверей, и понял одну-две вещи, смотрел на траву, и понял, чего не хватает людям… Возможно, полный вздор, но мне ИНТЕРЕСНО, а другого критерия, кроме поглощающего интереса, я не нашел, и уже не думаю, что найду. Всё, что делается с оглядкой — на страну, историю, толпу людей, чего-то от тебя ждущих… всё это кажется сплошным бредом…
Опыт многих лет доказывает, что спонтанность внутри нас содержит нечто неуловимое ни точными методами, ни усреднением по толпе людей…
Поэтому в человеке, который когда-то в пещере взял — и нарисовал что-то на стене — вижу больше смысла, чем в миллионе словесных обобщений.